ОСТАВШИЙСЯ В ЖИВЫХ

И эту быль, и злую соль,
и эту вековую боль —
Вы не гоните прочь.
Пусть, как мольба, и как приказ,
глядят провалы наших глаз —
В безжалостную ночь.
Пусть с этой чёрствой, злой земли
нас крючьями уволокли,
и пусть наш стон затих.
Найдется тот, кому посметь
пройти сквозь жизнь, пройти сквозь смерть —
Оставшийся В Живых…

… Трибуны неистово взревели. Тяжело дыша, он сбросил с себя шлем, отшвырнул его прочь, рванул ворот, ощущая взмокшим лбом и грудью сухое прикосновение ветра.

Он на стоял на арене один.

Он был свободен. Все!

Это был его последний бой.

Завтра Лентул Батиат даст ему свободу, а уж он слово держит.

Их было восьмеро на арене. Четыре на четыре. С ним двое фракийцев и галл. С их стороны трое германцев и самнит.

Семеро лежат на песке, скорченные и распластанные. У одного из них шевелятся пальцы на руке. Ранен в живот. Как тяжело ему.

Эти семеро дали ему свободу. Да.

Как он рвался к ней.

«Славься сенат и народ римский!» — должен крикнуть он сейчас, счастливо и навеки избавленный от неволи, от унижений. Поправ убитых, запрокинув кадык и воздев ржавый от крови меч.

«Сволочи!!! — исступленно орало все его нутро. — Все. Все до одного».

«Вот что я хочу вам сказать, Сенат и народ римский. Я пришел сюда объяснить вам, помимо прочего, что не все так просто, как вам кажется. Вы заставили меня сегодня убить тех, с которыми и делил полбяную похлебку и вяленую рыбу. Убить своих товарищей. Вы заставили меня возненавидеть себя. Ради свободы, которая и так дарована нам богами. Вы, выкормыши родовитых блядей и сутенеров, считаете, что это правильно. Не так ли?

Так вот, Сенат и народ римский, я докажу вам, что вы в заблуждении. ЭТО — НЕПРАВИЛЬНО!

Это говорю вам я, фракийский воин Спартакус!

Вам придется ответить за все, уважаемый Сенат и народ римский. За все.

Но вот за этих семерых я вам выставлю отдельный счет.

Знаете что? Я заставлю вас, достойные патриции, в полном своем вооружении драться друг против друга. И когда из вас уцелеет один, я подойду к нему и скажу: «Радуйся, сука, ты свободен».

Он выкрикивал это, исступленно потрясая руками, обагренными кровью товарищей. Он выкрикивал это, обращаясь к трибуне, где восседал жидковолосый и жидкотелый властитель Рима Сулла, понимая, что ни он, никто иной на трибунах его не слышит.

Да и не выкрикивал он этого вовсе. Так кричал его кипящий мозг. А просто повторял одно и то же слово…

«Славься Сенат и народ римский!!!» — вопили трибуны.

«Сволочи!
Сволочи!
Сволочи!»

И будет солнце горячей,
И будет крик и звон мечей,
И, стиснув кулаки —

Сквозь ветра хрип увидеть вновь,
Как меркнет свет и льется кровь,
И ПАДАЮТ враги.

А мы, ушли, ушли туда,
Где раны лечит темнота,
Где нет путей земных…
За всё, что было, нас простит,
За наши муки отомстит —
Оставшийся В Живых!»