Ушелец. Пришествие.

«Все ждут пришельцев, а это неправильно. Пришельцы уже были. Они пришли, посмотрели на нас… и ушли. Так вот они не пришельцы. Они ушельцы. Они уже ушли…»

Толик.

Ветер ворвался в открытую форточку, пролетел по комнате, поигравшись с листочками герани, пошелестев жёлтой запиской, всё ещё прикленной к тумбочке, позвенев висюльками на хрустальной люстре, и сквозняком полетел на волю. Несколько продолговатых капель дождя остались лежать на столе, терпеливо дожидаясь своей участи быть высушенными и уничтоженными.

Сегодня утром я проснулся с больной головой и чувством удивительного опустошения; я сразу понял, что что-то не так. К тумбочке была приклеена маленькая записка на жёлтй квадратной бумажке с клеевым слоем. В записке было всего два слова: «Я ушла».

— Ушла, — произнёс я вслух, — посмотрите, она ушла! Вот так прямо встала – и ушла!

Она ушла вместе с детьми, проблемами, горестями и радостями совместной жизни. Она забрала с собой косметику, норковую шубу, несколько пар туфель, зимние сапоги, летние шлёпанцы, чулки, нижнее бельё, какие-то книги, ноутбук, диски, детские вещи… Она опустошила квартиру моментально и бесповоротно, она высосала из неё жизнь, превратила её в труп. Чёрт побери, да как она унесла всё это?! Всё забрала, оставила только холодную яичницу, которая смотрела на меня двумя жёлтыми глазами и ухмылялась кривым ртом-сосиской. Она заботлива, она чертовски заботлива, она всегда была заботлива, даже сейчас она позаботилась о том, чтобы я поел, набил свой голодный, урчащий желудок, который мучается тяжёлым похмельем и оттого ничего есть не хочет.

Сковородка полетела в окно, сопровождаемая в свой последний путь звоном разбитого стекла и салютом из стекольных осколков; два жёлтых глаза ещё раз посмотрели на меня и скрылись за оконной рамой, и мне показалось, что взгляд их выражал сочувствие. Она хотела, чтобы я купил стеклопакеты. Хрен тебе, а не стеклопакеты!

Жизнь промчалась мимо меня длинным пассажирским поездом, гремя колёсами на стыках, куря машинистами в кабинах, хохоча пассажирами из окон, разнося чай проводницами по вагонам, а я остался один, на почерневшей и замусоренной траве, без билета и без направления. Да, я пил. Да, запоями. Да, до кулакамахания. Да, до поросячего визга. Но потом, по утрам, я блеял овечками, я извинялся, мне было по-настоящему стыдно. Да и как мне было не пить, если ещё двух месяцев не прошло, как меня уволили с работы, оставив без средств к существованию? Если начальнику наплевать, что у меня семья, дети, что всё это нужно кормить, одевать и водить в зоопарки? Он просто вошёл и сказал: «Ты уволен». Два простых слова – «Ты» и «уволен», но сколько в этих словах зловещего смысла, сколько горя и разочарований несут в себе эти слова! Я работал на него двадцать лет, двадцать долгих лет я приходил и сидел от звонка до звонка, выполняя любые поручения, перерабатывая, нередко работая в выходные, получая за это копеечную зарплату и его вечную недовольную рожу. И для чего? Для того, чтобы сейчас, на закате жизни, быть бесцеремонно уволенным и выброшенным на помойку! Да, я запил. Да и как мне было не запить после этого? А она, вместо того, чтобы понять, развернулась и ушла, хлопнув дверью, оставив на плите холодную яичницу.

— Да подавись ты со своей яичницей! – заорал я в разбитое окно, в которое уже ветер надул искупавшиеся в дожде осенние листочки.

На столе стояла недопитая вчера бутылка водки. Я допил. А что мне ещё оставалось делать?

Аккуратное тепло разлилось по всему телу, разнося уют каждой клеточке организма, вытряхивая из нейронов неприятные воспоминания и втряхивая на вакантные места чувство лёгкого пофигизма. Скоро будет хорошо. Потом опять будет плохо, но пока ещё немного будет хорошо, оттеняя своим позитивом наползающее вечное «плохо».

Звонок в дверь я сначала почувствовал, а через долю секунды услышал. Так бывает – ты чувствуешь то, что вот-вот должно произойти, и это что-то вдруг происходит, хотя время между чувствами и действием оказывается настолько малым, что измерить его невозможно. Я встал, сосредоточился и пошёл в коридор.

— Ну что, нагуля… — сказал я, открывая дверь и осёкся. На пороге стоял, источая ароматы изысканного парфюма, элегантно одетый человек среднего возраста, в лакированных ботинках, брюках со стрелками, тёмно-сером пальто и чёрной широкополой шляпе. Глаза его закрывали чёрные очки, а в руках он держал чёрный кейс.

— Вам кого? – спросил я.

— Холодно у вас, — сказал он, рукой отодвинул меня и прошёл внутрь.

— Стекло там… упало… — начал оправдываться я, но осёкся, — кто вы? – я прошёл за ним в кухню.

— Я? — он помолчал немного. — Ушелец. Здесь мы сидеть не будем. Пойдём в комнату, там теплее, – повесьте, пожалуйста.

Он снял пальто, шляпу и протянул его мне. Под пальто у него был чёрный пиджак, белая рубашка и серый галстук.

В комнате он прошёл к журнальному столику, сел в кресло, открыл кейс и достал оттуда бутылку виски Black Label, плитку горького шоколада, бутылку содовой и сигары Cohiba в жестяной упаковке.

— Посуда у вас есть?

— Да, конечно, — пролепетал я, бросился к серванту и достал оттуда две рюмки. Незнакомец презрительно посмотрел на них, поморщился и указал на хрустальные стаканы, — не пойдёт. Вон те давайте.

Я поставил стаканы на стол, он откупорил бутылку, разлил и передал один бокал мне.

— Да вы присаживайтесь, — незнакомец указал мне на кресло.

— А что это вы тут распоряжаетесь? – спросил я, выпив. Вы вообще кто такой?

— Я же сказал – ушелец. Поговорить пришёл.

— Послушайте, я не знаю, кто вы такой. Вы ко мне пришли, значит, вы пришелец. Ко мне должна жена прийти, а мы тут пьянствуем. Что она обо мне подумает?

— Она не придёт.

— Что?

— Она не придёт.

— Почему?

— Да вы посмотрите на себя! Ничтожество… Какая баба захочет к такому вернуться?

— Я попросил бы обойтись без оскорблений. Я всё ещё не понимаю, кто вы такой и что вам от меня нужно. Если вы пришли требовать долг, то сначала скажите, кто вас прислал. Лично я у вас денег не занимал. Тех, кому я должен, я помню. Я ещё не сумасшедший.

Он взял бутылку и разлил по стаканам.

— Разве я похож на человека, который пришёл у вас требовать долг? Давайте ещё выпьем.

Я выпил, но дорогой алкоголь почему-то не принёс радости.

— Можно? – я указал на шоколадку.

— Да, пожалуйста, — он развернул упаковку и придвинул плитку мне.

Несколько минут мы молчали. Минуты были неприятными, липкими и тягучими, как паутина, которую ко всему прочему невозможно разорвать.

— Как я уже сказал, я ушелец. Мы когда-то ушли от вас, потому что вы нам омерзительны, — он открыл жестянку и достал оттуда сигару, — курите?

— Курю! – сказал я с вызовом, взял три сигары, две из которых положил в нагрудный карман рубашки, а третью сунул в рот.

— Пожалуйста, — он достал бензиновый zippo и прикурил, сначала мне, а потом себе, — так вот, мы ушли. – он затянулся и какое-то время помолчал, — А теперь пришли.

— И всё?

— Всё.

— Послушайте, хватит надо мной издеваться! Что вам от меня нужно?

— Пейте, — он до краёв налил стакан себе и мне. Я залпом выпил, он чуть-чуть пригубил, смакуя благородный напиток. Потом его лицо приобрело необыкновенно серьёзное выражение.

— Мы от вас ушли. И мы никогда не думали, что к вам придётся вернуться. Но вы совершаете столько глупостей, что мы просто вынуждены приходить к вам. Вы удивительные существа. Вы сделали так, что от вас уйти не менее стыдно, чем с вами остаться. И что вы нам прикажете делать?

— Каких глупостей?

— Каких глоупостей?!! Он ещё спрашивает! А трахать свою жену, представляя при этом соседку с третьего этажа – это не глупости? Думаете, жена не чувствует?

Мне показалось, что он увидел, как мои глаза полезли налоб. На всякий случай, я потёр их пальцами, убедившись, что они находятся на месте. Я молча протянул руку к бутылке и сделал несколько глотков, прямо из горлышка. В моём мозгу боролись два противоречивых чувства – удивление, откуда он это узнал и недоумение, какое ему до этого дело. В конце концов победило первое чувство.

— От… откуда вы знаеште?

— Я? Да мы всё про вас знаем. Вы ещё не поняли?

Я почувствовал, как опьянение охватывает меня волной, в глазах немного потемнело. Я попробовал сфокусироваться.

— Каждый, — продолжал он, — каждый из вас, ежедневно, ежеминутно, ежесекундно совершает миллионы маленьких глупостей и подлостей, которые растут, множатся, соединяются в одну большую. Это же колоссальная энергия, которой требуется выход! Кто вчера напился, пришёл домой грязным с головы до ног, а потом, вытирая слёзы в перемешку с соплями, вымаливал у жены прощения за то, что он пьяный, грязный и не может больше зарабатывать деньги?

— Но я действительно больше не могу зарабатывать деньги! Меня уволили с ра…

— А за что тебя уволили, помнишь, — перебил он, — кто сливал секретную информацию конкурентам?

— Отку…

— Кто уводил клиентов налево, получая за это откаты?

— Да от…

— ОТВЕЧАЙ!!!

— я…

— А кто на новогоднем корпоративе говорил жене начальника, что у неё муж козёл?

Я был подавлен, растерян, растерзан и растоптан. Я не понимал, кто мой собеседник, чего он от меня хочет и откуда он про меня всё знает. Сделав очередной большой глоток из бутылки, я понадеялся, что наваждение исчезнет. Надежды оказались напрасными.

— Так вот… Всё в этом мире материально. Мысли материальны, подлости материальны, глупости тоже материальны. А теперь скажите мне, куда должна деваться эта энергия?

— Куда?..

— Я тебе сейчас кое-что покажу

Он вытащил из кармана складной нож, раскрыл его, потом положил на стол руку ладонью вверх и сделал глубокий надрез через всю ладонь, от большого пальца к мизинцу.

— Понял?

Дальше моя подлая память покинула меня. Видимо, я слишком много выпил.

Я проснулся в кресле около журнального столика. Настенные часы заползли в мозг своим маятником и там долбили по нейронам, отстукивали время, выбивая каждую секунду из моей головы, ударяя по ней многотонной кувалдой. Я схватил пустую бутылку из-под виски и запустил ей в это тикающее ничтожество. Оно с грохотом упало на пол.

Виски?.. Значит, мне всё не приснилось. Я поднёс ладони к лицу, чтобы больше никогда глаза не видели этого ужасного мира, но тут же с ужасом отстранил их назад: левую руку пересекала свежая рана, проходящая через всю ладонь от большого пальца к мизинцу. И тут я неожиданно всё понял. Выхватив из кармана мобильный телефон, я нашёл в записной книжке номер жены и нажал клавишу вызова.

— Алло, — раздался холодный голос на другом конце трубки.

— Алло, это я.

— Я поняла. Дальше.

— Ты это… Очень вкусную яичницу приготовила.

— Это всё, что ты хотел мне сказать?

— Нет, подожди. Не вешай трубку, пожалуйста. Я хотел сказать, что я всё понял.

— Что ты понял?

— Я был не прав, понимаешь?.. То есть, не весь я. Я сейчас тебе всё объясню. Помнишь, ты ещё со школы любила меня, а я – тебя. А теперь это чувство, вроде, угасло. Но ведь оно не могло исчезнуть вообще! Я всегда знал, что не могло! И я понял! Тот, я, которого ты любила, ушёл. Он ушелец. Он был романтиком, он мечтал о воздушных замках, он верил в сказки, он хотел изменить этот мир к лучшему. Но время шло, он, то есть, я, рос, пересматривал жизненные ценности. Мне были нужны деньги, чтобы достигать своих целей, но у меня плохо получалось их зарабатывать, потом деньги сами стали целью, я стал изменяться. Деньги моему я стали даже важнее тебя, а потом ты вообще этому я перестала быть важна. Я начал пить, изменять тебе. И поэтому тот я, другой, которого ты любила, ушёл, потому что тому я стало противно жить рядом с этим я. Но я его найду. Мы обязательно соединимся вместе, а потом мы вместе найдём твоего ушельца, твоё второе я, и только тогда мы будем с тобой счастливы. Ты меня слышишь? Почему ты гудишь?.. Зачем ты повесила трубку? Ты мне не поверила? Мир сходит с ума, потому что они ушли. Мы делаем плохим этот мир, и поэтому он делает плохими нас. Нужно разорвать этот заколдованный круг, нужно найти своего ушельца! Почему ты меня не слышишь???

Чуда не произошло, короткие гудки в трубке не прекратились.

А мировая глупость продолжала увеличиваться в размерах, и мне кажется, что я начал ощущать это физически.