Убогое Быково о благах цивилизации только догадывалось.
Заброшенное за сто первый километр от громады столичного мегаполиса, забытое Богом село заедало свой век в другом измерении.
Рассвело, и что есть мочи заорали петухи. В новом дне жизнь зашевелилась привычно-неторопливо. Заспанные, неумытые тетки в замурзанных серо-бурых кофтах и грязных черных калошах на босу ногу выползли из сырости вросших в землю развалюх и тихо запричитали каждая о своем.
Изнуренные жертвы горемычного житья день за днем хлебали свое постылое одиночество, давно позабыв, что был и на их улице праздник, что было застенчивое «да», робко сорвавшееся с пухлых губ на утеху усатым, чубатым, охочим до баб избранникам. В тяготах позабылось и то, как их горе-муженьков — матерщинников и драчунов — беспробудное пьянство довело до белой горячки и уложило в сырую землю.
Только тихоне Гале повезло больше других. Старость на носу, а муж все еще при ней. Ее отрада, ее счастье — Яша Кукурудз — «горькой» не брезговал, но потреблял умеренно, с удовольствием, а не закладывал за воротник пол-литрами, как окаянные его дружки, безвременно отправившиеся к праотцам. Пусть почивают с миром!
«Прикладывался» Яков до той злой поры, пока жестокая хворь не вцепилась в легкие и не стала рвать их на куски.
Испугался тогда кормилец и бросил. Ну, почти… По местным меркам стал просто трезвенником.
И Симочка, ее кровинушка, хоть и был, по устоявшемуся коллективному мнению, слегка «из-за угла мешком прибитый», не улетел в чужие края, а остался при пожилых родителях.
* * *
Взвизгнули ржавые петли, кривая калитка распахнулась и выпустила на волю тощую черно-белую буренку. По пустынной улице вдоль сцепившихся воедино изгородей покатилось протяжное «му-у», зазывая на утренний выпас подруг, которых еще не пустили под нож.
— Симка, едят тебя мухи, чего расселся? Коровы пошли. — От подзатыльника голова чаевника качнулась, и щербатые зубы цокнули о край гигантской кружки. За компанию досталось и рыжему кошаку, отиравшемуся о ноги.
— Вы чего, батя? — кадык дернулся вверх-вниз и проглотил обиду.
— Чего-чего? Уйдут! Потом ищи-свищи, — спозаранку на Яшу «нашло» — туча-тучей. А как тут держать себя в узде, когда по безжалостному лекарскому приговору он уже не жилец на белом свете. С туберкулезом не сговоришься, все равно сожрет.
— От греха подальше, — смекнул Симон и дал стрекача, не дождавшись материнского благословения.
— Сынок, — вслед убегающему крикнула Галя, но того уже и след простыл. Заохала, глаза на мокром месте, ведь хотела задержать — не смогла, хотела перекрестить — не успела: будто что-то чувствовало, что-то знало материнское сердце.
* * *
За четвертым хвостом семенил Кукурудз-младший, потирая место на затылке, куда прилепилось отцово раздражение.
— Раз, два, — пошарил он в памяти. И точно, за четвертак лет всего пару раз досталось ему на орехи от родителя.
Впервые дело дошло до рукоприкладства, когда, помучившись, батя отвалил-таки два мешка пшеницы и годовалого кабанчика директору школы, чтобы тот выписал оболтусу аттестат.
— Глаза б мои тебя не видели, — рявкнул тогда Яков и залепил Симке так, что у неуча аж дух перехватило,
— Не тронь дитё, — вступилась за сына Галя, — не по зубам ему эти науки.
— Башка у него дубовая — ни бе, ни ме, только и могет, что ложкой стучать, да вечерами на небо пялиться. А чего там в небе том? Чернота да пустота! Как ни крути, сын-то наш — птица невысокого полета.
И правда, с самого первого школьного дня вихрастый пацаненок, хоть и был от горшка два вершка, возненавидел принудиловку хуже горькой пилюли. А когда подрос, пуще того возненавидел жирных, с вонючими ртами урокодательниц, без всяких там педагогических хитростей тяжелой кувалдой вбивавших «мусор» в голову юного «кукурузного початка». Из вороха скучищи только астрономия была двоечнику по душе. Только этот учебник он вечно таскал за поясом и частенько, спрятавшись на сеновале, шелестел истрепанными страницами.
* * *
За последней хатой-брошенкой квартет «мукалок» поприветствовало раздолье. Жуй — не хочу! Но у охранителя рогов и копыт имелись другие планы. Облюбовал он недалеко одно тихое местечко: с трех сторон непролазным забором разросся колючий кустарник, а четвертую Симка перекрывал собственным «разворотом». Не сбежит скотинка, и ему воля — можно не вертеться белкой, а помечтать о далеких звездах.
Солидарному недовольству быстро намяли бока, и стадо, понурив головы, нехотя потащилось за семь верст киселя хлебать.
Но не зря дали крюку волоокие «маняшки». Диву дались, увидев щедрую вегетарианскую «поляну», накрытую гостеприимной хозяйкой-Природой для званых гостей — листочки, цветочки, молодая травка. Процесс переработки сочной зелени в дымящиеся «лепешки» пошел без особых уговоров — хруп, хруп. А пустые емкости между входом и выходом наливались парным молоком.
— Непыльную работенку подыскал батя, в самый раз по мне, — подумал беспечальный лентяй. Без стыда в глазах придавил травяную перину, вытянулся во весь рост, прикрыл глаза и витал между небом и землей, пока сонное царство не открыло врата, и мечтатель-звездочет Симон Кукурудз, ничтоже сумняшеся, переступил его порог.
Таинственный мир поглотил пришельца, потерявшего связь с реальностью, закружил и вырвал из объятий земной жизни. Сквозь сон слышались ему странные звуки: металлический лязг и скрежет; что-то дребезжало и булькало; кто-то повизгивал и пришепетывал.
Внезапно докучливая какофония смолкла. Заспанный Симон махом вскочил и, ошарашенный, парализовался — коровы исчезли. Кровь в жилах свернулась, а по неподвижному телу зашныряли токи. Пришлось срочно заземлиться.
Битых два часа он метался взад и вперед, беспокойно озираясь по сторонам. Но все было напрасно.
— Без ножа зарезали, — обещанные местными бабульками за праведные труды молочные реки иссохли, не оставив даже вкуса на губах.
Подтянув истерханные штаны, нахлобучив кепку, растяпа поспешил в село за подмогой.
Весь обратный путь в понурой голове Кукурудза варилась «каша», пыхкая какими-то непонятными словами, неизвестно как и кем заброшенными в его раскаленный «котелок»: пантеон, спирант, дендрарий, компостер, лемниската, мандегрин…
Ужаснулся Симон, и от ужаса своего весь покрылся испариной. А нескладухи лезли и лезли. А деревянные губы бубнили и бубнили, пока совсем ум за разум не зашел. Шибко разозлился Симка, почесал через штаны то, что обычно чесалось в минуты раздумий, и, сплюнув в сторону, отмахнулся от навязчивого стрекотания чудернацкого звукоряда — до родного дома было рукой подать.
* * *
Во дворе на низкорослой скамеечке сидела Галя в черной душегрейке, в черном платке на голове и лущила прошлогоднюю фасоль.
— Мама!!! — во всю глотку заорал Симка.
Сгорбленная женщина вскинула голову, всплеснула заскорузлыми руками и опрокинулась на спину. Ее застылость была такой несообразной, что сын не на шутку струхнул.
— Что с вами, мама? — но в ответ ни гласа, ни воздыхания.
В минуту отчаяния позабыл виноватый и о беглянках, и о том, что нужно поднимать людей на поиски.
— Очнитесь же, — и все тряс и тряс ее за плечи. — Помогите!!! Есть кто живой? — на шум из хаты появилась иссохшая фигура отца — кожа да кости.
— А-а-а, — протяжный вопль просочился сквозь прореженные временем зубы. — Изыди, нечистый… — и Яков, потрясенный видением, трижды наложил на себя крест.
— Не стойте столбом, воды… скорее, — в сердцах кричал перепуганный Симон, опасаясь наихудшего, но отец так и не двинулся с места, не оторвал постаменты от земли, а только затрясся, захрипел и стал жадно ловить ртом перекрытый кислород. И вдруг зашелся кашлем, да таким страшным, таким надсадным, что, казалось, еще немного — и он ляжет рядом с женой.
Как вкопанный, стоял между двумя несчастьями Симон без лица и без понимания, кому первому и как помогать.
Но Бог миловал. Яша поборол приступ, и Галя подала признаки жизни. Зашевелилась, заохала, с трудом села и брызнула слезами.
— Симочка, родненький… горе мое! Ты ли это? Мы уж и не чаяли тебя увидеть.
— Я… а то кто же? — заботливый сын помог матери подняться и стряхнул пыль с долгополой юбки.
Тревога отступила, а на свободное место быстро и жгуче вернулось чувство вины. Хочешь, не хочешь, но надо сказать, надо искать.
— Тут такое стряслось… коровы… пропали.
— Какие еще коровы? — Яков подошел и ткнул Симку пальцем. Убедившись, что это не дух, а живая плоть, осерчал. — Коров давно порезали. Ты лучше скажи, ирод, где тебя черти носили? Мать все глаза выплакала, чуть Богу душу не отдала с горя.
— Вы что, с утра белены объелись? — невероятность происходящего обескуражила недотепу настолько, что он брякнул наказуемую оплошку и тут же понял, что играет с огнем. — Так говорю же — ушли бодливые! Искал везде — нету!
— Ядрена вошь, хоть мне по бумажкам пятьдесят три, но умом пока не тронулся, да и силенок хватит вправить тебе мозги, — грозный родитель наградил очередным подзатыльником своего великовозрастного отпрыска.
Галя тут же встала между непоразумевшимися сторонами конфликта.
— Радость у нас, сын вернулся живой и целехонький, а ты руками махаешь. Уймись, старик, — материнское счастье звонило во все колокола.
— Шутки надумал шутить, поганец? Говори, где был? — вопрос был поставлен ребром.
Обалдевший Симон уставился на отца, как баран на новые ворота.
— Дела-а… — хотел он еще что-то сказать, но одумался. Время ли точить лясы, когда шансы найти коров тают на глазах.
В голове щелкнуло, то ли от сотрясения, то ли от напряжения, забурлило и прорвало.
— Вы зря, папа, повышаете градус общения, ни к чему это, остыньте, сейчас надо бежать за подмогой. Вот только воды глотну, у меня волюметрическая жажда, — диковинка пальнула с губ неожиданно, но, что странно, Симон понимал смысл сказанного.
— Какая — такая? Не понял, — ничего подобного Яков сроду не слыхал.
— Это когда в теле уменьшается количество внеклеточной жидкости, — окатив онемевших родителей удобопонятной тирадой, толкователь развернулся и пошел в хату.
— Ну что, мать, вот тебе ни бе, ни ме… Ужель это наш сын?
Сочный матюк приготовился стартануть, но Яша прикусил язык, а в глазах матери вмиг подсушились слезы.
Переглянувшись, они достигли взаимопонимания, и две пары удивленных глаз провели до дверей вроде как раздавшегося в плечах, приосанившегося ненаглядного сыночка, чудом воскресшего из мертвых.
* * *
Зачерпнув кружкой из ведра прохладной колодезной воды, Симон мимоходом глянул на пухленький кладезь премудрости, красовавшийся на привычном месте.
— Месяц — май, число — 10, год — 2014.
— Ек-макарек… — утром, он это точно помнил, на листке было напечатано: «10 мая 2013 года». — Что за ерунда? — от перегрузки миропонимание сплющилось.
— Вот и я об том же, — из-за спины просунулась Яшина голова, — где ж ты был-то целый год, сынок? — уже миролюбиво, но с нотками пережитого горя, спросил отец.
Загнанный в тупик Симка молчал бесконечно долго. Прикидывая, что к чему, сопел, глотал слюни, хлюпал носом. Ситуация требовала оценки, но как измерить субъективные характеристики, для которых не существует никаких объективных методов измерения?
— Если я буду слишком усердствовать в поисках ответа, то произойдет логическая ошибка апостериори. — У Якова завяли уши, а Симка даже не заметил. — Для рассмотрения события «Б», в котором задействован фактор «А» — то есть я, ретроспективного анализа недостаточно. Тут надо…
— Черта лысого тебе надо, — громыхнул Кукурудз-старший, слушать эту галиматью было выше его человеческих сил. — Совсем с ума съехал… Сказал бы правду, и делу конец, а то развел тут тары-бары. Все одно дознаюсь, тогда держись, не посмотрю, что в года вступил, намну холку, щенок ты драный, — отцовский гнев вошел в силу и решительно указал Симке на его место в обыденности.
Как ниточка за иголкой, вслед за Яшей подтянулась Галя.
— Чего разошелся? Хватит мучить хлопца. Вернулся ведь, не позабыл о родном доме, — и опять потекло из глаз, правда, теперь по другому поводу — по счастливому.
— Не рвите мне душу, мама, я и сам ничего не понимаю, хоть головой о стенку бейся.
* * *
В потемках село улеглось и задало храпака. А к Симке сон все не шел — было о чем подумать бедокуру: спал-то всего час-другой, а прошел год. Где был? Что делал? Как такое могло случиться? Мысли роились, голова, нашпигованная гигабайтами информации, гудела, но решить задачку со многими неизвестными никак не удавалось.
Пребывая в унылом напряжении, Симон тихо выбрался из душной хаты, сел на скамейку у крыльца и сразу же попал в объятия буйствующей ночной жизни: в свадебном переполохе безумствовали болотные пучеглазые твари, попискивали пройдохи-мыши, в кустах шуршали игольчатые пластуны, тошнотворно пищали неистребимые полчища комаров. И все многоголосье, как крышкой, накрывало тяжелое черное небо с вкраплениями манящих холодных звезд.
В этом котле мироздания у каждого дышащего существа было свое место и свое предназначение, только потеряный Симон никак не мог определиться: зачем и почему? Не помогла и вторая сигнальная система Павлова, хотя были подключены все формы воображения, представления и мысленной активности.
— У меня деменция, — поставив себе диагноз, он уже не удивился мудрености, вырвавшейся из малоорганизованной словесной белиберды, копошащейся в мозгах.
В конце концов думающий механизм забуксовал, и Симка, проиграв схватку с иксами и игреками, несолоно хлебавши, бросил земное и отправился в путешествие к звездам. Шутка сказать, сколько было этих мерцающих насмешниц в бесконечности над головой. Знакомые и неведомые, сверкающие и тусклые, космические жительницы предлагали дружбу и одновременно пугали своей недосягаемостью. От этой обманчивой приветливости дух захватило у молодого дебютанта на поприще космографических контактов.
«Дружился» со звездами Симка до тех пор, пока бледный рассвет не стер их с небосвода, провозгласив о скором приходе нового дня.
* * *
Обиженная умом муха все билась о стекло и жужжала, жужжала… А Симон, умотанный ночными раздумьями, метался в тревожном сне.
— Сынок, — Галя опустилась на край кровати и положила руку сыну на плечо.
— А? Что? — испугавшись, тот резко дернулся, но, увидев мать, обмяк.
— Пора вставать, — натруженные пальцы скользнули по предплечью и сжали запястье, но совсем не больно, ласково так, успокаивающе.
— Пока отца нет, уважь мать, скажи, где был, я не осерчаю.
— Опять двадцать пять! Ей-Богу, сказал бы, если б знал.
— Небось куролесил по девкам, а теперь стыдом умылся, затаился. Я ж тоже была молодая, все понимаю… Жениться тебе время пришло. Вон какой охальник!
— Нашли дурака, — в черепке заволновалась безбрежность энциклопедических знаний, и эпигон, не прошло и секунды, как смог разобрать по косточкам функционалистическую теорию жизни семьи и разновидностей ее структуры. Знал он и о выкладках теоретиков, приписывающих ячейке общества функции регулирования сексуальной деятельности, рождения детей и обеспечения парой взаимной поддержки. Знал и об альтернативных оценках практиков, утверждающих, что эмоциональные и тесные узы семьи скрывают высокую степень конфликта и во многих случаях фактическое насилие.
Всеведущий Симон с трудом перевел дух, оробев перед высотой, шириной и глубиной своих познаний.
— Жениться! — ужас перед подобного рода неприятностью заглушал вопиющий призыв жестокого и негибкого инстинкта, уже давно и настойчиво напоминавшего о себе.
Конечно, бравому молодцу довелось познать тайное. Пару-тройку раз где-то в полях за околицей забредали к нему «голодные», крикливые молодухи из соседних сел, но после этих случайных, поспешно-горячечных слипаний оставались только разочарование и отвращение.
— Идите уже, мама, вставать я буду, — у Симки не было охоты щекотать свои нервные окончания.
— Ну, как знаешь, — Галя собралась уходить, но ее остановил сердитый оклик.
— А где мои шмотки?
— Постирала. Сейчас принесу чистое.
В нудном ожидании Симон свесил ноги с кровати и привычно опустил руку пониже резинки трусов, почесывая разволновавшуюся причину душевного треволнения.
— Иду, сына, иду, — голос из соседней комнаты заставил Симку отдернуть шаловливую руку.
— Вот, одевайся, — на кровать легла стопка чистой одежды. — Чуть не забыла. Нашла… в куртке, — и Галя протянула сыну странную шарообразность размером с небольшое яблоко.
Так и этак рассматривая чудную находку, Симка все пытался понять, откуда взялось это чудо-юдо, но предельно напряженный мозг опять работал вхолостую.
— Чего застыл? Бери, коли твое.
Опасливая рука потянулась к неизвестности, и загадочный предмет аккуратно лег в раскрытую ладонь.
Защекотало.
Симон бессмысленно хихикнул, почувствовав, как холод согревается, как статика начинает слегка вибрировать, как чужеродный становится знакомцем, даже больше, становится неотъемлемой частью его самого.
И тут нашло прозрение: доселе беспамятный Кукурудз вспомнил ВСЕ! Мешанина из цветных пазлов сложилась в цельную картинку. Пробелы в памяти залились красками, звуками и ощущениями.
Симон ойкнул. Жалкое его существо столкнулось с кошмаром реальности и не вынесло удара.
Хотел пострадавший закричать — не смог, хотел отшвырнуть ожившую страшилку — не вышло, тело потеряло чувствительность и отказалось подчиняться.
— Так одевайся, я на кухню, соберу на стол.
За мелкотемьем повседневности хлопотливая Галя не заметила метаморфоз, в момент разворотивших привычный уклад жизни семьи. Не заметила, как с ее единородного сыночка сползла личина недотепистого дурачка, как глуповатые глаза стали внимательно сосредоточенными, а на бледном лбу «мокрую печать» поставили всезнание и всепонимание.
* * *
Исправно работающий «беспроволочный телеграф» поставил всю деревню на дыбы. К животрепещущей новости о счастливом возвращении Симона Кукурудза остались равнодушными разве что длинноногие аисты, подминавшие под себя писклявых вылупков.
Укрывшись на сеновале от навязчивого внимания переполоханных быковчан, владелец сферического объекта получал от него первичные наставления по жизнеустройству и рационализации возможностей человека, используемых для достижения превосходства и компенсации неудач.
Захватывающе-обогащающая беседа тет-а-тет с посланцем «оттуда» длилась бы бесконечно долго, если бы не точечные уколы совести, которые стесняли свободу и будоражили чувства.
Предстоял нелегкий разговор с родителями. И к нему Симон готовился основательно: попарился в баньке, побрился, причесался, надел праздничную рубаху.
Сходка отцовского уничижения, материнского всепрощения и новоявленного универсализма была назначена на шесть часов вечера.
В состоянии полной готовности, когда организм настроен на активное действие и мгновенную реакцию, налощенный Симон предстал перед неумеренно потрясенными домочадцами.
— Ты ба, как вырядился, — брякнул Яков, но хрипотца в голосе выдавала высокую степень озабоченности, — валяй-начинай, а мы послушаем твои байки.
Симон сел и все тянул время. Чтобы начать повествование о своих злоключениях, пришлось собрать волю в кулак, ведь за глаза казалось, что это будет не так страшно.
— Не томи, — исстрадавшейся Гале так хотелось узнать правду, какой бы она ни была, что она подтолкнула замешкавшегося.
— Меня забрали… пришельцы… И это правда! Хотите — верьте, хотите — нет, — признание бабахнуло оглушительно и нанесло серьезный урон внимающим слушателям. Галя схватилась за сердце: Симка вернулся не целехонький, как она думала, а умом тронутый. Тревога за сына девятым валом покатилась по материнскому состраданию и утопила попытку принять немилосердное вранье за правду.
А Яков крутил-вертел мозгами, пока не вспыхнули багрянцем шея и лицо.
— Е-мое! — Перетерев лихую новость, бедолага-родитель так и не смог приноровиться к данности. — Ни в жизнь не поверю! Брехня все это.
— А что, если не вру? — Симон взял под уздцы упорствующее парное недоверие и погнал по бездорожью. — Я не призываю вас к легковерности, но, в противовес, рассмотрите и второй вариант. Возможно, открывшиеся факты позволят вам грамотно проанализировать ситуацию.
Ущемленный недоверием самородок распалился; материнская тревога трансформировалась из текучести в твердокаменность; хворый Яков, умотанный хитросплетенной речью, собрался было реанимироваться с помощью большой дозы нецензурного обезболивающего, но, поразмыслив, решил, что сумашествующему лучше не перечить. Выдержав характер, он посмотрел беде в глаза и выдал сыну индульгенцию.
— Шпарь дальше.
А тот того и ждал.
— Прилег я на травку и уснул…
— Вот байбак! — Глаза-щелочки от демонстрации упрека раскрылись аж до предела возможности.
— Чего так смотрите? Виноват. Каюсь… Ну вот, тогда они меня и забрали, во сне.
— Кто такие? Откуда? — предчувствие, что дело — табак, переросло в уверенность.
— С неба… с другой галактики.
Разрушительный импульс сорвался с цепи и погнал на нервным волокнам. Из двух «травмированных» небывальщиной первой подала голос Галя.
— Симка, не заболел ли ты часом? К доктору надо бы съездить… — озабоченная мать протянула руку помощи заблудшему сыну.
— Инопланетяне, говоришь? — голос пошел на повышение. — Взбредет же такое в башку! За кого ты нас держишь, сучий сын? Деревня, мол, глухомань… Давно ли сам в умники записался? — негодование подхлестнула память о кабанчике, саднившая до сих пор.
— Недавно, — огрызнулся Симон. — Я не просто умный, я теперь гениальный. У меня «айкью» выше 200. Я обладаю суперинтеллектом, и таким меня сделали… там. Я знаю все!
— Во загнул… Погодь, погодь… Сейчас проверим твое «кикю».
Яков снял со стены календарь, листанул страницы, где на обороте было много всякого нужного и ненужного, и, наконец, нашел то, что искал.
— Ну так скажи, ходячая энциклопедия, что такое … петрикюр?
— Запах земли после дождя. — Симон ухмыльнулся, ведь это было так просто.
Экзаменатор выпучил глаза.
— А колливубл? — от количества согласных язык завязался в узел.
— Урчание в животе от голода.
— А монохрид? — почерпнутый арсенал знаний иссякал, а поймать за хвост зазнайку не удавалось.
— Неудобно как-то.
— Ага! Не знаешь, — воскликнул Яков с торжеством.
— Мужчина с одним яичком, — и Симон стыдливо улыбнулся матери, — может, хватит, чего вы добиваетесь? Я же ясно сказал — знаю все! О политике, об экономике, о прогрессе и регрессе, об устройстве государства и власти, о производстве, о медицине.
— Это уже интересно, — Яков зацепился за последнее слово, как за спасательный круг, — так, может, ты меня излечишь?
— Мало знать о болезни. Лечиться надо, вы себя совсем запустили.
— Каким таким макаром туберкулез от меня отцепится?
— Попросите, и вам помогут, — Симон запустил руку в карман, извлек оттуда какую-то круглую штуковину и положил на стол.
— Что за чертовня? — подался Яков вперед, чтобы разглядеть получше, но тут же в страхе отпрянул. Луч света от шаровидного предмета жахнул в потолок и порвал в клочья полумрак тесной комнаты.
— А-а-а!!! О-о-о!!! — дуэтом завопили насмерть перепуганные очевидцы невероятности, да так громко, что соседские дворняги навострили уши-лопухи и залились тревожным тявканьем.
— Хату сожжешь, ирод… — закричал Яков.
— Берите… не бойтесь, — светящийся объект потух и стал с виду вполне безопасным.
В борьбе противоположностей победило любопытство. Крючковатым пальцем Яков осторожно тронул отполированную поверхность шара, катнул туда-сюда по скатерти и вдруг почувствовал, что диковинка откликнулась на прикосновение.
— Не трожь! — спохватилась Галя, но было поздно.
Яков уже был в контакте.
Ни живой, ни мертвый небезызвестный в округе задирала и спорщик столкнулся с фактом присутствия энергии в неживой твердости, от этого столкновения обезвредился, сдал позиции и разом поверил в невероятное.
— Ешкин кот!- Капитулянт присмирел окончательно, когда по невидимым каналам прямо в мозг пошла информация о его болезни, о методах лечения и необходимых лекарствах. «Будете жить», — передали напоследок, и сеанс связи оборвался так же внезапно, как и начался.
Потрясенный Яков, ни мало-ни много поболтавшись в шоке, сообразовался, «причесал» растрепанные чувства и, наконец, пришел в норму.
— Кончина отменяется, — поделился он неподдельной радостью с домашними. А старухе с косой, терпеливо дожидавшейся очередника, показал кукиш.
— Неужто правда? Счастье-то какое! — неотвязная тугая печаль, досаждавшая Гале и день, и ночь, все уменьшалась и уменьшалась, сходила на нет: ее Яшенька не помрет, не оставит ее одну-одинешеньку на белом свете, не прольются вдовьи слезы на могилке безвременно преставившегося мужа. Воодушевление охватило тихоню.
— Вы тут посидите, я скоро… — и Галя поспешно ретировалась, понеслась делиться радостью с подругами.
— А какие они, чужеродцы эти? — пытливый ум тревожился от недостатка информации.
— Страшные… ужас! — и Симка сделал инопланетное лицо.
— Ух ты… ну и рожа. А как же ты с ними наладился?
— Да никак. Они меня поначалу обезличили до нуля, а когда накачали всякой дребеденью, вернули назад.
Инстинкт защитника покинул лежку и протрубил о намерениях вступиться за свое чадо.
— Вот сволота! Целый год мучали! Попадись они мне, я бы натер им рыло.
— Да уж! — Ухарская угроза в сторону недосягаемых мучителей насмешила Симона. — Так вот, — продолжил рассказчик, — для вас прошли месяцы, а для меня — несколько часов.
Проклюнувшееся отцовство на взлете сложило крылья и грохнулось о землю. Мало приятности, когда из тебя делают идиота. Расхоложенный Яков справедливо возмутился и оценил нелепицу по достоинству.
— Чушь собачья… такого не бывает.
— Сейчас объясню, — самоуверенно осадил злопыхателя Симон, но тут же встал перед дилеммой, как «на пальцах» растолковать бате то, над чем безуспешно бьется современная наука. — Правда, тут сам черт ногу сломит, — подготовив плацдарм для штурма неповоротливого ума, «всезнайка» сделал ставку на наглядность и двинул напролом. Для «великой демонстрации» непостижимости сгодился простой листок бумаги.
— Вот, смотрите, — колокольчик бодро звякнул, привлекая рассеивающееся внимание «зала». — Рисуем по точке с каждой стороны — соответственно «А» и «Б». А теперь, как нам из точки «А» попасть в точку «Б»?
Проверяя реакцию, Симон вполглаза наблюдал за отцом.
— Ну, конечно, двигаемся до края листа, переворачиваем его, и уже по второй стороне доходим до точки «Б». Очевидно, что не составит труда посчитать и расстояние, и затраченное время.
— Можно. Кхе-кхе… — Яков кряхтел, стараясь не опростоволоситься перед бесплодно умствующим.
— Так делают люди, а те… — задумчивый взгляд ввинтился в потолок, — закручивают пространство.
И тут же показал, как: свернул листок в воронку, при этом точки «А» и «Б» совпали.
— Видите? Теперь расстояние между ними равно нулю. Выходит, что можно оказаться там, где нужно, сократив время на перемещение до минимума. А если развернуть, то остаешься либо в точке «А», либо в точке «Б». Так и вышло. Они меня забрали, свернулись, поэкспериментировали надо мной, и развернулись. И сын ваш оказался там, где и был. На поляне.
— Путанина какая-то… Ну их всех к ядреной фене, — мятежные эмоции укачали Якова, и стал он похож на выжатый тюбик.
— Это сложно, батя. Но когда люди освоят четырехмерное пространство, то смогут путешествовать в Космосе и посещать самые далекие планеты.
— А на кой они нам нужны? — раздраженный землянин категорично отверг заманчивую перспективу. — Не понимаю и понимать не хочу.
От непривычного и непомерного умственного труда Яков окончательно выдохся.
— Хорош, Симка… Намаялся я за день, — и он встал из-за стола, показывая, что на сегодня разговор окончен. — Вон и мать наша вернулась — гулена, едрит мадрит.
* * *
Впотьмах, под размеренное тиканье ходиков, закисал в одиночестве обессиленный Симон. Без живого соучастия его бравада скукожилась, все проговоренное казалось бессмыслицей, причудливым бредом. В выложенной на обсуждение крепко сбитой «правде» образовалась брешь, куда немедля полезли сомнения вкупе с недовольством самим собой. И так, и сяк поразмыслив, Симон воспротивился насилию.
— Не спросили: хочу, не хочу! Силой забрали. Жил себе знатно: блины ел со сметаной да в окошко зевал; а тут мандегрины, монохриды… Тьфу! — На акварельную картинку беззаботной жизни накапала черная горечь. — Бате что-то натрубили в уши, может и вылечится, но мне, что со всем этим делать? — В навязанных похитителями обстоятельствах он чувствовал себя чужаком, беспомощным и бесправным.
Скрипнула дверь, и в просвет шмыгнула хвостатая тень. Добросовестный член семейного кооператива, рыжий кот Васька, притащил свой пай. Положив на пол дохлую полевку, мяукнул, довольный собой, и задрал хвост трубой, ожидая поощрения. Обнюхав протянутую руку, вдруг зашипел, ощетинился и ударил когтистой лапой.
— Ты чего, дуралей? — но неприязненный бандюга, оставив кровавую метку на пятерне, поспешил дать деру.
— Не признал, — с желчью подумал Симон, — никому я такой не нужен. — От эфемерной надежды хоть как-то вмонтироваться со своим «багажом» в безоблачное житье-бытье не осталось и следа.
На перепутье, где шла кругом голова от «право-лево» выбора, безвинно пострадавший, наконец, самоопределился и вмертвую вбил обоюдоострое свое решение в злободневность.
* * *
Едва-едва рассвело, а Симон с лопатой в руках уже разгонял утренний туман на проселочной дороге. Спешил он на то клятое место, где началась и где сейчас закончится эпопея его звездоплавания.
Добежал, минуту-другую отдышался и вонзил заступ в мягкую землю. Взмах, еще один, и вот могилка для нравоучителя из Космоса готова.
— Не хочу жить чужим умом, хочу своим… Зарою — и конец!
На крамольные мысли тут же последовала реакция — включился режим телепатии, и в голове затрещало.
— И не думай, — космический связной не дремал, активизировался и шарахнул Симку током, применив к бунтовщику действенный тип подчинения.
— А-а-а!!! — своевольнику крепко досталось: удар, прочесав дебри неразумности, едва не доконал беднягу.
-
Дошло? — съехидничал мучитель.
На приструненного нагнало печали — страх сколько. Но прижатый к ногтю Симон все же трепыхнулся.
— Что вам от меня надо?
— Будешь сопротивляться — тебе заблокируют рефлексы… Пойми, землянин, ты — избранный! Тебя ждет новая жизнь и великие дела.
С испуга новорожденный Симкин разум заверещал и «надул» в памперсы. Уразумел «младенец», что контакт с инопланетянами грозит ему нешуточными последствиями, что незванные гости наложили лапу и контролируют его жизнь в неограниченных пределах и во всех аспектах.
— Почему я? — ординарная «песчинка» тужилась понять, как это выбор пал на нее.
Объяснение было вполне вразумительным: «Ты — молодой, здоровый, внешне привлекательный и беспорочный, а это — главное!»
— Ну да! — от признания своих достоинств Симон смутился. Не так часто слышал он в свой адрес похвалы, чаще — хулу.
— Но нам нужен не просто представитель народа с отменными характеристиками, — добавил перцу уполномоченный внеземной цивилизации, — а сверхчеловек… Твой примитивный мозговой компьютер пришлось модернизировать, иначе закачать нужный объем знаний было бы невозможно.
— Переделка удалась, — подумал Симон. Вчера он уже продемонстрировал родичам свою осведомленность.
— Теперь слушай внимательно, — и переговорщики, рука об руку, переступили разделительную черту между прошлым и будущим, между прозябанием и расцветом духа.
Для ориентации в хитросплетениях политики, тайные наблюдатели рассказали неискушенному избраннику о жизни в посттрадиционном строе, о том, что выявлена группа людей, именующая себы «сверхэлитой», которая в режиме секретности, — а зло делается в темноте, — рвется к мировому господству. Методично убеждая человечество, что только глобальное управление спасет их, «спрут» постепенно поглощает слабых и подрывает сильных. Целенаправленно создается однополярный мир, где на вершине обоснуются ОНИ и их приспешники, а миллионы рабов-трудоголиков, одур маненных звучными словами о демократии и свободе, за сытную жратву будут создавать их несметные богатства…
Раздался легкий треск, и канал передачи заблокировался: «объекту» потребовалась подзарядка из Космоса.
Симон, получив передышку, почесал маковку.
Информация о кознях империалистов значительно углубила борозды на коре его головного мозга, но, если честно, плевать он хотел с высокого дуба на ненасытных заокеанских монстров, которые нипочем не доберутся до его затерянного в лесах Быкова. Чего они тут не видали? И что тут взять? Пусть те, кого обирают, не дрыхнут на мягких перинах, а повоюют за свое.
— Все сложнее, чем ты думаешь. Слушай дальше и не отвлекайся, — и опять пошло-поехало.
«На закулисных переговорах решается, кому жить, а кому умереть; кого приструнить санкциями или военным вмешательством, а кого осчастливить подачкой. Преступная шайка оплачивает терроризм, чтобы отвлечь от насущных проблем недовольных, а таких много, и они мешают. В тайных планах «спрута» вообще сократить народонаселение Земли до 500 миллионов. Для реализации своего замысла они внедряют во власть стран-сателлитов послушных ставленников, которые и помогают избавиться от балласта. Уже сотни миллионов людей убиты руками своих правительств. Работа по «зачистке» идет, но пока еще рабочие лошадки нужны. Пока! Недавно технократы одного островного государства представили на суд визжащей от восторга общественности робота. Один в один — гомо сапиенс! И не нужно учить, кормить, лечить, оплачивать их труд. От опытных образцов до массового производства — один шаг. Не сомневайся, они его сделают, и тогда человечество будет уничтожено».
— Вот гады! — на глазах безмятежного мира безликий обыватель превращался в ярого патриота.
— Во Вселенной все взаимосвязано, гибель миллиардов человеческих особей неминуемо отразится на миропорядке, нарушится баланс, и последствия для всех будут катастрофическими. Мы вынуждены вмешаться. В правительствах стран, которые сопротивляются натиску, уже стоят «наши люди».
— Кто такие? — отстраненность уступала место живому интересу.
— Придет время, и ты всех их узнаешь… Сейчас в опасности твоя страна. Щупальца уже присосались, и если их не обрубить, то «спрут» быстро получит то, что хотел. Миром или войной, пустыми посулами или кровью, он втихую сделает свое дело — вы постепенно лишитесь суверенитета, вам насадят порочные ценности, зальют «колой» и закормят «чикенами». От интоксикации тела и души начнут разлагаться, и тогда — все! Смерть будет медленной и мучительной. Ты понял?
— Да!
— Для борьбы с гидрой нужен лидер, несгибаемый борец, которому поверят, и за которым пойдут массы.
— А есть такой?
— Есть! Это — ты!!!
Еще секунду назад Симон думал, что ничего страшнее похищения с ним уже не может приключиться. Ан нет! Приключилось!
Выдвиженец, от душевного трепета чуть не лишившийся устойчивости, завопил:
— Я не смогу!
— Сможешь! Ничего не бойся, Кукурудз. Твое незапятнанное «я» с моральными ограничениями, знания, заложенные в твой мозг, наша поддержка и руководство — вместе мы добьемся успеха. Через три года ты станешь президентом и спасешь свою страну.
— Я? Президентом? — рука предательски дернулась, но, застеснявшись, остановилась на пол-пути. Не пристало такое безобразие будущему «спасителю нации». — Я не хочу!
— Мы не ошиблись с выбором! — И шар засветился всеми цветами радуги. — Вспомните, Симон Яковлевич, слова Платона: «Можно надеяться на что-то путное, когда к власти приходит тот, кто не жаждет власти».
