ОХОТА. (отрывок из повести «Беглец»

Охота

Ловить тигров легко.
Довольно схватить за загривок
и объяснить, что это ты его поймал,
а не он тебя.

Ахмед Булгари

Внезапный порыв ветра хлестко стегнул наотмашь по лицу пылью и запорошил глаза. Ахмед раздраженно выругался и отвернулся, растирая веки. Когда выпрямился, рядом с ним недвижно стоял Хамзат, брат Хасбулата, который как-то незаметно и естественно занял его место. На брата не похож. То есть, похож, но только внешне. И еще — кошачьей, бесшумной походкой. Тучен, сластолюбив, в седле сидит скверно. Тонкие, кажется даже выщипанные брови и редкие, длинные, почти до самого подбородка усы делают его лицо еще более глупым. Он, похоже, прочно уверовал в то, что некая тайна, что связывала хана и его покойного брата, распростерла свои незримые крыла также и над ним. Службу свою почитает большим счастьем, о большем не помышляет. Однако из того, что имеет, стремится взять все возможное, ворует почти не таясь. Интересно, он с ними? Едва ли. Пустоголов и неповоротлив, от такого больше помех, нежели пользы.
— Что ты хотел, Хамзат?
— Я? … Просто хотел узнать, не нужно ли чего.
— Ничего не нужно. Хотя, скажи нукерам: пусть снимают оцепление.
— Охоты не будет, великий хан?
— Охота будет. Но будет особенной. Нас будет четверо. То есть я и еще трое. Больше никого.
— Четверо? — У бедняги Хамзата отвисла челюсть. — Но это…
— Что такое? — Ахмед изобразил недоумение. — Ты в чем-то не согласен со своим ханом?… Погоди-ка, кто-то как будто скачет сюда. Выясни, кто, это и как он прошел через оцепление. В этом твоя обязанность, Хамзат, а не в размышлениях, что мне должно или не должно делать.
По степи впрямь стремглав, словно погоняемый ветром, несся всадник, оставляя за собой темно-серый смерч пыли. Он скакал, низко прильнув к вороной гриве коня, словно силясь укрыться за нею. Ловко обойдя запоздало кинувшемуся ему наперерез нукера, он осадил коня почти вплотную к хану. Ахмед невольно отшатнулся. Хамзат кошкой кинулся на него, схватил за сапог, неловко попытался стащить с коня, но сумел это сделать лишь с помощью троих подоспевших нукеров. Свалив всадника наземь, Хамзат с запоздалым усердием заломил ему за спину руки и с урчанием навалился на него всем телом. Неловко топтавшееся рядом нукеры кинулись ему помогать, хотя всадник и не думал сопротивляться.
— Во имя Аллаха милосердного, прикажите меня отпустить, великий хан! — вскрикнул всадник сдавленным от боли и удушья голосом..
— Кого это — меня? — Ахмед с любопытством нагнулся над клубком тел. — Э, да это ты, Котлыбуга? Помилуй, я и не узнал. Неважно выглядишь, почтеннейший. Ты нездоров?
— Великий хан, умоляю, — в отчаянии взвыл Котлыбуга.
— Ты взволнован как будто? — Ахмед говорит участливо, будто не замечая воплей Котлыбуги. — Интересно, что тебя так взволновало? Попробую догадаться. Зреет заговор. Угадал?
— Великий хан! — Котлыбуга хрипит уже из последних сил. — Они сломают мне руки!
— Да что же это я! — Ахмед будто только что заметил. — Отпустите же почтеннейшего Котлыбугу.
Хамзат тяжело сопя и вытирая пот, поднялся. Знаком отослал прочь нукеров, а затем, приметив нетерпеливый жест Ахмеда, неохотно, поминутно оборачиваясь, отошел сам.
— Ну так как, я прав насчет заговора? — криво усмехаясь, Ахмед глянул на Котлыбугу сверху вниз.
— Правы, великий хан.
— Да неужто?! — Ахмед не выдержал и расхохотался. — Ну как тут не согласиться, что я действительно великий? Все угадываю с полвзгляда.
Котлыбуга спохватывается. Начинает говорить нарочито взволнованно и сбивчиво.
— Великий хан, я узнал случайно… Беда, великий хан! Измена, великий хан! Я — совершенно случайно…Услыхал разговор…Мангут бек и Махмуд везир… Они задумали… Во время охоты…Страшное дело они задумали, негодяи.
— Да понимаю, давно уже понимаю. Значит, Мангут бек, Махмуд везир. Постой, а третий кто? Ты?
— Великий хан! Я всегда был и буду…
— Не ты? Странно. А мне сказали, что ты. Кому верить?
Котлыбуга едва успев подняться на ноги, вновь падает. На сей раз на колени.
—Великий хан, я готов умереть, если надо…
— Умереть? А что, хорошая мысль. А ежели я сейчас пошлю человека к Мангут беку, чтобы сказать: Котлыбуга продал тебя хану как ишака? Что он с тобой сделает? Сдается мне, он самолично перебьет тебе хребет и бросит в степь на позживу шакалам. У тебя будет время поразмышлять о том, как ты любишь великого хана.
— Великий хан, если я виноват, прикажи казнить. Приму смерть как должное. Но не нужно глумиться над тем, кто предан тебе душой и телом.
— Так ты не боишься смерти? Браво! Оно и правильно, что ее бояться. Отвечай же, что ж ты замолчал?
И Котлыбуга неожиданно рассмеялся. Сначала вполголоса, затем громко, не таясь.
— А вот вообразите-ка себе, не боюсь, великий хан, — говорил он, корчась от смеха. — Раньше думал, боюсь, теперь вот нет. Может, просто устал? Я так часто видел, как мутнеют глаза, как пальцы скребут землю, как кровь идет горлом, будто жидкая глина, что временами думаю, что это уже бывало и со мной. Ни одному хитрецу еще не удавалось обвести смерть вокруг пальца. Так что делайте, что пожелаете.
— Вот оно как. — Ахмед задумался. — Ну ступай коли так, Котлыбуга. Только помни: ты попал в скверную компанию. А в скверной компании никогда не знаешь точно, закончилась охота, или только началась.
— Ты отпускаешь меня? Меня?! — Котлыбуга разом перестал смеяться и выпучил глаза.
— Понимай, как знаешь. Не стану объяснять, тебе это будет трудно понять. Ступай, я сказал!… Хамзат!
Хамзат явился почти мгновенно, весь какой-то суетливый, лоснящийся от пота. Его прямо-таки трясет от усердия. Где ж он был? Подслушивал. О Всевышний, до чего они все одинаковы. Всегда полагал, что власть должна возносить, а она почему-то ставит их на четвереньки…
— Хамзат. Ты сделал, что я сказал?
— Я, великий хан, только…
— Не умеешь подслушивать, Хамзат. Запах пота и громкое сопение выдают тебя за версту. Делай что тебе приказано живее, а чем подслушивать, подумай о своем будущем. Крепко подумай. Запомни главное: не лезь к волкам с песьим хвостом.
Хамзат дернулся и побагровел, как от удара плетью, глянул на Ахмеда с едва скрытой злобой.
— Вот это я понимаю, — рассмеялся Ахмед. — Таким ты мне больше по душе. — Однако теперь ступай и делай, что тебе велено. Это для твоей же пользы. Постарайся не попадаться сегодня мне на глаза.
Сказав это, Ахмед вскочил на коня и пронзительно, по-военному выкрикивая, помчался в сторону реки. Хамзат и Котлыбуга остались одни. Котлыбуга сперва глянул в сторону быстро удаляющегося хана, затем пустым взглядом смерил Хамзата.
— Прощай, великий хан, — сказал он и тихо засмеялся.
— Простите, господин мой за причиненное неудобство, — начал было Хамзат, однако Котлыбуга его явно не слушал.
Прощай, великий хан, не пойму, что у тебя на уме, да и нет охоты разгадывать загадки. Надеюсь, ты не настолько глуп, чтобы рассчитывать на благодарность? Сколько ни ломал голову, так и не понял, что это такое — благодарность. Это когда ты обязан делать ту же глупость, что и твой враг? Змея, спасенная из огня, жалит злее. Так что воистину прощай, великий хан!
***
Рыжая, плоскогрудая степь, мертвое неродящее лоно блудницы, где спрятаться тут беглецу? Как уйти от тех, для кого твоя погибель едва ли не дороже собственных жизни? Есть лишь один путь — к реке, вековечной хранительнице жизни на земле. Как тогда, много лет назад. Но дойти до реки в изодранном рубище пленника много трудней, нежели чем в парчовом халате властителя. Да и далеко до нее, а лютые, белые бельма смерти уже вперились тебе в спину. Впрочем, нет, убийцы впереди, они ждут тебя, и ты сам идешь к ним, ибо только так возможно спасти свою жизнь.
***
— Ты задержался, Котлыбуга, — процедил вполголоса Мангут бек, бросив на него тяжелый, пристальный взгляд. Тот, однако, бровью не повел.
— Очень может быть. Что с того?
— А ничего. Я тебя предупредил. Повторяться не стану. Всё готово?
— Разумеется! — захлебываясь радостью, воскликнул Махмуд везир. — А что тут готовиться. Луки при себе, головы на месте. Пока во всяком случае, — он захохотал так громко, что остальные недовольно переглянулись. — Сегодня воистину великий день. Народ еще скажет нам… Погодите, да вот, кажется, и хан наш пожаловал. Один. Стало быть это правда?
Со стороны редкого, вытянутого подковой перелеска быстро приближался всадник, он с коротким свистом осадил своего чалого иноходца неподалеку от охотников. Видя общую растерянность, громко расхохотался.
— Извините, что прервал беседу. Все на месте! И ты здесь, Котлыбуга? Вах, проворен же ты! Итак, вы сегодня — моя свита. Больше никого. Вот как я доверяю вам, подданные мои! Ну что ж, удачной нам всем охоты!
Развернул коня в сторону глубоких, поросших мелколесьем лощин, однако вдруг остановился. Замерли, быстро переглянулись и его сопровождающие.
— Эй, Махмуд везир, — крикнул Ахмед, не оборачиваясь. — Мой тебе совет: никогда не говори, что скажет народ. Наверняка ошибешься!
— Благодарю, великий хан. Вы правы, как всегда, — кисло улыбнулся Махмуд везир, испуганно оглядывая спутников.
— Котлыбуга! Тебя погубит доверчивость. Ты решил, что из вас троих самый большой мерзавец — ты. А Махмуд везир опередил тебя!
— Я это непременно учту, великий хан, — прижав руку к груди, Котлыбуга церемонно склонил голову.
— Мангут бек! У тебя дрожат руки, это видно издалека. Это страх или совесть? И то и другое одинаково скверно. Возьми себя в руки!
— Никогда еще не был так спокоен, как сейчас.
— Напрасно. В такой компании жизнь гроша не стоит. Берегись! Ну вперед! Охота началась! Хей-хоп!
Упруго свистнул кнут, всадники одновременно рванулись в стремительный карьер. Густая пыль почти скрыла их.
***
Охотники мчались по степи. Один и трое. Расстояние между ними не сокращалось, будто они нарочно сговорились. Махмуд везир, по-птичьи закурлыкал, хлестнул коня плетью, немного оторвался от своих спутников и начал неторопливо готовить лук.
— Давай, Махмуд везир! — по-прежнему не оборачиваясь, закричал Ахмед захлебываясь от тугого ветра. — Покажи, что можешь.
Махмуд везир, волнуясь, вложил стрелу, но Ахмед вдруг резко осадил своего иноходца, тот встал как вкопанный, и когда Махмуд везир подскакал ближе, Ахмед развернулся всем корпусом, тотчас его стрела, ухнув, рассекла горячий воздух и глубоко вошла в плечо Махмуд везира. Ахмед пронзительно, победно выкрикнул, а Махмуд везир взвыл, взмахнул руками, стрела его бессильно отлетела в сторону, а сам он завалился на бок и рухнул в пыль.
— Так ты говоришь, не боишься смерти, Котлыбуга? — прорычал, задыхаясь, Ахмед и, отбросив лук, выхватил саблю.
Котлыбуга тоже отбросил лук, потянулся к рукояти сабли, но, поняв, что уже не успеет и покоряясь судьбе, втянул голову в плечи. Ахмед, однако, не успел ударить, стрела, выпущенная Мангут беком горячо и гулко пропела возле самого его уха. Конь Ахмеда, повинуясь седоку, отпрянул в сторону, Котлыбуга тем временем сумел выхватить наконец саблю, но Ахмед, откинувшись назад ушел от его запоздалого удара и левой рукой, наотмашь со всей силы ударил плетью в лоб его пегую кобылицу. Лошадь пронзительно заржала от боли и пала на колени, сбросив седока наземь. Конь Мангут бека тем временем налетел на него всей грудью, от толчка оба седока едва удержались в седлах. С налету лязгнули сабли. Ахмед с трудом сумел отразить два яростных удара и даже ответным выпадом ранить Мангут бека ниже левой ключицы, но с третьего раза Мангут бек вышиб саблю из его рук, победно гаркнул, однако Ахмед успел быстро развернуть своего иноходца. К реке. За ним, сходу перескочив через корчащегося в пыли Котлыбугу, помчался Мангут бек.
К реке! — дробно били копыта коня. К реке! — натужно выл ветер в ушах. К ре-ке! — выстукивало его сердце. К реке! — рычал он сам, нещадно погоняя своего ошалевшего скакуна.
Мангут бек несся за ним неотступно, досадуя, что расстояние меж ними понемногу увеличивается. Трижды спускал он тетиву и всякий раз Ахмед за мгновенье до того, как коротко всхлипнет тетива, делал нежданный зигзаг в сторону и стрела уходила мимо. «Шайтан! Окаянный шайтан!» — урчал он, с тоской ощущая, что конь его начинает выдыхаться от бешеной гонки, что на нем лопнула подпруга, да и сам он начинает слабеть от раны.
Ахмед и его преследователь миновали лощину и приблизились наконец к обрывистому берегу Ахтубы. В какой-то момент Мангут бек вовсе потерял Ахмеда из виду. Раздирая в кровь лицо он промчался через густые заросли ивняка и замер у обрыва. Ахмеда не было нигде. Но этого быть не может. Не шайтан же он, в самом деле. Мангут бек, вновь обнажил саблю, соскочил с коня и, морщась от боли в ране, подбежал к обрыву. Там, чуть правее, где склон был более пологий, жадно пил воду из струящегося вниз ручья чалый иноходец хана. Да куда же он…
Тяжелый удар ниже затылка сбросил его вниз и он перестал ощущать время…
***
Тяжкая, пульсирующая боль в голове вскоре вернула ему сознание. Он застонал, хотел подняться, но тотчас понял, что связан.
— Ты жив, я вижу. Значит, я не перестарался, хвала Аллаху.
Мангут бек, гримасничая от боли в темени, скосил глаза вниз и увидел там, возле самой воды, человека. Он был в старом, ветхом халате, сидел на корточках возле воды и что-то чертил ивовым прутиком на мокром песке.
— Эй! Кто ты есть? Подойди сюда!
— Разумеется, подойду, почтенный бек мангутов, — сказал человек и неторопливо поднялся и глянул на него с улыбкой.
— Ты не узнал меня? Это обнадеживает.
— Ты, — с трудом ворочая языком, произнес Мангут бек, — ты — Бирдебек?!
— Ошибаетесь, почтенный. Я не Бирдебек. Звать меня Ахмед, — он церемонно поклонился подобрав полы драного халата. — Запомни это имя.
— Так ты… Так это все правда?!
— Что — правда? То, что на троне Великой Орды некоторое время сидел бродяга Ахмед? Истинна правда. Тебя это удручает?
Мангут бек застонал и закрыл глаза.
— Делай свое дело, ублюдок! Делай поскорее!
— Мои родители были порядочными людьми, Мангут бек. Потому не называй меня ублюдком, иначе разговора у нас не выйдет.
— Кончай меня поживее, проклятый пес! — в отчаянии застонал Мангут бек и выгнулся, силясь освободиться.
— Вот это уже лучше. Всегда любил собак, особенно бродячих. А прикончить тебя я мог бы и без всяких разговоров. А ведь я даже перевязал твою рану, если ты заметил.
— Что ты хочешь, проклятый?
— Чего я хочу? Немногого, — он присел рядом. — Хочу исчезнуть. Молчи, не перебивай! Да, я не Бирдебек. Его тело расклевали стервятники. Виноват ли я в его смерти? Не думаю. Мы все смертны, все фигляры в балагане судьбы. Я сыграл свою роль, Бирдебек — свою. Только я подневольно, а он — добровольно. Теперь я хочу вернуться к себе. А к тебе у меня две просьбы. Первая. Ты вернешься во дворец и скажешь, что Бирдебек, то есть я, пропал. Утонул в реке. Покажешь его одежду, — он кивнул на кучку одежды и доспехов, — приведешь его коня. Искать его, полагаю, не станут. Слишком много тех, кто алчет смерти хана.
— Как же я пойду, — Мангут бек щербато усмехнулся, — ежели я связан. Кто меня развяжет? Не ты ли?
— Я и развяжу. Ты против?
— Да нет, не против, просто если ты меня развяжешь, я тебя убью на месте, вот и все.
— Откровенно. И все же я тебя развяжу. Не из жалости или благородства. Если я тебя убью или оставлю умирать связанного, меня наверняка станут разыскивать. И скорее всего сыщут, уж кто, кто, а ищейки-то в нашем отечестве не перевелись. А мне нужно исчезнуть. На то есть особая причина, о ней скажу позже. Видишь ли, тебе не за что меня ненавидеть, Мангут бек. Я убил хана, но ведь и ты хотел его убить. Да, ты высокородный мурза, а я бродяга. Но таковыми нас обоих сделал слепой случай, не более. И потом, глянь в глаза правде, разве ты умнее меня? Нет. Весь ваш заговор гроша не стоил, я бы передушил вас, как птенцов, захоти я того. Товарищи твои, столь же высокородные, — трусливое дерьмо. Разве ты победил меня в бою? Не победил. В чем же ты выше меня? Что есть знатность, ежели она одна, не подкреплена золотом? Ничто. Дрянца с пыльцой, как говаривал мой отец… Однако есть и другая причина, и она — главная. Речь о моей жене. О Ханике.
— Ханике?! — лицо Мангут бека вытянулось. — Но она не твоя жена, если ты еще не забыл.
— Ханике моя жена, — Ахмед сказал тихо и твердо. — Аллах тому свидетель.
— М-да. Что ж ты хочешь от меня?
— Хочу, чтобы ты позаботился о ней, — произнес Ахмед еще тише.
— Да уж я позабочусь, будь уверен, — усмехнулся Мангут бек, хотел сказать еще что-то, но наткнулся на волчий взгляд Ахмед и осекся.
— От чего ж ты не прихватил свою подружку с собой, коли жить без нее не можешь?
— Нас бы стали искать, и это уж наверняка. И наверняка нашли бы. Страшно подумать, что бы они сделали с ней… — Ахмед помолчал немного. — Мангут бек, я сказал все. Добавить больше мне нечего, разжалобить тебя я не хочу, но пойми, я обратился к тебе, выбрал именно тебя, потому что мне показалось, что ты — мужчина. Все. Сейчас я перережу веревку и пойду, а ты — делай как знаешь. Можешь ударить мне в спину, я оборачиваться не стану… Но убереги Ханике. Много отыщется тех, кто пожелает выместить злобу на ней. И потом, я чувствую нутром: грядет большая смута. Много напрасной крови прольется. Спаси ее. Когда пройдет немного времени, я отыщу тебя, и ежели она будет жива, сделаю для тебя все, что смогу сделать. Не улыбайся, Мангут бек. Еще раз повторю, грядет смута, а во времена смуты золото теряет вес, а ценным становится то, что, возможно, есть у меня, и нет у тебя. А пока — прощай, Мангут бек.
Ахмед нагнулся над сидящим, одним движением рассек веревку кинжалом и отошел на полшага назад.
— А вот кинжал я возьму с собой. Кинжал мне может сгодиться. Думаю, его искать не станут, решат, что он утонул вместе с венценосным владельцем. И еще с десяток медных дирхемов. Это смешно в сравнении с тем, сколько воруют смиренные слуги властителей. Впрочем, кинжал я тебе верну при случае, верь мне.
С этими словами Ахмед всунул кинжал в ножны, бросил в холщовую суму, сбежал вниз и зашагал вдоль самой кромки воды, дабы ленивая, зеленоватая волна поскорее смыла его следы.
Мангут бек глядел ему вслед, затем медленно полез рукой в колчан за стрелой. Ахмед шел, не оборачиваясь, будто позабыв о нем. Мангут бек сжал стрелу в кулаке так, что она хрустнула, что-то прорычав, отбросил в сторону обломки и, пошатываясь, скрип зубами от боли, пошел ловить коня Бирдебека.

рекомендовать