ГНОМ И КАССАНДРА (ПРОДОЖЕНИЕ 2)

***

Шестьдесят третий автобус как назло долго не приходил. А потом тупо торчал, и урчал на остановке. Ну как будто сговорились все, ей богу!

Не, не, всё. Я — обыватель. Смиренный, безобидный. Пиастры, дублоны, Людовики, Бурбоны — на хрен! Сейчас мы эту мечту идиота спроворим на вокзал, номерок запишем. Предъявим. И тетушка Ивсталия нам всё проплатит. Куда денется. И добавит за молчание. И за урон И моральный, и матерьяльный. Потому как насчет Тойот уговору не было. И насчет кожаных кепок тоже… А номер кассы — это как золотой ключик. Ну вот и тронулся наконец автобус окаянный! … Ой, да что ж вы как толкаетесь-то, а?! Неужто спокойно нельзя…

— Тётенька, я и не толкаюсь. Я вам говорю, говорю, да вы не слушаете…

Аля поворотилась и оторопела, увидев вновь того мальчика-гномика со двора. С ума сойти. Стоит, рюкзачок за спиною. Почти как у нее, только не желтый, а оранжевый. Ага! И мой сурок со мною.

— Госспади! Ты-то откуда здесь?

Как ни странно, никакого раздражения Аля не испытывала. Даже совсем наоборот. Она вдруг поняла с удивлением, что все это время какой-то отвлеченной, тыльной частью сознания, думала именно о нём. Почему?

— Я? — Мальчик вдруг улыбнулся широкой и какой-то ясной улыбкой. — Оттуда, откуда все. Так мой папа говорил.

— Папа говорил! Папы они скажут.

— Да нет. Мой папа не скажет. Он умер. В прошлом году еще.

— Н-да. Так ты с мамой живешь?

— Нет. Мама давно умерла. Я в детдоме был. Но ушел.

— Как это ушел?

— Ну так. Взял и ушел. Я как-то давно папе сказал, что пацаны в классе меня тормозом дразнят. Он сказал: если кто назовет тормозом, бей по роже. Ну если не девочка. Просто разворачивайся и бей со всей дури. И ни о чем не думай, все само образуется, хуже не будет. Вот. А в детдоме меня преподаватель физкультуры тоже тормозом назвал. Я через «козла» не мог прыгнуть. Он и назвал. Ну а я — со всей дури… У него из носу кровь пошла. Он сказал, что меня убьет. Я и ушел. Потому что он в самом деле убить может У него даже глаза красные. И руки тоже. Как две моркови кормовые. Честное слово. А рожа такая, как будто ее пожевали и выплюнули.

— Ужас. И где ты сейчас живешь?

— Да… по-всякому. Вот в подвале тоже. Ну откуда вы вылезли.

— Погоди, погоди. Ты не из девятой ли квартиры, бывшей?

— Ну да! А как вы знаете?

— Да… да так, случайно. Просто подумалось.

— Бывает. Значит, вы тоже тормоз.

— Вот ни фига себе! Это почему?

— Потому. Я ведь вообще-то в самом деле тормоз. Я сразу не схватываю. Зато потом вижу больше других. А они этого не понимают. Поэтому — тормоз. И ты тоже такая же.

— А, так мы уже на ты?

— Ну да. А ты против?

— Да ладно. Тебя звать-то как?

— Гера. А тебя как?

— Зови Алей тогда уж. Кстати. Гера. Ты вообще-то куда едешь-то?

— Я? А ты куда?

— Ну ты нахал. Ладно, я на вокзал еду. Дело у меня там. Понял?

— Ну вот. И я на вокзал. Дело у меня там.

— Голову не морочь. Какое такое дело?

— Просто… Мне показалось, что они вас заметили.

Так. А вот это уже не шутки. Совсем. Пацан такой: раз сказал, значит есть тема. А коли тема есть, значит жабры по течению! И не нужно выпытывать, он ничего путного не скажет все равно. Сейчас, по крайней мере. Тормоз, что скажешь. Йо-хо-хо, не пора ль на выход?

— Так. А вот теперь, как там тебя, Гера, — я сойду. Да, я сойду… И изволь молчать!.. Вот и чудно. Ступай сейчас к себе. Дальше я одна. Вот и умница.

***

Когда до одури хочется затеряться в толпе, стать уличной молекулой, миражным промельком, сгущением пустоты, люди, словно учуяв, начинают словно бы шарахаться от тебя, создавать вокруг некую мертвую, обозримую зону отчуждения.

Боясь оглянуться по сторонам, я досеменила до подземного перехода, облегченно нырнула в его спертое дупло. Задела кого-то своим костлявым рюкзаком, и только тут рискнула оглядеться по сторонам. Да нет! Право же нет никого подозрительного. Вообще, почти одни бабы кругом. Можно даже дух перевести. Выгляжу, небось, как чушка! Ай да ладно. От подземного перехода только улицу перейти, и вот тебе вокзал. Йо-хо-хо, добрести бы только!

***

Опять повалил сырой, слезливый снежок, улица съежилась, у людей пропали лица, небо разбухло, как свернувшееся молоко. Легко сказать, улицу перейти. Зона отчуждения опять возникла, распёрлась, как купчиха, ощерилась, вот, мол, она, ежели кому надо!

Мигнула ядовитая прозелень светофора. Не угодно ль вперед!

И вот тут… Какой-то сильный боковой удар откинул ее в сторону от дороги. Охнув, она завалилась на бок, упала ничком в сугроб, больно ударившись локтем обо что-то, кажется, об урну. Глухо звякнул чемоданчик в рюкзаке. Вот тебе и подарок домашнему умельцу. «Всё, хана», — отчетливо и равнодушно произнес внутренний голос…

Дальше было невообразимое — поросячий визг тормозов, какая-то смутная, сопящая давка вокруг, охи, ругань. Потом кто-то истошно заголосил: «Уби-и-ли! Уб-и-ли!» — Кого убили-то, господи? Не меня ль?» — «Да нет, не вас. Мальчика, мальчика убили!…»

Какого такого мальчика еще…А!?

Аля вскинулась, поднялась на колени, тряся головой и сбрасывая с лица ошметки полуснежной слизи. Галдящий народ возмущенно роился чуть в стороне, вокруг чего-то недвижного, распластанного на сугробе. Аля, почуяв недоброе вскочила на ноги, остервенело мыча, растолкала людей и присела на корточки.

— Эй!.. Ну как там тебя, господи! Что там у тебя? А?! Ну что ты молчишь, тормоз проклятый?

— Сама ты тормоз, — лежащий поднял голову, — И звать меня Гера? Забыла что ли?

— Идиот! — заорала Аля с такой надрывной, плаксивой истошностью, что ужаснулась сама. — Ты тут шутки со мной шутишь, да?!

— Ничего себе шутки, женщина! — сказала стоящая позади дама одышливым, негодующим басом. — Мальчишку машина сбила, она про шутки. Какая машина?! А то я знаю. Серая такая. Шырк на тротуар! Будто нарочно, ей богу. Мальчишка упал. Машина остановилося, мужик оттудова выскочил. Я-то думала, помочь хочет, а он хвать рюкзачок-то его, в кабину закинул и — ходу. На рюкзачок позарились! Так-то вот! А говорите, шутки! Шутница, бля. Вы вообще-то кто будете? Мне ваша внешность не нравится. Документы есть у вас? А мальчишке надо Скорую. Я сейчас позвоню…

— Ой, не надо Скорую! — Герка, заметно кривясь от боли сел, надвинул на брови слетевшую было гномовскую шапочку. — Зачем скорую. Вон Алька здесь же. Да?!

Он глянул на нее исподлобья, как-то по-особому набычившись, словно желая сказать: «ну не молчи же ты, как дубина».

— Ну да, — неуверенно кивнула Аля. — Мы сами как-нибудь. Он шажок, я прыжок. И придем на торжок. Я вот сейчас ему подняться помогу и мы сами. Так ведь?

— А вы вообще-то, женщина, кто ему будете? Мать что ли? — Слово «мать» она произнесла, заметно клацнув зубами.

— Вам-то , гражданка какая печаль? — спросила она с суровостью кладовщицы. — Сестра я ему. Ясно? И вообще, нечего тут гужеваться.

Она нагнулась над ним и приподняла за плечи. «Чего Скорую-то не хочешь, — мало ли что там, вдруг перелом какой, а?» — «Нету там перелома. Я ж знаю. А они меня потом, из Скорой, в детдом отправят. Мне это надо?». — «Ладно. Тогда пошли что ли на вокзал?

— На вокзал нельзя никак. Они мой рюкзачок вместо твоего взяли. Они похожие. Запросто могут вернуться. Те, кто тебя сбить хотел.

— Так меня что, сбили что ли!

— Не ори, люди оборачиваются. Тебя не сбили. Но хотели. Это я тебя в сугроб толкнул. А потом машину занесло, меня просто задом задело. Сейчас пошли в магазин. Они запросто вернуться могут.

— А в магазин-то почему?

— А там незаметнее…

***

Где проще всего затеряться? Ясно, что в продуктовом магазине. Даже в самом захудалом магазинчике затеряться много проще, чем на битком набитом стадионе. Потому что в магазине все одинаковы. Решительно все. Особенно женщины. Те вообще неразличимы. И чем бедней магазин, тем оно надежней.

А очередь — это вообще, как совокупная шапка невидимка. Встал — хоп! и нету тебя. Особенно, ежели магазин привокзальный. Привольно, как игле в стогу сена.

Герка впихнул меня в очередь, и я сразу растворилась среди подобных себе. Даже как будто уютнее стало. Были такие рыбки, аквариумные. Гуппи. Серенькие такие. Их еще гупёшками звали. Вот я и стала — гупёшкой. Среди подобных себе. Правда, приглядевшись, обнаружила, что вокруг меня как-то всё больше мужики. Я не успела это осмыслить, как очутилась возле прилавка.

«Н-ну? — глаза продавщицы были похожи на пару солдатских пуговиц. — Да говори ж ты, людей не задерживай? Сколько, сто? Сто пятьдесят? Двести?»

«А… двести — это сколько?»

«Это стакан, считай, — сипловатым, простуженным голосом ответил мужик сзади. — бери не промахнешься».

«Давайте двести» — кивнула я, решив не заморочиваться.

«Закуску брать будешь?» — поинтересовалась продавщица, наливая мне нечто в пластиковый стакан.

«Так это что у вас, водка что ли?» — пожалуй, я выглядела глупейшим образом, потому как лицо продавщицы исказилось улыбкой.

«Нет, бля, боржоми! Бери уже! Закуски — только карамель «Слива». Возьмешь? Возьмешь. Отваливай. Вам, мужчина сколько?..»

Совершенно одуревшая. я, с полным стаканом и карамелькой послушно отошла от стойки.

«Вот бабы, а? — ахнула мне вслед продавщица, увидев Герку. — Стыд потеряла. С ребенком. Кого вырастишь-то? Бандюгу на нашу голову!» — голос латунноглазой продавщицы вспух от негодования.

«Я — не ребенок! — Герка воинственно выпятил челюсть. — Она сестра мне. Ясно? Ей надо стресс снять. Как снимет, так уйдет. А вы наливайте, наливайте. И сдачу правильно давайте. А то Альке два рубля недодали…»

«Ты сдурел, да? — меня просто таки распирало от негодования. — Ты куда меня привел?»

«Куда, куда! В магазин. Чтоб со следу сбить».

«Со следу сбить! Может хватит уже паранойи?»

«Какая паранойя!? Ты что, не поняла, что тебя убить хотели? Они ведь наверняка проверят, что в рюкзачке. И когда увидят, что пустышка, лажуха, как папа говорил, вернутся. За настоящим. Поняла?»

«Поняла. Только ведь у меня ведь тоже — лажуха. М-да. Ты, кстати не знал такую — Ивсталию Аристарховну?»

«Это которая у нас на втором этаже раньше жила? Знаю. Да ну ее. Она злая какая-то. Папа сказал про нее так: недобрым людям лучше вообще никого не любить. Потому что любви у них внутри мало, и она у них вся собирается в одной точке, до капельки. Как ртуть. А остальное они ненавидят, иначе никак. Потому что любви-то мало. У нее сын. Дядя Влад. Он стихи писал и нигде не работал, лежал дома и курил. Весь лохматый, бородатый, в толстом свитере. Как полярник. Хотя выходил из дома только за сигаретами и за пивом. Он сейчас уехал куда-то из России. Она его любила, как сумасшедшая. А он на нее кричал. Дурой обзывал, мразью совковой, даже матерно как-то . И все всё слышали. Потому что очень громко кричал, ногами топал. А она знала, что все слышат, поэтому всех и ненавидела. Папа ее прозвал «Судорога»… Аль, ты уж или выпей и пойдем. А? Здесь никого нет, я это чувствую».

«Выпей! Ишь какой! А если я не хочу? Сыскался весь такой. Взялся на мою голову. Гном.».

«Так и не пей. Пошли тогда».

«Погоди-ка. Стресс, говоришь снять? А — пожалуй!»

«Что, выпьешь? А умеешь?»

«Ты и водку меня будешь учить пить?»

«Ну да. Папа так говорил: сначала слабо выдохнуть, потом выпить, потом уже сильно выдохнуть. Вот так: шшш-ша! И сразу закусить».

«Это папа тебя так учил? Нормально».

«Не, не меня. Маму. На своем юбилее. Ну так давай. Поняла, как надо?»

Я кивнула, выдохнула, примерилась и вбросила вовнутрь содержимое стакана. Вышло скверно: залила себе подбородок, водка почему то не сразу пошла вовнутрь, а собралась во рту сгустком, как вода в невесомости. Что-то там как будто заклинило. Как судорога. Наконец она все же просочилась в утробу и уже стало можно дышать. «Шшш-ша! — громко выдохнула я, да так сипло и мужественно, что мужики за столиками вновь заоборачивались с любопытством и даже, как будто, нервно. Водка еще некоторое время бултыхалась во мне инородным, едучим телом, наконец рассосалась, и тогда пришел удушающий нутряной жар. Уфф, пора идти. Так, сейчас. Надо это сформулировать. Ага, сформулировать. Когда язык уже, как ливерная колбаса, а в глазах — сиреневый туман. Кондуктор, не спеши… Йо-хо-хо, и бутылка рома… «

«Нам пора!»

Получилось скверно. Сплошные согласные, гласные не проговариваются. А жить надо. Вот гласные не проговариваются, а жить — надо. Если глаза не закрывать, мир остается неподвижным. А закроешь, — превращается в волчок, пегий, мишурный и тошнотный. Не беда, главное — быть понятой. Выпьем за роскошь общения. Э, как вас там! Нам, пожалуйста, бутылочку Куантро. Да поскорее же! И десерт…»

«Аль, пошли уже. Да?»

«Пошли. Да, а ты… ты почему — Гера? А? Ишь какой. У тебя полное имя какое? Герасим? Восемь на семь. Нет? Геростратос? Герберт? Герман! Уж полночь близится, как говорится. Правильно! Не пей вина, Гертруда! А ля гер ком селяви… Стоп! Я сама, партайгеноссе…»

Дальнейшие перемещения были плавны и неторопливы, как толчки в невесомости: от стенке к стенке и далее к выходу по диагоналям. Как морской конёк во мраке грота. Главное — не упасть, и воспринимать всё сущее с ясной улыбкою идиотки.

Ухх, мы, кажется набрались изрядно… Тем лучше! Эй, Герасим! Ты где? Ты со мной? Молодец. А пошли-ка сейчас к Ивсталии Арбалетовне? Придем и скажем, эй, Судорога! Сколопендра Арчибальдовна! И где ж твои пиастры? А?!!.. Всё, молчу. Гер, у тебя в сумке-то что было. Шмотки?

«Ну да. Еще шахматы. Папины. Всё, что осталось от него».

«Здрасьте-мордасте! Так они твою коробку за мою приняли? —  мне вдруг стало нестерпимо смешно. —  Пипец! Приедут откроют, а там заместо дублонов пешки, кони да слоны. Не желаете ли партию, маэстро?! Ой, ладно, не переживай себе. Купим мы тебе шахматы. А ты, что и в шахматы можешь. Я-то больше в «пятнашку»…

«Могу. Меня папа научил. Я даже гроссмейстера одного уделал. Не веришь? Ну вот никто не верит. Был такой гроссмейстер Ласло Киш. Из Венгрии. Приехал из города Кечкемет. Прикинь? Ну вроде как мастер-класс. Знаешь, что такое мастер-класс? Эй, не спи!

«Я и не сплю. Просто глаза закрыла. Что, нельзя?! Мастер-класс? Зна-аю, всем бы так знать, как я знаю… Ну и что твой гроссмейстер?»

«А нормально. Он приехал про шахматы поговорить и дать сеанс одновременной игры. Телевидение приехало. Ну я его и уделал. Он вообще, Аль, фигово играет, если честно. Фуфло он, а не гроссмейстер. Я его и уделал на восьмом ходу.

«Ага. Как говорится, вам мат, товарищ гроссмейстер. Да?»

«Ну типа того. Все тогда смеялись. Кроме директора школы. И телевизизионщиков. Они ж видели, что мастер сильно огорчился. И тогда директор взял и предложил нам вживую сыграть. Думал: сейчас он меня сделает, как бройлерную цыпу, и всё будет в норме. А он меня — не сделал. Вообще-то, можно даже сказать я его сделал. Ну всё к тому шло. Не веришь?! Эй, не спи, говорю!.. В общем, когда стало ясно, что дела у венгра плохи, директор мне на ухо шепнул: предлагай ничью. Я и предложил, а куда деваться. А он согласился. А куда бы ему деваться. У-у, ну ты спишь совсем…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Я не робот (кликните в поле слева до появления галочки)