В 1842 г. Гоголь полностью перерабатывает повесть «Портрет», новая редакция весьма примечательна в плане его мировоззрения. Уже вышла первая часть «Мертвых душ», в Италии создается вторая, Гоголь углубляется в педагогику, но пока без фанатизма, в общем – пора благодатная. Переработка осуществляется во многом для заработка (в журнал), однако от предыдущей редакции отличается разительно: сравним их для рассмотрения эволюции.
Итак, молодой художник заходит в лавку, торгующую живописью. В обоих случаях он сначала потешается над «пестрыми, грязными малеваньями», но затем задумывается об их потребителях. Здесь дается положение вещей, Гоголь еще не поднимает проблемы, чрезвычайно острой для художников конца XIX века: чистое искусство или искусство для народа. Ширпотреб сгубивший талант – это по сути стержень данной повести, но повторюсь, проблема противостояния еще не ставится. Гоголь против популизма, но еще не видит обратной стороны (талант должен быть понятен народу, а художник зарабатывать). Молодой художник фактически видит свое будущее, но еще не узнает его: тупоумие, бессильная дряхлая бездарность… набившаяся, приобвыкшая рука. Но вот как раз дальше-то и начинаются расхождения: если Чартков покупает портрет за бесценок (да что ж за него дорожиться), и, в общем, ни зачем (совестно не взять ничего), то Чертков отдает полсотни, да и то после длительного торга. Тем самым в первой редакции задается своеобразная интрига, более того – пораженный страхом Чертков убегает не забрав портрета – тот возникает в его квартире сам. С Чартковым все проще, т.е. интрига уходит и начинается банальщина.
Пора познакомиться с каждым из художников. Оба с самоотвержением преданы своему труду и не имеют времени заботиться о своем наряде, более того, Чартков – художник с талантом, пророчащим многое в плане натурализма (наблюдательность, приближение к природе). О способностях Черткова поначалу ничего не известно, напротив, он печалится: год как я тружусь над этим сухим скелетным трудом! Стараюсь всеми силами узнать то, что так чудно дается великим творцам и кажется плодом минутного быстрого вдохновения. Соответственно разнятся и их мечтания: Чертков вздыхает: нет, я не буду никогда великим художником! Чарткова прельщает слава и ее денежное выражение: берегись, тебя уж начинает свет тянуть. Оно заманчиво писать модные картинки за деньги, да ведь этим губится, а не развертывается талант. То есть Чартков живет мирскими запросами, хотя Чертков был своеобразный Фауст.
