Кактус. Листочки 34-36

Я прохожу мимо консьержки из последнего подъезда. Она всегда одета в пёстрый национальный балахон и малиновые спортивные штаны; но сегодня на ней всё чёрное, и платок на голове – тоже чёрный. Обычно она ходит без платка.

– Что случилось, Наргиз?

– Муж… муж утонул.

У меня такое ощущение, что среди приезжих постоянно кто-то умирает.

Но, будем честны, если оглянуться, то моё поколение тоже постоянно умирает. По крайней мере, в таких районах, где я родилась и выросла. Умирают своей волей и не своей. Спиваются, старчиваются, играют со смертью – и случайно заражаются от партнёра гепатитом, натыкаются на нож грабителя в тёмной подворотне, падают на рельсы. Среди цыган чуть получше, среди русских всё совсем отчаянно. Многие могут достать школьное фото и показывать пальцами: вот, вот, вот. Эти ещё живут.

У меня, кажется, не очень много друзей среди таких, как я, но личный счёт открыт давно и будет закрыт неизвестно когда – лучше бы нескоро. Раньше я вела такую толстую тетрадь, ещё советскую, найденную в запасах брата и оставленную для большой книги, которую, как мне казалось в детстве, я обязательно однажды напишу. У тетради была серовато-бежевая клеёнчатая обложка и странички в клетку. Я никогда не написала в ней книгу. Первое, что я сделала в ней – через несколько лет после кражи у брата – нарисовала портрет своей семнадцатилетней приятельницы; получилось довольно похоже. Потом вывела имя, даты рождения и смерти и что-то вроде досье: курила только «Уинстон», любила русский рок, ходила всё время в джинсах, в кармане всегда был перочинный нож и кастет. Нож был не для драки, а так, для бытовых нужд, но это я не догадалась вписать, так что вышел довольно агрессивный словесный портрет. Тетрадь регулярно пополнялась, а потом, при одном из моих переездов – или, скорее, бегств – она потерялась. Теперь я заполняю её в уме. Возможно, в этом есть что-то ненормальное: тратить час на то, чтобы, забившись в уголок, мысленно листать давно несуществующую тетрадь, выводить в ней воображаемым карандашом линии портрета, проставлять имя и даты и дальше – несколько фактов.

Одни очень мне близки, к другим я просто хорошо относилась и радовалась, что они есть в моей жизни. Никого старше пятидесяти. Чаще всего нет и тридцати пяти. Последняя запись – двадцать семь лет. «Любила ходить босиком». Эта страница всё ещё жжётся.

Я выражаю Наргиз соболезнования. Хорошо, что придуманы какие-то официальные, традиционные фразы; я каждый раз впадаю в оторопь и теряю все собственные слова.

А в первый раз я столкнулась со смертью человека, когда мой сосед убил любовницу. Там, за стеной нашей кухни, он убивал её несколько часов; это со смаком обсуждали потом жильцы подъезда. Соседа «посадили». Потом он «вышел» и убил ещё одну любовницу.

Или нет. Может быть, первая смерть – дядя Слава,  муж тёти Зины, рабочей с маминого завода. Он много пил, но умер от рака лёгких. От него осталось мало воспоминаний:  грубые руки, похожие на клешни, кусок торта «Белоснежка», который он наложил мне на блюдечко – вкуснейший торт – и ваза и шкатулка, которые он сам сделал из кусков картона, вырезок из глянцевых журналов и красного шнура. На крышку шкатулки он нарочно – так он сказал – нашёл портрет девочки, похожей на меня, очень беленькой, курносой, с короткими волосами.

Следующий муж тёти Зины тоже пил, но был злющий и ничего не дарил. Даже не помню, как его зовут.

(Ярмарка товаров из Беларуси. Продукты! Текстиль! Башкирский мёд!)

***

В подъезд заходит сразу шесть сотрудников полиции. Один большой, толстый, рыжий, а остальные как-то теряются на его фоне. Все шестеро предъявляют документы и уезжают на четырнадцатый этаж. Через некоторое время они вываливаются разом из грузового и пассажирского лифтов, и те, что вышли из пассажирского, кидаются на помощь товарищам из грузового: все они вместе толкают огромный малиновый мотоцикл. С шутками и прибаутками, но больше с нецензурными междометиями полицейские скатывают мотоцикл вниз по лестнице из фойе. Останавливаются возле меня и утирают пот. Один пытается взять с меня показания: не видела ли, мол, как данный украденный мотоцикл заносили на четырнадцатый этаж.

– Если он украденный, – резонно замечаю я, – кто же будет проносить его мимо консьержки? Тогда уж дождутся ночи, когда никто здесь не сидит.

– Так не видели?

– Не-а.

– Жаль.

– Ну, простите.

– А может, видели?

– Вы думаете, возможно забыть такое зрелище?

– За определённую мзду…

– Да ну вас. Я же не чиновник какой-нибудь, честное слово. А вы мне — такие слова…

– Чиновники тоже разные бывают. И полицейские. Я, например, взяток не беру.

– Добро пожаловать в клуб.

Сняв все ступоры и отщёлкнув все щеколды, полицейские открывают входную дверь на обе створки и укатывают мотоцикл в сторону служебной машины.

– Товарищи… э-э-э… Господа! Блюстители закона, минутку внимания! Можно закрыть дверь? Я же не дотягиваюсь до верхних защёлок! – кричу я.

Рыжий возвращается, чтобы быстро привести дверь в нормальный вид. Потом возвращается к коллегам. Кажется, они совещаются, как лучше транспортировать мотоцикл.

Вечером в консьержку влетает парень, живущий на четырнадцатом этаже. Кажется, он тоже (в смысле, как многие в подъезде) татарин.

– А что, правда, мотоцикл мой унесли?!

– А что, на месте нет?

– Не знаю, я ещё не был дома!

– Так поднимитесь сначала. Наверное, это соседский унесли. По крайней мере, я надеюсь, что их не перепутали.

– Точно! Точно, наверное, соседский…

Соседа, укравшего мотоцикл (да, полицейские ничего не напутали), вроде бы посадили. На самом деле, он был даже ненастоящим жильцом: жил у одной женщины и вскоре был заменён. У этой женщины всё время сажают сожителей. Обычно за наркоторговлю. Её все тихо ненавидят – и никто на неё не доносит. Никогда.

Ещё она постоянно заводит собак. Сначала это щенок бойцовской породы, обязательно милый и общительный. Его выгуливает неизменно сожитель. И он же – абсолютно любой из сожителей – постоянно щенка пинает. Щенок становится нервным и злобным. Потом он некоторое время живёт уже взрослым псом, пугая соседей и их гостей злобным лаем. Потом вдруг исчезает.

От меня ожидается, что я… нет, не буду следить за странной жилицей и её сожителями и тем более не вздумаю вызвать полицию. Я должна вычислять наркоманов и останавливать их на входе в подъезд. Ищите дураков. Я знаю, на что может быть способен «торчок» ради дозы. Хотя некоторых, конечно, заворачиваю.

Уборщицы каждый день выметают шприцы и очень боятся случайно наколоться и заразиться. Иногда между четырнадцатым и тринадцатым кто-то блюёт. Это особенно портит уборщицам настроение.

Шприцы и блевотина исчезают после того, как на тринадцатом селится полицейский с семьёй. Жилица остаётся.

Старшая по подезду весь срок работы уверяет меня, что однажды злополучная жилица попросит меня что-то передать. Или ей попросят что-нибудь передать. Там будут наркотики, и меня повяжут. Но жилица никогда не пытается.

В интернете обсуждают консьержку, которая донесла на растлителя детей. Многие осуждают. Не её дело лезть в личную жизнь проживающих.

(Наращивание ногтей. Нэйл-дизайн к торжественным дням. Услуги невестам в день свадьбы – со скидкой)

***

– У меня уехала мама, – говорит Даша. – Обратно в Казахстан.

Даша высокая, полноватая, фигуристая, у неё огромные зелёные глаза, пухлые губы и золотисто-русые волосы. Естественно, она не казашка. В Казахстане много русских.

Брат у Даши – почти её копия. Только волосы ещё светлее.

Странно видеть так похожих внешне – и таких разных внутренне людей.

Даша – современная молодая женщина, она любит шоппинг и крутить романы. Работает «хедхантером» – ищет сотрудников для разных фирм – и пропадает на работе с утра до вечера. Она очень подвижна и любопытна. Брат же у неё тяжеловатый – телом и чувствами, пропитан патриархальными убеждениями и много работать не любит, ищет так, чтобы только восемь рабочих часов. Может быть, поэтому он всё время занимает без отдачи у Даши. Брат старше, и она не смеет его ослушаться. Возможно, он ещё и агрессивный. Есть в нём что-то такое – не подошла бы я к нему, когда мне случалось гадать на улицах. Сочла бы опасным. Ещё он казак, но по крови или по убеждениям, я спросить не решаюсь. Я вообще предпочитаю смотреть и слушать, нежели спрашивать. Не задав ни вопроса, например, я успела узнать, что казахов дашин брат ненавидит.

– И что она будет делать в Казахстане?

– Лечиться. Почки…

– А ты? С ней не едешь?

– А кто ей будет деньги на лечение слать?

Да уж. Вряд ли брат. Он женат, и у него только что родился второй ребёнок. Он как раз ищет съёмную квартиру в Подмосковье – «перетащить» туда семью.

– Зато ты будешь одна в квартире, станет свободнее.

Маша улыбается, хитро щурясь. По видимости, в квартире предполагается не всё время быть одной. Потом она уходит за всяким вредным и вкусным фаст-фудом, и мы поедаем его, словно животные или подростки: безыскусно, то и дело залезая руками в бумажный пакет, сидя на лавочке у подъезда с вызывающе вытянутыми вперёд ногами. И это, конечно, запрещено. Некоторые жильцы, проходя, глядят на меня удивлённо. Интересно, донесёт кто-нибудь? Когда я ела с Наргиз, донесли. С другой стороны, Даша ведь «белая» и жилица. С третьей, жилица она ненастоящая – снимающая, и к тому же хоть и «белая», а «понаехавшая». Интрига! Для меня эти игры до сих пор слишком сложны.

Дашина собака меня очень любит. Она делает то, что, по дашиному уверению, прежде делала только с ней: всё время засовывает нос мне под мышку. Просит так её погладить. На других она посматривает сердито, и очень не любит людей с палочкой: начинает рычать на них, тогда Даша хватает собаку очень крепко. Ещё дашина собака очень воет, когда остаётся одна дома. Думаю, из-за собаки Дашу всё-таки не любят. Думаю, всё-таки на меня донесут.

Через несколько месяцев Даша купит собаке специальный ошейник. Когда собака в нём пытается выть или лаять, ошейник бьёт животное током. Так собака отучается выть. Действительно отучается. Но один из жильцов, Владимир Ильич, по привычке будет на неё жаловаться. Даже когда Даша съедет на другую квартиру – в совсем другом доме.

По дороге к электричке, возле старых двухэтажных домов, есть колонка с очень вкусной водой. Летом я часто останавливаюсь возле неё, чтобы напиться. Но у меня ни разу не получилось не облиться.

Жильцы с четырнадцатого – те, которые не имеют отношения ни к какому из самокатов, а держат дома шестеро кошек – пьют только специально заказанную бутилированную. Бутылки огромные, курьер с трудом заносит их в консьержку, и я отдаю ему специальные оставленные для этого деньги.

(Цветы в букетах и корзинах с доставкой по адресу! Дёшево! Оптом скидки!)

(«Скидки» и «телефон» – два самых популярных слова на рекламных листовках)