РЕДОНДА (фрагмент повести «Сказание о Летучем Голландце»

В тот день, 23 мая 1659 года, флейт «Сивилла» шел из порта Виллемстад, что на острове Кюрасао, с грузом копры и табака. Судно принадлежало Ост-Индской компании, чьи фактории располагались вообще-то вдалеке от карибских вод. Что привело его туда, где хозяйничали англичане и испанцы, а пуще их обоих – беспощадные, одуревшие от крови и золота флибустьеры, где не проходило дня без смертельной свары, где порой без всякой войны сходились в грохочущем побоище целые эскадры, где обглоданных рыбами трупов на морском дне было много крат больше, чем живых людей на островах? Об этом не ведал и сам капитан. «Ты хорошо знаешь те места», – вот все, что объяснил ему господин ван Димен, губернатор Ост-Индии. Капитан знал те места.

***
Вообще-то маршрут был не самый опасный – от Кюрасао прямо на северо-восток, минуя «пиратское ожерелье» – цепочку островов от Тринидада до Гваделупы с их тихими бухтами, надежно укрывающими быстроходные бандитские суда. К тому же «Сивиллу» сопровождал мощный английский крейсерский фрегат «Сент Пол».. Ветер был попутный, он быстро гнал судно к Антигуа, где предполагалось выгрузить полсотни анкеров пальмового масла, затем надлежало подняться на север, к Бермудам, разжиться там продовольствием и питьевой водой, и повернуть наконец в открытую Атлантику, прочь от этого пиратского вертепа.
– Если мы спокойно дойдем до Антигуа, – сказал штурман Эрмоса, когда далеко на горизонте ощетинилось скалистое побережье острова, – можно будет, восславив Господа, слегка перевести дух. А уж коли выйдем из Гамильтона, и вовсе пропустить стаканчик-другой.
– По-моему, главный флибустьерский гадюшник уже позади, – возразил было капитан.
– О, не скажите, сударь мой. Здесь, чуть левее, за островами Веселых Дев ошиваются два не менее веселых братца. Одного кличут Сарагосой, другого – Трехпалым. Слыхали, небось, про таких?
– Слыхал. Они в самом деле братья?
– Не знаю. Семьями мы не дружили. Знаю, что альмиранте Толедо поклялся самолично повесить обоих в Сан Доминго. Да что-то пока…
– Слева по борту корабль! – встревожено закричал с марса матрос.
– Очень мило. Не поминай, говорят, дьявола… Что там, капитан?
— Кажется, шлюп. Ну точно, шлюп,— пробормотал капитан, не отрываясь от подзорной трубы.— Флага пока не разберу. Ну-ка, глянь ты.
— … Пресвятая Дева! Вы не ошиблись, сударь. Шлюп,. трехмачтовый шлюп. Могу добавить еще: шлюп «Трапезунд» французской постройки. Флаг черно-желтый. Это. Трехпалый! Мы, кажется, влипли, капитан…
— Все наверх!— капитан кричал в помятый латунный рупор. Жилы на шее напряглись и побагровели.— Марсовый, дать сигнал фрегату — встать в кильватер! Пушки к бою!
— Он идет на траверз, капитан! Прямо наперерез!
— Ну и дурак. Наш фордевинд. Он не успеет.
— Не успеет наперерез, догонит прямо по курсу У него дьявольская скорость. Мы по сравнению с ним ползем, как слоновая черепаха.
— Учи свою бабушку, Эрмоса. Что там англичанин?
— Черт!— Эрмоса вперился в подзорную трубу.— Фрегат забрал вправо, поставил все паруса. Нам за ним не угнаться! Ничего не пойму.
— Что тут понимать!—рявкнул капитан.—Сукин сын драпает. Забудь его, Эрмоса, как будто его и не было…
Пиратский шлюп «Трапезунд» шел наперерез «Сивилле», неуклонно сокращая угол. Тихоходный флейт, который шел к тому же с полными трюмами, выручал пока лишь попутный ветер.

***
Братья Торнхиллы служили когда-то в английском торговом флоте. Потом нанялись возить черных невольников из Сенегала в Центральную Америку. Однажды, это случилось близ Саргассова моря, обезумевшие от жажды и голода рабы взбунтовались, ночью выбрались из трюмов и, застав команду врасплох, перебили почти всех. Лишь троим чудом удалось бежать на шлюпке. Через месяц шлюпку прибило к берегу Флориды. В ней было два изможденных, почти лишившихся от жажды рассудка человека. Люди. знавшие обоих братьев Торнхиллов, утверждали, что один из спасшихся — точно Уильям Торнхилл. Другой же, называвший себя Питером Торнхиллом, не имел с ним, по их мнению, ничего общего. После двухлетнего испанского плена во Флориде оба Торнхилла объявились на Ямайке, только что захваченной англичанами, где сразу втянулись в некое сомнительное предприятие, связанное с контрабандой. Вынужденные, спасаясь от ареста, бежать с Ямайки, названные братья обнаруживались то на Багамах, то в Антигуа, пока не объявились на безлюдных Виргинских островах, называемых Островами Веселых Дев, с небольшой эскадрой из двух первоклассных военных шлюпов и одной восьмипушечной яхты. Уильям взял себе кличку Сарагоса в честь того злополучного Саргассова моря. Питер же, лишившийся в схватке с восставшими невольниками двух пальцев, стал именовать себя Трехпалым. Даже видавшие всякое джентльмены удачи с Тортуги и Доминики старались держаться от них подальше, всех поражала их неслыханная дерзость, изощренная жестокость к побежденным и поразительная удачливость Это-то, вероятно, и побудило капитана фрегата «Сент Пол» столь круто изменить курс.
***
«Трапезунд» был уже в десяти кабельтовых от «Сивиллы», шел почти параллельным курсом, в ста ярдах от ее кильватера. Ветер усилился, но теперь он уже не мог спасти «Сивиллу», ибо пират тоже положил руль под ветер и несся на всех парусах.
— Эй, на руле!— прокричал капитан в рупор, хотя рулевой был почти рядом.— Взять еще на один румб вправо! Идем в полный бакштаг!
— Мы сходим с курса, капитан,— обеспокоено сказал Эрмоса.— Антигуа остается левее. Мы выиграли ветер, но теперь идем в открытое море. Трехпалый нас все равно достанет.
— Плевать на Антигуа! Мы идем на Редонду. Помнишь такой островок?
Редонда. Маленький, необитаемый остров в десяти милях от Антигуа.. По обоим концам острова на десяток миль тянулась огромная полоса рифов и отмелей. Опасная для судов даже в пору прилива, она становилась вовсе непроходимой в отлив.
— На Редонду? Мы же там не пройдем. Сейчас отлив.
— Вот именно! Благодарение Богу, сейчас отлив. Нет, ты все-таки осел. Мы пойдем через «Святого Патрика»!
«Святой Патрик» — приметный, узкий и вытянутый, футов в пятнадцать длиной камень, гигантский каменный гриб, напоминающий искусственное сооружение, жутковатого морского идола.
— Там, у «Святого Патрика», есть проход. Не скажу, что очень широкий, но вообще-то пройти можно. Лет семь назад я его дважды на пари проходил на «Эйлене».
— «Эйлен» — пакетбот. Он раза в два мельче «Сивиллы».
— Знаю. Но другого выхода нет.
— И что дальше?
— Дальше пират или пойдет следом и наверняка напорется — эти бандиты — отчаянные вояки, но скверные мореходы,— или попытается обойти барьерный риф. Но тогда он потеряет уйму времени и мы благополучно дотянем до Антигуа…
***
Расстояние между двумя кораблями медленно. Порой капитану казалось, что «Сивилла» стоит на месте, а шлюп медленно, точно нехотя, приближается к ней. И лишь долетающие до самого мостика ошметки жеваной пены говорили о том, что «Сивилла» идет с предельной при таком ветре скоростью. Идет, как обезумевшее, загнанное, взмыленное животное. Ветер из последних сил гнал ее вперед, и он же предательски подталкивал настигающего ее смертельного врага. Мачты гудели от напряжения, с трудом выдерживая мощь вздувшихся, гудевших от натуги парусов.
— Капитан! Они разворачиваются лагом,—вдруг крикнули с юта.
— Так. У Трехпалого лопнуло терпение. Будет бить вдогон… Внимание! Оба носовых фальконета — на ют! Живо! Да живей, дохлые каракатицы!
— Они уже там,— подал голос штурман.
— Хм. Эрмоса, ты, оказывается, еще не совсем пропил мозги. Отлично. Иди туда. Там четыре ствола. Один заряжай картечью, прочие—ядрами. Бить ядрами по бортам, картечью—по мачтам. И самое главное. Ты должен нутром, брюхом чем угодно почуять, когда их канониры запалят фитиля. Ради всего святого, не дай им сделать прицельный залп. Сорви его, скомкай. Второй они дать не успеют, их снесет ветром. Возьми аркебузы, пистолеты, все сгодится!—кричал капитан, хотя Эрмоса его уже не слышал. На юте гомонили канониры. «Сивилла» готовилась дорого продать свою жизнь. Капитан сбежал с мостика и подошел к рулевому.
— Э, как тебя, Фил! Сейчас держи вон к тому длинному камню. Дальше будешь делать, как я тебе скажу. Даже не скажу, а покажу. Следи за моей правой рукой, за каждым пальцем следи. И все понимай. Кое-где тебе придется быть поумней и поопытней меня. Если мы пройдем этой дорожкой, считай, что мы спасены. Даже если Трехпалый не налетит на риф, мы его опередим и успеем сделать по нему два-три хороших залпа, покуда он будет плестись. Утопить не утопим, но скорость он потеряет… Фил, ты помнишь, как тебя рожала твоя матушка? Наверняка нет. Так вот, сейчас тебе, даст Бог, предстоит родиться вновь, и ты наверняка запомнишь….
С кормы гулко ударили фальконеты, тотчас дробно застучали мушкеты. Ют густо заволокло дымом, послышался чей-то ликующий вопль. «Что там?»— не оборачиваясь, спросил капитан, но ответить ему не успели — воздух содрогнулся от тяжелого залпа с «Трапезунда». Тошнотворно засвистели настигающие ядра. «Двадцать пушек! Двадцать ядер на наши головы»,— успел подумать капитан. Одно ядро навылет проломило перила гакаборта, другое в щепы разнесло гафель, третье вскользь задело форштевень. Еще два, к счастью, никого и ничего не задев, с грохотом покатились по палубе. Остальные бессильно зашлепали по воде.
— Эй, шлюхин сын!—хрипло закричал капитан в рупор, повернувшись в сторону шлюпа, и рванул душивший его ворот.— Твоей трехпалой клешней не стрелять, а расчесывать копчик! Жалко, у меня пока нет времени с тобой разобраться!.. Внимание всем! Больше не стрелять! Все на реи! Рифить паруса! Лиселя убрать!.. Паруса обезветрить! Оставить фор-брамсель! Я сказал, не стрелять, бараны! Фил, спокойно, скоро начнем.
«Трапезунд» начал было разворачиваться, но, заметив странные маневры «Сивиллы», замер, словно в удивлении. В наступившей тишине явственно прозвучала пронзительная команда и правый его борт вновь утонул в белом облаке дыма. На этот раз залп был вовсе неудачным, видно, канониры окончательно сбились с прицела, ни одно ядро цели не достигло.
— Ну зачем ты так торопишься. Трехпалый!— громко расхохотался капитан.— Мне, может, тоже не терпится полюбоваться, как ты наложишь в штаны, когда я тебя вздерну на гафеле, я же не суечусь! Кстати, зачем ты, дурак, сломал мой гафель? Я как раз присмотрел его для тебя!.. Ладно, плюнь на него, Фил, не обращай внимания на мошкару…

***
Беспрерывно маневрируя, уходя от огня преследователей, «Сивилла» погасила скорость и приблизилась наконец к узкому, видимому одному лишь капитану проливу. Матросы замерли на реях, до судороги вцепившись в ванты. Побелевший, как полотно, рулевой, словно в удушье, хватал воздух пересохшим ртом. Капитан неподвижно стоял у правого борта. О преследователях никто не думал, они перестали существовать, и когда грохнуло носовое орудие шлюпа, никто даже не обернулся.
Казалось, капитан подошвами ног ощущал упругое течение воды под килем, все изгибы дна, подводные камни, палуба как будто исчезла, под ногами было лишь зыбкое, колышущееся пространство. «Сивилла» неторопливо и спокойно шла по краю пропасти, словно ее вел не слепой ветер, а замершая в воздухе рука капитана.
В какой-то момент, на повороте за что-то задела днищем, послышался утробный, хоть и негромкий, но леденящий кровь, особый скрежет дерева и камня. Капитан скривился, как от приступа боли, но судно, точно оправившись от испуга, встрепенулось и двинулось дальше. Все перевели дух, но боялись пошевельнуться, как будто любое неосторожное движение могло сбить судно с прихотливо изогнутого, но единственно верного курса.
— Сивилла, деточка моя,— бормотал капитан, крепко вцепившись рукой в фальшборт и не отводя от воды напряженного взгляда.— Ты сейчас должна быть очень послушной и покладистой. Все, что я хочу — это чтобы ты была живой и невредимой. Ну и, даст Бог, я вместе с тобой, да еще эта толпа. Видишь ли, Сивилла, у меня скверный характер, я, может быть, вообще тебе не пара. Но дело в том, лапушка, что сейчас только я один знаю, что надо сделать, чтобы спокойно пройти этой дьявольской тропкой и отделаться от этого навязчивого джентльмена, Вон, видишь, Сивилла, буруны по правому борту? Это смерть наша, это подводный риф, его не видно, но я-то чувствую, как он торчит из дна, как гнилой зуб. Здесь надо быть особенно тихой и послушной…. Фил, еще чуть левей… Фил, ты оглох, скотина?! Так. А вон там вода так и ходит кругами, как в колодце. Даже смотреть приятно. Это, лапушка, мель. Это тоже смерть, и нам с тобой покуда неохота с ней встречаться… А вон там… Господи, прости!— там самое непотребное место. Там даже твоя подружка Эйлен прошла чудом. А у Эйлен, прости меня, деточка, талия раза в два потоньше твоей. Как же мы пройдем? А ты спроси что-нибудь полегче… Фил!!! Теперь круто влево! Руль на борт!! Стоп! Так пока держи. Так вот, я говорю, Сивилла… Фил, мальчик мой, теперь так же круто вправо! Держать! Эх, мало зарифили парус! Эй, на марсе! Что там этот ублюдок? Пошел следом? Ай да Трехпалый! А ну-ка, пока есть возможность, салютуйте-ка ему, чтоб не заскучал, из четырех. стволов картечью по парусам!
«Сивилла» вышла наконец в маленький, укромный залив в двух кабельтовых от побережья Редонды. Орудийным залпом с ее кормы на «Трапезунде» свалило с рей троих матросов.
— Будь здоров, Трехпалый! Это еще только начало…. Ну, Фил, кажется, я могу тебя поздравить с днем рождения. Расти большой. Тетушка Сивилла оказалась неплохой повитухой, а?

* * *
«Сивилла» быстро развернулась лагом к горловине незримого пролива и приготовилась к решающей схватке. Все двенадцать ее бортовых пушек были готовы обрушить на скованного маневром флибустьера губительный продольный огонь. Матросы, почерневшие и мокрые от пота, точно рабы на галерах, замерли у пушечных портов, лица их не выражали ничего, кроме окаменевшей ненависти и решимости.
— Они вляпались!— истошно закричал марсовый,— сели с полного хода!
— Неужто!—- капитан сорвал с головы шляпу и отшвырнул ее прочь.— И хорошо сидят, Квинтен?
— Отлично сидят!— Квинтен кривлялся и гримасничал, как безумный.— Сидят по самые яйца!
— Вот и славно… Все наверх. Наполнить паруса! Руль под ветер! Идем левым галсом! Сейчас обойдем остров и пообщаемся с Трехпалым поближе.

***
Сделав большой предусмотрительный крюк, далеко обойдя остров и полосу рифов с северо-востока, «Сивилла» вновь, теперь уже с другой стороны, приблизилась к рифу Святого Патрика.
Шлюп грузно сидел на мели, не отойдя и сотни ярдов от рифа, нос у него неестественно вздыбился вверх, фок-мачта от сильного удара покосилась набок. Не дожидаясь команды, рулевой быстро развернул «Сивиллу» правым бортом к корме обреченного «Трапезунда», вне пределов досягаемости его бортовых орудий. Для точности стрельбы спустили якорь. Теперь «Трапезунд», еще недавно всесильный и беспощадный, представлял собой лишь жалкую, неподвижную мишень.
Когда наконец рассеялся дым от первого залпа, стало видно, что шлюп под тяжестью срезанной под корень и завалившейся набок бизань-мачты накренился еще сильней, бушприт его был бессильно заломлен вверх, судно словно молило о пощаде, точно зная меж тем, что ее не будет. После второго залпа «Сивилла» подняла якорь и развернулась левым бортом. Канониры били почти не целясь, «Сивилла» уничтожала врага неторопливо, мстительно и расчетливо, ядра ее кромсали неподвижное, лишь болезненно вздрагивающее от ударов тело шлюпа с яростной методичностью, паруса превращались в страшные, дымящиеся лохмотья, едва прикрывавшие переломанные суставы мачт и реев. Отчаянный ответный огонь кормовых пушек «Трапезунда» был быстро подавлен и не успел причинить вреда.
В какой-то момент на «Трапезунде» решились на последний шаг. С бака и с левого борта отвалило несколько остроносых вельботов. Они быстро выстроились и стали приближаться к «Сивилле». Гребцы лихорадочно работали веслами, борта злобно ощетинились стволами. С носа одного из вельботов гулко ударил фальконет, сухо забарабанили мушкеты. Свора шлюпок мчалась в безумной надежде добраться до горла врага. «Сивилла» подняла якорь и повернулась круче к ветру, шлюпки вновь оказались в прицеле пушек, море вокруг них вспучилось смертельной картечной рябью. Один из вельботов был в щепки разбит ядром, другой повернул к острову, однако вскоре и он был опрокинут ядром, а кишащее в воде месиво людей было тут же накрыто визжащим облаком картечи под ликующий рев с «Сивиллы». Третья же, последняя шлюпка сумела выйти из огня и подойти под бушприт флейта. Тотчас на борт полетели крючья, веревки и через считанные мгновения на бак с кошачьей ловкостью и остервенением вскарабкалось с полтора десятка обезумевших флибустьеров. Отбросив бесполезные мушкеты, вооруженные лишь ножами, они с пронзительным, закладывающим уши визгом хлынули на палубу. Навстречу затрещали выстрелы, палуба стала мокрой от крови. После яростной, тесной свалки часть из них была зарублена на месте, остальные оттеснены пиками и сброшены в воду.
«Сивилла» меж тем, с ходу протаранив обезлюдевший вельбот, приблизилась к агонизирующему «Трапезунду», бросила якорь и вновь окуталась удушающим пушечным дымом. Когда на шлюпке, с треском ломая борта и обшивку, рухнула и фок-мачта, он на какое-то мгновение встал почти вертикально и вдруг, точно в судороге агонии, напрягся, неожиданно сорвался с мели и поплыл, почерневший и страшный, весь в беспорядочной путанице оборванных снастей, похожий на всплывшего из темных глубин мертвого левиафана. «Сивилла» дала по нему последний залп, он лишь безжизненно дернулся от удара и поплыл дальше, прямо к «Сивилле», словно надеясь вцепиться в нее холодной мертвой хваткой, волоча за собой по воде, как щупальца, две сбитые мачты. «Дьявол!— в ужасе закричал кто-то.— Стреляйте в него, стреляйте!»
— Якорь поднять!— побледнев и перекрестясь, крикнул капитан в рупор.—Фил, разворачиваемся. Приготовить абордажные кошки! Все на штирборт! Прощальный визит Трехпалому!
Раздался треск — суда сошлись бортами, мертвый «Трапезунд» и содрогающаяся от злости «Сивилла». Едва устояв от удара, матросы забросили на борт шлюпа крючья и, подбадривая себя криками, приготовились к последнему бою

***
Оставшиеся в живых флибустьеры почти не сопротивлялись хлынувшим на борт матросам с «Сивиллы», принимали смерть с презрительным спокойствием, их добивали палашами, сбрасывали за борт, никто не просил пощады. Тех, кто бросался в море, догоняли пули. Тех, кто пытался спрятаться, отыскивали, выволакивали на палубу и приканчивали.
— Может быть, остановить их? — мрачно сказал Эрмоса.
— Не думаю,— пожал плечами капитан.— Во-первых, их не остановишь. Пережитый страх—самое сильное чувство. Потом они уверены, что совершают богоугодное дело, а когда люди в этом уверены, их останавливать небезопасно. А во-вторых, напряги-ка воображение и попробуй представить себе, что было бы, если бы нас взяли на абордаж люди Трехпалого, у тебя сразу пройдут душевные спазмы. Кстати, о Трехпалом… Эй! Трехпалого не трогать! С ним у меня будет отдельный разговор.
Капитан «Трапезунда» Трехпалый, Питер Торнхилл, или кто там еще — сидел, привалившись спиной к грот-мачте, лицо его было изуродовано картечью, правый глаз вытек, превратился в неестественно огромный, отвратительный сгусток, кровавым плевком розовевший на щеке. Вокруг него плотно сгрудились матросы с «Сивиллы». Увидев капитана, они угрюмо расступились.
— Вот он,— радостно сообщил боцман Франц Грубер.— Трехпалый, значит. У него и впрямь двух пальцев не хватает…
— Вижу,— кивнул капитан, подошел.— Эй, Трехпалый, гость на палубе. Ты что, не рад?
Сидящий вдруг открыл уцелевший глаз — все, кроме капитана, вздрогнули и попятились,—глянул с равнодушным презрением и что-то еле слышно произнес.
— А ну говори громче, скотина,— крикнул боцман и пнул его в бок.
— Что ты хочешь, купчишка?— сипло выдохнул Трехпалый, сморщившись от удара, но даже не взглянув на, Грубера.
— Теперь слышу,— капитан толчком в плечо отвел боцмана в сторону.— Что хочу? Ничего особенного. ХОЧУ тебя повесить, вот и все. Тыне будешь возражать?
Трехпалый хотел еще что-то сказать, но лицо его судорожно исказилось от боли и злобы, он вновь прикрыв глаз..
— Он дает добро!—громко засмеялся боцман.—Позвольте уж начать?
— Капитан,— лицо Эрмосы задергалось,— может, лучше прекратить? Он свое получил и скоро помрет сам. Добить его, и все. Зачем все это?
— Зачем? Допустим, за тем, что мне так хочется. Если тебе не нравится, можешь вернуться на судно.
— Пожалуй, я так и сделаю,— бросил Эрмоса и зашагал к борту.
— Давай, иди, Блаженный Августин,— вдруг вышел из себя капитан.— Только не хвати лишнего, потерпи до Антигуа… Ладно, экзекуция затянулась. Грубер, кончай дело. Менерс, ну-ка помоги ему!
Виллем Менерс побледнел, отшатнулся и часто заморгал рыжими ресницами.
— Я… господин капитан… Я не знаю…
— Что тут знать!— боцман сгреб его ладонью и подтащил к себе.— Тут и знать нечего. Хватай эту падаль за ноги. Потащим его на гафель. Эй, ну-ка мне живо подходящую веревку. И ворванью смазать погуще!
— Ладно, оставь его,— сумрачно сказал великан Куртландт.— У меня брата убили такие же, как он.
Сказав это, он, пачкаясь в крови, взял сидящего за ноги, безжизненно прогнувшееся тело Трехпалого стало медленно возносится к гафелю, где уже висела приготовленная петля.

рекомендовать