Всё было против него.
Но он не отчаивался. Был особенным, несмотря ни на что. Мама говорила, что его вид—испытание, и настанет день—всё изменится. Акакий верил. И с гордостью нёс своё тщедушное тельце, подкинутое на высоту двух метров журавлиными ногами, важно задирал печёное яблоко головы, смотрел на окружающих с высоты роста, и замечания, касающиеся видовых качеств, поливал ультразвуком смеха, дирижируя веточками рук—мажорами настроения.
Он выпячивал свои особенности. Если можно было надеть плащ, надевал маленькую курточку. Вместо широких штанов надевал обтягивающие тренировочные. Не отращивал шевелюру, чтобы голова не казалась больше. Это выделяло его… Подчёркивало экстравагантность.
Света, невеста, говорила: «Ты особенный!» И тянулась губами, запрокинув голову, закрыв косенькие глазки, к его губам.
Совсем обычная. Лисья мордочка. Хрупкая фигурка обычных пропорций. Стройные ножки с почти незаметной хромотцой.
В этот день у Акакия всё было против него.
Накануне Светка пришла выпившая. Акакий боялся, что она запьёт.
Он продавал в парке воздушные шарики. Надевал клоунский костюм и становился самым смешным клоуном. И ему даже не надо было вставать на ходули. Высокий голос, разносящий «шарики, воздушные шарики», ни к чему было усиливать. А дети тянулись к нему.
А сегодня шарики улетели. Акакий провожал в небо цветную праздничную гирлянду, предчувствуя—что-то случится.
Дома, в их с мамой квартире! парень старался на Свете. Она возбуждённо стонала. Рядом с кроватью—початая бутылка водки.
Акакий, не раздеваясь, прошёл на кухню, сел. Сейчас как никогда он почувствовал себя одиноким. Он пытался сосредоточиться на цветных воздушных шариках, обычно это помогало, но сегодня они улетели, потерялись в небе. А небо представлялось серым.
У него было средство. Но мама говорила: «Это, когда будет совсем плохо». Казалось бы, хуже быть не может. Будто вырвали сердце, и пустота болела. Акакий терпел. Так было и после смерти мамы.
Голая Света вышла на кухню, пошатываясь, и закурила.
Акакий молчал.
В проёме появился дрищ с шакальими повадками и засмеялся. Акакию показалось, что залаял, трескуче и отрывисто.
«Во урод! Ты славно его описала!»—сквозь смех хрипел шакалёныш, у Акакия не было сил окатить его ультразвуком смеха.
«Пошёл вон!»—тихо, не оборачиваясь, бросила Света.
Смех затерялся на лестнице.
—А как ты думаешь?—развязно и плавно размышляла Света.—Иногда хочется красоты. Хочется нормального тела. А ты урод.
—Иди, проспись,—прошипел Акакий.—Я тебя прощу. Это всё алкоголь.
Акакий встал, чтобы отвести Свету в постель, но она скинула его руку.
—Не трогай меня, урод! На хрен твоё прощение! Я девочка, мне нужен принц! А ты урод!—орала она истерично.
—Пошла вон!—выдавил Акакий.
У неё случались выплески. Но такого она не позволяла никогда.
—Пошла вон!—повторил чуть громче Акакий.
—Вот уж хрен!—выставила дулю Света.—Я здесь прописана!
Она была иногородней. Он её любил… Любит.
Акакий ушёл. Он был оглушён происходящим. В голове набатом гудело «Урод, урод». Казалось, что люди смотрят на него, показывают пальцем, смеются: «Урод! Урод!» Но это колокольчики. Самым сильным и звонким колоколом были голоса любимых,—они составляли основу звона: «Урод! Урод!»
Но у него было средство, оставленное мамой.
Эта таблетка, похожая на цитрамон, которую он всегда носил в коробочке, спрятанной в мешочке на шее. Когда мир ощетинивался, Акакию казалось, что таблетка эта—сильнодействующий яд. Но мать не могла желать ему смерти.
В парке, вынул газету из урны. Постелил на скамейку. Газетным листом накрылся и принял таблетку. Засыпал и грустно улыбался, представляя забавную картину, как найдут под газетами его мёртвое смешное тело.
Проснулся Акакий оттого, что его обсуждали.
—Он прекрасен!
—Да, идеал! Золотое сечение. Маленькая голова, одна треть—тело, две трети—ноги!
—Он прекрасен!
Акакий открыл глаза. Две девушки, рассматривая его, качали крошечными головами, на тонких и длииииных ногах, с малюсеньким тельцем в обтягивающих одеждах.
Голоса сверлили писком комара. Одна, заметив, что Акакий проснулся, запищала:
—Не могли бы вы нам помочь?
Акакий театрально откинул с себя газеты, встал и галантно произнёс:
—Да что угодно!
Девиц скрючило от восторга.
—Не могли бы вы участвовать в показе мод?
—С удовольствием,—смеялся Акакий, смотрел на скинутые газеты и не мог вспомнить, как и почему здесь оказался.
Они шли по парку, он придерживал спутниц под локотки, и ощущал себя почти счастливым. А навстречу шли люди, и все они были пародией Акакия. Они смотрели на него с завистью и обожанием.
Договорившись о встрече с модельершами, Акакий пошёл домой. В дверях в балахонистой одежде его встретила Света, обняла ноги.
Тёплым воздухом пахнуло на душу мужчины.
«Хороший, есть хочешь?»—щебетала она, собирая на стол.
Разбив чашку, застыла.
«Безрукая уродина,—выдавила она.—Ты меня не терпи… Ты можешь выбрать себе красавицу…»
В тёплом радостном дне чувства к Свете подул ветерок жалости, Акакий обнял миниатюрную женщину и нежно прошептал:
—Ну что ты? Я тебя люблю.
С этого дня жизнь Акакия стала другой. Он побыл моделью, но моментально был захлёстнут политикой. Сначала мэр города, теперь—президент. Президентом быть совсем несложно. Жить в апартаментах. Утром зарядка, днём государственные проблемы, вечером плотный ужин, ночью Света.
Света делала эти ночи волшебными. Болезненно-нежное чудо.
Советники упорно рекомендовали оставить прежнюю жену и обрести нечто презентабельное, Акакий предпочитал показываться на приёмах один.
Апартаменты, где жил Акакий, были увешаны полотнами древних мастеров. Он пытался вернуть их в музеи, но советники настаивали: «Вы можете позволить себе всё». Люди, изображённые на картинах, были похожи на Свету. Учёные рапортовали, что многие предки выглядели так, но в итоге эволюции человечество приобрело современный облик. А началось с Петра Великого.
Одно утро разбудило Акакия не поцелуем Светы, а неясным шумом.
Акакий накинул халат и вышел из спальни. Рабочие снимали картины.
—Отставить,—распорядился Акакий.—Куда?
—На реставрацию,—выступил главный.—Вас не предупредили? Нам приказали переписать лица по вашему образу и подобию.
—Не надо,—отчеканил Акакий.
—Нам приказали,—промямлил бригадир.
—Я президент!
Рабочие вернули картины и вывалились вон.
Акакий стоял и рассматривал полотна. Смутное воспоминание скреблось на грани сознания. Он вглядывался в уродские лица и размышлял,—не надо их менять. Предки всё-таки. Пронеслась мысль: а вдруг они вернутся, что скажут, когда увидят своё искажённое отображение.
«Не надо менять,—решился Акакий,—они так похожи на Свету».
Акакий смотрел за окно и поглаживал талисман на груди:
«Вот что писать надо. Волны ветвей, залитые солнцем… Портреты вздумали переписывать! Умники! Хотя… пейзаж такой прекрасен, потому что окрашен моим настроением…»
Рука теребила талисман—мешочек с таблеткой в коробочке. Единственное, что осталось от мамы.
—Если тебе будет в жизни очень плохо, прими эту таблетку,—говорила мама Акакию.
—Что будет?
—Не знаю. Не принимала. Но чем хуже тебе было до таблетки, тем лучше будет после. Она волшебная.
—А откуда она?—не унимался мальчик.
—Любимый человек подарил.
—А где теперь этот человек?—сыпались мальчишечьи вопросы.
—В моём сердце.
—А такая таблетка у каждого?
—Нет, сынок… Только у того, кто в ней нуждается.
—А вдруг это яд?
—Разве любимые люди могут желать плохого?
Взрослый Акакий вспоминал этот разговор, как сказку. Знал, что и желать могут, и причинять боль, как никто другой… Но судьба миловала.
Таблетку принимать не хотелось даже в тяжёлые периоды жизни, ни когда умерла мама, ни когда приходилось продавать воздушные шарики в парке. Акакий представлял, что могло случиться, чтобы он её принял. Но он больше размышлял об этом в шутку и не верил в пилюли. Любые трудности казались разрешимыми.
Даже если бы он выглядел, как урод, внутренняя сущность бы не изменилась, он бы справился. Красота относительна, как многое в мире, душа постоянна. Даже война, при всём ужасе, представлялась преодолимой.
«Надо будет Свете эту таблетку подарить, пусть ей приносит счастье. Мне ни к чему»,—подумал Акакий и пошёл в спальню начинать день.
Получилась довольно интересная «взрослая» сказка с чётко сформулированной мыслью: «Красота относительна, как многое в мире, душа постоянна». Повествование так или иначе обращает мысли читателя к размышление о красоте — что она такое? Понравилось.
Вот это по-настоящему круто. Поставил 5.
@ UNiS:
Спасибо!
Всё течёт, всё меняется. И даже эта истина непостоянна.
Мне кажется, каждый день меняет душу.
@ А. Б. Бурый:
Спасибо, Андрей!