Тихий, едва уловимый, звон опавшей листвы струился в темноте пустой аллеи. Далеко-далеко наверху светили лампочки белых звёзд и уличным фонарям, которые жили в этом старом сквере, сплошь заваленном мёртвыми листьями, было больно и досадно глядеть на далёкое и волшебное их свечение. Не без чёрной зависти фонари глядели и на луну, вспоминая, как когда-то давно они сами, каждый из них, были исполнены мягкого бархатистого свечения. Когда-то давно, (так давно, что им казалось, будто было это в прошлой жизни), ночная тьма отступала от светлых их ликов, привлекавших к себе каждого, кто поздним вечером спешил домой через сквер, заваленный серебристой паутинкой снежного покрова.
Теперь же всё было иначе — тут всюду хозяйничала темень и её сводный брат — холод. Освобождённый временем холод исступлённо кусался, выгрызая незримыми своими клыками всё живое так, что унылая пустота всё сильнее и навязчивее завладевала не только старинным сквером, но и сущностью старых уличных фонарей...
От дождя и снега железные фонарные ноги кривились и ржавели. Их стеклянные головы были потресканы или вовсе разобиты, но печальнее всего было то, что в фонарях давно уже не жил свет. Все они как один стояли угрюмые и злые.
Однако где-то глубоко внутри себя, каждый из фонарей хотел бы проникнуться болью и пустотой другого — рядом стоящего. Проникнуться так, как когда-то давно (в прошлой жизни) они свечением своим сплетались в единый золотистый световой коридор, чувствуя теплоту и радость жизни друг друга. Но то было давно, а теперь каждый из старых фонарей был горд и не смел показаться ближнему своему слабым.
Так и стояли они — каждый в своей печали и в своём одиночестве, завидуя луне и звёздам. От времени стали они подобны страшным и бездушным призракам.
Вдруг листья зазвенели ещё чётче. Теперь просто нельзя было не услышать предсмертного их звона. Ещё мгновение и ветер закружил листву по воздуху, словно расчищая от неё дорогу запоздалому дождю, потому что время было падать снегу. Но вот где-то наверху, за спутанными ветвями облысевших деревьев, грянул гром. Листья, раскиданные ветром, вновь зазвенели и между древесными стволами блеснула молния. Мир замер и снова погрузился в темень. Листья затихли. В следующее мгновение с ночного неба посыпались меленькие дождевые капельки.
Дождь заполнил собою всё — и звон мёртвой листвы, потерявшийся в водной дроби; и боль старых фонарей, отрезанных от лунного свечения и мерцающего света звёзд; и темень, растворившуюся в лужах…
И вдруг один из фонарей что-то почувствовал:
-Дождевая капелька? — Пронеслась в его голове мысль, — Да нет, не капелька… Тогда что же это? — Силился понять он обеспокоюще его ржавую согнутую ногу шевеление.
А между тем что-то трепетное и живое щекотало его. Фонарь сердился и даже дрожал от злости, а нечто им не узнаваемое всё навязчивее тревожило его.
Наконец, прямо под своею треснутой головой, Фонарь услышал тоненькое жалостливое:
-Простите, господин Фонарь… Прошу вас… — Обрывающимся голосом шептало какое-то насекомое, — Все другие фонари отказали мне в приюте… Умоляю вас… Не прогоняйте! Позвольте переждать дождь под стеклянной кромкой вашей головы…
Фонарь, хотел-было, прогнать назойливое насекомое, но тут же передумал. Давно его никто ни о чём не просил. Давно никто в нём не нуждался, хотя он помнил, что счастлив был тогда, когда в нём была нужда и от этого теперь было так странно… Было очень странно чувствовать себя вновь кому-то нужным…
«Ну и что, что букашка, — подумалось Фонарю, — но я ей нужен… Именно я, такой какой есть — без света, с кривой ногой и потресканной головой… Пусть все осмеют и осудят, но приму её как ещё одно мгновение счастья…»
— Конечно, — устало содрогнулся старый Фонарь, — располагайся… Мне не жалко… — И Фонарь даже как-то помолодел, чуть выпрямив согнутую свою ногу.
-Спасибо! Спасибо вам, господин Фонарь! — Трепетала букашка, вползая внутрь потресканного фонарного плафона.
В следующую минуту Фонарю стало не по себе. Он знал, что другие, хоть и молчат, но все осуждают его поступок. Их немое зрение сейчас наполняло старый сквер насмешливыми мыслями: «Дурень, это ж надо так себя унизить?! Гордый фонарь, созданный, чтобы освещать путь венцу всех творений — человеку, приютил в себе какую-то букарашку! И при том где приютил? — В голове! В самом важном месте своего естества! Чудило!», — вот что мыслил каждый из фонарей, стоявщих в пелене дождя вдоль пустой, забытой всеми, аллеи старого сквера.
Спасаясь от этого невыносимого гнёта, Фонарь лишь ещё уверенней проскрипел:
-Будь как дома, милая, не страшись дождя… Я схороню твоё крошечное тельце от бури…
И едва он только закончил свою речь, как лик его тут же озарился робким, но ясным свечением. Светлячок, тихонечко курлыча, зажёг свой свет внутри стеклянного фонарного плафона в знак благодарности, возвращая ему утраченное счастье.
-И нам! И нам подари осколок своего свечения, букашечка! — Взмолились фонари, которые перед этим отказали Светлячку в приюте, — Хоть на мгновение позволь нам пропустить через себя твой свет, чтобы вспомнить себя и своё предназначение…
И Светлячок, не ведавший злобы, закурлыкал ещё сильнее. Ещё сильнее зажёг он свой свет и, вдруг, откуда-то из темноты явились другие светлячки. Все они разбрелись по стеклянным битым плафонам уличных фонарей, загораясь как звёзды…
Чуть мерцающий свет разлился по аллее, оживляя старый сквер. Рыжая кошка прибежала из-за лысых кустов и примостилась тёплым своим боком к ноге Фонаря, приветливо мурлыкая. Стало тепло и уютно.
Потом светлячки ушли, но они часто — летом и осенью, гостили у фонарей. Фонари же с той поры стали странолюбивы и добры. С неподдельным чувством трепета ожидали они светлячков, чей свет был способен вернуть им, (каждому из них его призвание), их сущность. И только Светлячок Фонаря, не побоявшегося дать ему — букарашке кров, остался с ним жить навсегда. Так что Фонарь тот светит всегда, покуда живёт в нём его Светлячок!
10.11.2010г., г.Наро-Фоминск, СаЮНи
