МЫС ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ (Из повести «Сказание о Летучем Голландце»)

Шторм начался как только «Сивилла», маневрируя, меняя галсы, миновала высокий клювообразный утес, прикрывающий вход в бухту. Черная туча окончательно захватила небо и стала небом. Над океаном стоял глухой, невообразимый гул, но шел он не сверху, не с небес, не ветер вызывал его. Он словно поднимался откуда-то снизу, из темных глубин, из беспросветного мрака. Глубина оживала, отделяла себя от верхней оболочки воды и готовилась вырваться наружу. Цвет воды поминутно менялся, океан, словно в приступе ярости, покрывался пятнами.
В тот вечер в Южной Атлантике буйствовало сразу несколько ветров, верх брал то один, то другой. Юго-западный был самый слабый из них, он наскакивал лишь изредка, когда уставали другие, но именно он гнал впереди себя сырую снежную сыворотку, ослепляющую судно, мертвой хваткой виснущую на парусах, именно он налетал предательским шквалом, гнал ошалевшее судно обратно к берегу, чтобы с маху расщепить его о прибрежные скалы.
Грот-мачта, скованная до судороги, стонала и охала, словно умоляла освободить ее от напора бешено раздутого паруса, но убрать парус и лечь в дрейф было невозможно, судно неминуемо будет взято за бока сразу двумя ветрами и вышвырнуто на берег. Приходилось, срывая до крови кожу на ладонях, отчаянно работать поминутно переплетающимися, рвущимися из рук брасами, ловить ветер, признавать в нем вероломного союзника. Дальше, дальше, прочь от берега! Работали по пояс голыми, несмотря на холод, и привязанными длинной скользящей веревкой к бортам, дабы не быть смытыми волной.
— Мне иногда кажется, что океан не подвластен Богу,— вдруг глубокомысленно изрек Рамон Эрмоса в короткое мгновение передышки в безумной пляске ветров.— Или у него свой Бог. Когда видишь океан в бурю, не веришь, что это творение Божье.
— Дьявольское это творение!— со стоном прошепелявил Куртландт. Концом взбесившегося шкота ему в кровь разбило лицо.
Когда «Сивилла» достигла наконец оконечности Мыса Доброй Надежды, в дело вступил помалкивавший доселе за скалистой грядой суши юго-восточный ветер. Он тут же заткнул глотку юго-западному. Снег исчез, словно и не было его. Парус убрали и закрепили, судно стало сносить на юг, но спохватившийся западный ветер надсадным воем заставил замолчать остальные, «Сивилла», подгоняемая волнами, помчалась на восток.
У Игольного мыса ветра неожиданно стихли, переводя дух, стало непривычно тихо, слышалось лишь прерывистое, хриплое дыхание океана. Тишина однако вскоре была нарушена необычным зловещим гулом с востока. Оттуда же, прямо навстречу судну, неслась, словно подгоняемая ужасом, орущая стая чаек. Короткий, мощный шквал разом остановил «Сивиллу», мачты ее отчаянно заскрипели, прогнулись назад, будто пятясь в страхе. Прямо на них несся гигантский темный вал. Такие волны не рождаются ураганами, это был сгусток тьмы преисподней, его рождением и назначением была смерть. Волны, что прежде вселяли ужас, казались рядом с ним мелкой рябью. Ослепляющая вспышка молнии на миг осветила бешеные кущи пены на ее невообразимо высоком гребне. Это была бездна, вывернутая наизнанку. Противиться этому буйству мрака было бессмысленно.
— Все к борту!— закричал капитан, теряя самообладание.—Лечь на палубу. Держаться за шпигаты!
Бездна гнала впереди себя другую, уходящую вниз, словно свое перевернутое изображение,
— Иисусе!—страшным голосом закричал Куртландт, да миг открыв глаза и увидев прямо перед собою закрывшего зенит черного исполина.
«Сивилла», словно сорвавшись с края, полетела в пропасть. Казалось, она уже не касалась днищем воды, летела почти вертикально. Возможно, это ее и спасло, окажись она выше, она была бы раскромсана ударом чудовищной толщи воды. Судно зарылось под самое основание вала, прошла как бы меж его корней, чуть ниже его чрева. Никто из людей на судне не смог бы сказать, сколько продолжалось это неимоверное скольжение по глубине.
Толща воды наконец выдавила судно из своего нутра страшное давление, распластавшее людей на палубе, исчезло, но люди с трудом осознали это. Невероятная, адская какофония, волной поднимавшаяся снизу, стала оглушительной, ощущаемой не только слухом, но и всей кожей. Не нужно было открывать глаза, чтобы понять что их окружает непроницаемый мрак. Этот мрак – нечто большее, чем отсутствие света, это был невообразимо плотный сгусток сумрачных, вихрящихся видений, чем-то напоминающий те болезненно пульсирующие блики и соцветия, которые рождаются в мозгу, когда сдавливаешь пальцами сомкнутые веки. «Где мы?!» — вдруг в ужасе захрипел Фил Гастингс. Пространство, сотканное тьмой уродливо преобразилось, утратило все мыслимые очертания, небо словно осело под тяжестью и выгнулось в колышущийся дымчатый свод. Люди перестали ощущать себя, отделились не только от обессиленной плоти, но и от угасающего, подернувшегося пеплом разума, Сумасшедший хаос звуков стал вдруг обретать черты зыбкой, постоянно ускользающей гармонии. Бледное, мертвенное свечение в глубине свода стало приближаться, и все четверо, точно завороженные, увидели в переливающемся световом блике свое судно, отрешено скользящее по склону воронкообразной пропасти неведомо куда, и самих себя на палубе, бледных, с обесцвеченным безумием лицами…
Время перестало существовать. Никто не успел заметить, как тьма и хаос выпустили их наружу. Люди, еще не оправившись от душного, обморочного бреда, с трудом узнавали друг друга, боялись даже самих себя, словно души их, оставившие было плоть, неохотно и недоверчиво возвращались обратно. Потрясение было слишком велико, чтобы верить в избавление.
Очнулись от тишины, вал был уже далеко позади.
Бросок по дну бездны не прошел бесследно, были напрочь сметены многие реи, оборваны снасти. Мачты, как ни странно, уцелели. Ветер с запада, оправившись от столбняка, снова, но уже не с той силой погнал ослепшее, полузадохшееся судно на восток. Ураган выдохся и лишь изредка напоминал о себе короткими, судорожными всхлипами.
К полуночи «Сивилла» очутилась неподалеку от мыса Святого Франциска, где ураган внезапно окончательно стих.
***
Утро застало «Сивиллу» на якоре. Четыре человека беспробудно спали на палубе, у них не хватило сил даже развязаться.
Над степенной гладью Индийского океана вставало мутное, словно похмельное, солнце. Оно тупо пялилось на носовую фигуру «Сивиллы», потрепанного ангела, смотрящего вперед из-под пухлой детской ладони. Над палубой, оживленно кружили чайки, четверо распростертых человеческих тел вызывали в них известное любопытство.
— Ну-ка ты, дура,— проснувшийся Эрмоса ногой прогнал самую наглую из них.— Катись отсюда. Мы, похоже, не сдохли.

рекомендовать