— Ну, что, господа хорошие? – сказал директор фабрики, и во взгляде его было столько гадливого презрения, что сидящие за столом дружно и одновременно уставились в этот самый стол.
-Как говорится, случилось страшное, — продолжил он всё тем же беспощадно-вежливым тоном. – Тендер на поставку нашей продукции мы с любезной подачи нашего главного менеджера, господина Продавцова, — вот он, справа, — и директор для убедительности показал рукой на молодого глистоподобного человека в модных дымчатых очках и цветастом шейном платке на месте галстука. – Да, вот он, собственной персоной. Поаплодируем, товарищи, этой гниде! Китайский тендер на поставку нашей продукции мы с помощью вышеуказанной гниды благополучно — и я не побоюсь этого простонародного выражения — просрали, так что через месяц мы будем кто? Правильно, банкроты! Ура!
Над столом продолжало давлеть напряжённое молчание. «Гнида» время от времени беззвучно раскрывала рот (то ли судорожно зевала, то ли хотела, но всё-таки не решалась что-то сказать), и была в эти моменты удивительно похожа на рыбу-луну, обитающую в районе Гавайских островов и, одновременно, в кабинете директора, который привёз её оттуда, с Гаваев, в засушенном вид позапрошлым летом на память о бурно проведённых среди той сказочной природы днях и ночах. Ночи ему особенно удались и запомнились своими необузданными эротическими гавайскими оргиями с гавайскими же легкодоступными женщинами.
-И чего молчим? – всё тем же ласково-иезуитским тоном поинтересовался директор. – У нас, между прочим, производственное совещание, а не сеанс допроса партизан в гестаповских застенках.
— Я давно говорил: надо резиновых женщин выпускать, — буркнул главный технолог, месье Баблюк. Ему понравилось это обращение — «месье» — после того, как он съездил на пару недель якобы по профсоюзной путёвке для обмена опытом во французские Альпы. О профсоюзном обмене Баблюк с тех пор говорил с эмоциональным грудным придыханием, и был готов ездить обмениваться хоть чем хоть с кем ещё много-много раз и в любой момент, и хоть прямо сейчас, даже не заходя домой, к жене и детям.
— А вы заладили: гондоны, гондоны… Вот вам и результат.
-Презервативы, — строго поправил его директор. – Учитесь выражаться культурно.
— А я согласен с Михаилом Тимофеевичем! – неожиданно поддержал главного технолога старший кладовщик, товарищ Зюкин. – Надо было расширять ассортимент, как того требуют современные веяния! А то мы действительно упёрлись как бараны в эти гондоны…
— Презервативы! – повысил голос директор. – Неужели трудно запомнить! Мы, в конце концов, цивилизованная страна или как? А бараны, к вашему, товарищ старший кладовщик, сведению упираются не в них, а в новые ворота. Вы что, в школе не проходили? И вообще, баранам наша продукция не нужна. Они и без неё прекрасно обходятся. Естественным физиологическим путём.
Услышав про цивилизованную страну, старший кладовщик ехидно хмыкнул и, на всякий случай, торопливо перекрестился. Зюкин был настоящим патриотом своей страны, заграничных командировок в упор не признавал, и поэтому ездил для обмена своим кладовщическим опытом всего-навсего в приполярный Урал, в рядовой, закрытый, международный, охотничий заказник.
— Опять вы, Михаил Тимофеевич, со своими резиновыми женщинами, — презрительно фыркнула Людмила Степановна. Он занимала должности главного бухгалтера, на полставки – главного экономиста, а также матери четверых детей (старший, Вовочка, в данный момент уже сидел за растрату в особо крупных размерах с применением бандитизма.). Людмила Степановна была женщиной глубоко порядочной, так же глубоко рассудительной и вообще положительной, поэтому никаких гаваев-уралов-куршавелей не признавала и отдыхать предпочитала исключительно на даче — скромненьком трёхэтажном особнячке на черноморском побережье Крыма. Детям там очень нравилось. Особенно временно присевшему Вовочке.
— А я и не скрываю! – тут же набычился Баблюк. – Потому что болею за родное производство! И я ещё весной говорил, что если что нас и спасёт, то это наши современные резиновые женщины, а не ваши давнишние и морально устаревшие поганые гандоны!
— Товарищ Баблюк… — вздохнул директор (называть собравшихся по новому – господами – он пока всё-таки стеснялся. Что поделаешь, советское воспитание. Трудно перевоспитывается естественным путём.).
— Цивилизация! Вы слышали такое слово? Почему я должен вам постоянно напоминать?
— Извиняюсь, презервативы, — извинился Баблюк. – Хотя е….ться все хотят. И цивилизованные, и дикие, и, как говорится, и вошь, и гнида (все как по команде посмотрели на Продавцова), и бабка Степанида. Основной потому что инстинкт. Фильм такой есть. С американской звездой Шарон Стоун. Он там ходит весь фильм без всяких трусов.
— Вот она, суровая капиталистическая действительность, -на всякий случай обозначил Зюкин своё политическое лицо. – Мировые гниды. Трудящий человек себе уже и трусов купить не может.
— Мы уклоняемся от темы, — строго прервал его директор. – Кто хочет высказаться по существу?
-Разрешите мне, – по-ученически поднял руку главный инженер Кулюкин. Хотя он и был здесь, на фабрике, вторым по значимости после директора лицом, но работал в своей должности чуть больше двух месяцев, поэтому только-только приобщался к культурно-производственному отдыху и ещё никуда для обмена опытом, кроме Кзыл-Орды, съездить не успел. Кулюкина все присутствующие тайно жалели. Он был удивительно непрактичный человек с наивно-романтическим складом характера. Прямо дитё с высшим техническим образованием. Ничего, ещё повзрослеет!
— Я думаю, что здесь всё дело в рекламе, — изложил свою мысль Кулюкин и покраснел (он не был женат, а услугами легкодоступных женщин пользоваться пока стеснялся, хотя уже не один раз над этим серьёзно задумывался.)
-Что вы имеете в виду? – тут же напрягся директор. У него был прямо-таки собачий нюх на ценные предложения. Не зря в близких кругах он носил кличку «пограничный пёс Алый» по одноименному, некогда очень популярному, детскому кинофильму про геройские будни советских пограничников.
— То и имею, — попробовал сдерзить главный инженер. Это ему, как настоящему интеллигенту, конечно, не удалось, и поэтому он покраснел ещё больше и ещё шире.
-Рекламировать надо нашу продукцию. И, конечно, на современном уровне. Мы же цивилизованная страна! – напомнил он присутствующим слова директора. Присутствующие поняли это напоминание как тайный подхалимаж и завистливо вздохнули: вот вроде бы недотёпа недотёпой, уши бантиком, а как изящно прогнулся перед начальством! О, эти придурковатые романтики – это, на самом деле, такие пройдохи!
— Тогда и спрос появится, — убеждённо продолжил тем временем главинж.
-А что? — и директор возбуждённо заёрзал в своём директорском кресле. – Ведь это идея! Развивайте, товарищ Кулюкин, развивайте!
— Да какая реклама!- вылез вдруг доселе молчавшая гнида Продавцов. – Кому наша реклама у нас в городе нужна?
-Вот! — и хронически унылое лицо главного инженера озарила торжествующая лучезарная улыбка. – У нас – не нужна! Правильно! А в Москве нужна! Значит, надо рекламировать в Москве! Здесь до неё езды всего-то час!
— Ага! Конечно! – ядовито заметил Баблюк. – Москве же своих гандонов не хватает!
— Презервативов! – рявкнул директор. –Презервативов, Баблюк! Неужели трудно запомнить такое простое, старинное, исконно русское слово!
— Я и говорю, — ответил Баблюк упёрто. – Пустая трата денег. Лучше со всей серьёзностью заняться женщинами.
— А это как, Михаил Тимофеевич, подать! (Кулюкин, светлая голова, и не думал сдаваться.) Если ходить по улицам и орать: кому гандоны, кому гандоны? (Директор вздохнул и на этот раз со своей грёбаной цивилизацией поправляться не полез.) – тогда конечно, тогда согласен! А если сделать что-нибудь оригинальное, то вполне можно рассчитывать на успех! Как в любых цивилизованных странах!
-Конкретнее, — сказал директор. Как всякий глубоко цивилизованный современный человек, он, кроме Гавайских островов, любил ещё и конкретности.
— Делаем макеты гандо…то есть, презервативов. Раскрашиваем их бросающейся в глаза краской. Лучше флюоресцирующей, чтобы издалека было видно. Пишем призывные надписи. Надеваем их, то есть, макеты, на особо надёжных сотрудников нашего предприятия. Вывозим их в столицу. Объясняем каждому маршруты патрулирования. Или как это… Ну, где они должны шататься, чтобы не пересекаться и друг друга не пугать. Вечером их забираем. Всё. Вот в общих чертах такая схема. Детали – по ходу.
— А надписи типа «Я тебе нужен!», «Со мной — по жизни!»… — тут же уцепился за идею воспрянувший Продавцов. Он уже решил не считать себя гнидой.
— «Любовь любовью, но могут быть и дети» — предложил свою версию доселе молчавший заместитель директора по быту Общагович. Как говорится, кто про что, а вшивый – про потомков. Насчёт производства детей Общагович был действительно крупно-плодовитый спец.
— Это не пойдёт, — поморщился директор. – Во-первых, слишком длинно. А во-вторых, Президент наоборот призывает к повышению рождаемости. Мы должны идти в руководящей струе, а то нам нас никакая реклама никого не спасёт.
— Тогда «Берегитесь СПИДа!», — не сдавался Общагович. Он провёл отпуск по обмену опытом в городе Париже и утверждал, что там, буквально в каждом публичном доме, висят такие предупредительные надписи. За свои слова Общакович отвечал, потому что такие надписи видел собственными глазами. Он вообще и всегда, как всякий примерный плодовитый семьянин, был очень обязательным человеком, и в каждом заграничном публичном доме вёл себя в высшей степени интеллигентно, гордо неся высокое звание гражданина своей великой страны (а в некоторых домах даже по много раз).
— Мы не Париж, — ненавязчиво, но убедительно продемонстрировал свой патриотизм директор. – И вообще, насчёт СПИДа – это слишком агрессивно и традиционно. Реклама должна привлекать, а не отпугивать. Тем более что наш народ никаким СПИДом не напугаешь. Как говорится, пострашней видали.
-А как вы себе представляете эти макеты? – вдруг спросил Кулюкина Зюкин. – Ни один наш гандон на человека просто так не напялишь. Они у нас все стандартные.
-Кто? – спросил главный инженер. – Люди?
— И люди тоже, — согласился Зюкин.
— Тогда сделать специальные, увеличенные, – предложил находчивый Кулюкин. – Метра в полтора высотой. С прорезями для рук.
— И для рта, – дополнил Продавцов. – Чтобы дышать, говорить, есть и пить.
— Пить совершенно необязательно, — решительно возразила Людмила Степановна. Она, как мать четверых детей (про старшего уже говорили. Занятный паренёк. Чуть чего – лезет, никого не спросясь, в бухгалтерские документы или сразу за ножиком), была образцовой трезвенницей.
— Не нужно превращать серьёзное мероприятие в обычную попойку.
— Интересно, кто ж тогда согласится одеваться в таких дедов морозов? – иронически хмыкнул Зюкин. – Лично я бы, например, без бутылки не согласился. Тем более, что наши гандоны будут внутри живые люди, а на улице – под тридцать. Не-не, кадры надо беречь!
— Хорошо, — сдалась Людмила Степановна. Ко всем своим прочим выдающимся качествам, она была женщиной реалистически мыслящей и сразу поняла, что переборщила. – Но только после работы.
— А ведь это действительно идея! – снова повторил директор. Главный инженер нравился ему всё больше и больше. Умею я всё-таки подбирать кадры, самодовольно думал он, ласково глядя на тщедушную фигуру Кулюкина. Тот, почувствовав ласково-пристальный начальственный взгляд, нервно, как скаковая лошадь перед долгожданным стартом, дёрнулся и сжал скулы.
— А что-то у нас товарищ Баблюк притих? – сказал директор. – Или не одобряет? А?
— Одобряю, — хмуро буркнул главный технолог. В душе он был махровым консерватором, и как всякий консерватор очень ревниво относился к нововведениям, которые предлагал кто-то другой, а не он сам. – Но — и я в этом по-прежнему глубоко уверен — спасут нас только резиновые женщины! За ними – будущее!
— Да зачем нужны резиновые, если живых вокруг видимо-невидимо! — раздражённо сказала Людмила Степановна. – Вон мой средний, Витенька, мне недавно рассказал, что в нашем ДК на вечерах «Кому за тридцать» столько их одиноких собирается, что просто полный зал и даже в фойе выпирает. А вот мужчин на этих встречах — -увы… Можно сказать, штучный товар.
— Извиняюсь, Людмила Степановна, но я постоянно путаюсь в вашем обширном семействе. Витенька – это который присел? – с ехидной деликатностью поинтересовался Зюкин, тот ещё противный тип.
— Как вы выражаетесь, присел – это Вовочка. А Витенька всего-навсего проходил по уголовному делу свидетелем, – обидчиво поджала губы главбухша. – Вы всё-таки взрослый человек, Иван Степанович! Пора бы разбираться в таких элементарных вещах! Тем более при вашей-то криминогенной должности!
— А что моя должность, что? – моментально окрысился Зюкин. – Я что, больше других ворую, что ли?
— Так! – хлопнул по столу рукой директор. – Прекращаем эту деликатную тему! Не уводите совещание в опасную сторону!
-Вот я и говорю – резиновые женщины, — с упорством африканской птицы-долболоба снова принялся талдычить своё родное-выстраданное Баблюк. – А то живые… Толку-то от них, живых!
— Ничего себе! – возмущенно всплеснула руками Людмила Степановна. – А от резиновой, значит, толк! Резиновая что, тебе, козлу, и пожрать сготовит, и потки твои вонючие постирает, и пожалеет, если чего? И, главное, её ещё купить надо, резиновую-то, а живая тебя, козла, будет обслуживать совершенно забесплатно!
— Ага! Забесплатно! – возразил всё тот же Зюкин (на «козла» он не обиделся. Его ещё и не так обзывали.). – Первое время, может, и забесплатно. А потом, как захомутает, то никаких денег на неё не хватит. Знаем, пели мы уже эту песню, и не один раз! А если ещё и дети пойдут? Не, резиновая лучше! Она же если и захочет — не залетит! Попользовался, воздух из неё выпустил, положил в коробку — и до следующего полового раза! И никаких забот!
-Да какие с простого рабочего деньги! – пошла в атаку Людмила Степановна, имея в виду уже более широкие слои населения. Она всё же была на редкость принципиальной женщиной. Порой это даже пугало.
— Если он, дурак, не ворует и живёт на одну голую зарплату, то и сама на самом деле рядом с ним голой останешься!
— Ага, зацепило! – тоном победителя вскричал было Зюкин, но тут послышался мощный удар. Это директор грохнул по столу массивным декоративным пресс-папье, сделанном из гавайских кокосов.
— Может, хватит? – устало сказал он. – Если хотите продолжить свою дискуссию о семье и браке, то идите в коридор. А у нас более насущный вопрос.
— А, кстати, о семье и браке, — опять подал голос неугомонный Продавцов. – Ничего некультурного в слове «гондон» нет. Я когда в Венеции был по обмену опытом, то на них катался. В туристическом плане.
-На ком? – спросил директор.
— На них,- ответил Продавцов. — А сзади этот…туристический гондоньщик. Если за отдельную плату, то он тебе ещё и споёт, и спляшет.
— На гондолах! А сзади – гондольер! – сказал директор. Он тоже в своё время обменивался по командировке из главка в этом сказочном городе, поэтому был в курсе. – Через буквы «эл»! Стыдно, товарищ старший менеджер! А ещё имеете красный диплом Международного Университета менеджмента, маркетинга и подводного плавания!
-Во-во! – тут же безжалостно прогнулся перед директором Общагович. – Развелось их, этих плавательных университетов, как бродильных собак.
-Не цепляйтесь к словам! – фыркнул менеджер. – Гондолы, гондоны… Я итальянским не владею. Я, кажется, русский человек!
-Да вы и русским-то языком… — сказала главбухша, переключив на него своё внимание. — Через слово — нецензурщина. И за что только вас, Аркадий Павлович, женщины любят?
-Живые, Людмила Степановна! – моментально уточнил тот. – Живые, а не резиновые!
— Резиновые всех любят, — сказал практичный Зюкин. – Потому что непривередливые. Понимают мужские запросы. И опять же не залетают, — и почему-то опасливо покосился на выходящую в приёмную дверь, за которой сидела директорская секретарша Муся. — Как некоторые настырные.
— Мы постоянно уходим от темы,- поморщился директор. – Это прямо какая-то сплошная гондонщина, а не производственное совещание. У кого-нибудь есть другие конструктивные предложения по рекламе?
-Памятник надо поставить, — неожиданно предложил Общагович. – Прямо напротив фабричного общежития. Там ему самое место.
— Конкретнее, — сказал директор. – Кому памятник?
— Ему,- ответил зампобыт. – Кому же ещё?
— Вы хотите сказать…
— Конечно! Гандону!
-Это перебор, — решительно заявил директор. – В главке могут не так понять. Мы — цивилизованная страна.
— А я считаю – правильно! – неожиданно возразил ему главный инженер. – Примеров – навалом! Взять тот же город Мышкин. Захудалый городишко, посмотреть было не на что, плюнуть не на кого. А поставили памятник мыши, открыли мышиный музей, мышиное забегалово, то, сё — и пожалте, теперь крупный туристический центр! Деньги – рекой! И даже в валюте!
— А Луховицы под Москвой? – подхватил идею Баблюк.
— А там чего?
— Тоже памятник. Огурцу.
-Почему огурцу? – удивился директор.
— Потому что огуречный край, – пояснил Баблюк. – Огурцы выращивают.
-Для туристов?
-Для себя. Между прочим, делают на них неплохие бабки.
— А что? – опять вылез Кулюкин. – Помните, у Пушкина: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…».
Народ горестно вздохнул. Кулюкин всех уже достал своим неистребимым романтизмом.
— В нашем конкретном случае уместнее сказать «надел», а не «воздвиг», — ядовито заметил Общагович.
-Хам, — тявкнула Людмила Степановна.
— Кто? – притворно удивился Общагович. – Пушкин? Категорически не согласен! Пушкин – это наше национальное богатство!
— Да что памятник! – возник вдруг враг-вредитель Продавцов. – В Амстердаме целый музей есть! Сам видел!
— Огуречный? – иронично спросила Людмила Степановна.
-«Огуречный»! – передразнил её Продавцов (он вообще-то тоже вредный тип. Вреднее даже Зюкина.). — Там такие…огурцы в экспонатах! Метра в два высотой! И все стоят!
— Таких огурцов не бывает, — авторитетно заявил Зюкин. Он не понял тонкого менеджерского юмора, и к тому же был председателем фабричного садово- огородного товарищества. Так что он знал что говорил.
— Да! Вот он, сельский быт! — презрительно фыркнул старший менеджер. – Это международный музей секса! Члены представлены! Ну и всё прочее! Очень интересно!
-Членов нам тоже не надо, — быстро сказал директор. – Мы сами себе члены. И секса с музеем тоже. А вот над памятником подумаем. Чтобы скромненько, но со вкусом. Я думаю, в этом что-то действительно есть.
Вообще, время от времени он любил показать, что не является противником смелых новаторских веяний и ничто человеческое ему не чуждо. Это сближало его с народными массами и работало на его директорский авторитет.
-Согласен, — сказал он после недолгого раздумья. – Приглашайте скульптора, пусть готовит проект.
-А живая реклама? – напомнил Кулюкин. Как автор идеи, он переживал за своё детище.
-Параллельно, — решил директор. – Но только, повторяю ещё раз, без пошлости!
-Какая пошлость? – Кулюкин развел руки в стороны. – Мы же цивилизованная страна, а не какая-нибудь гон… презервативщина!
— Сволочь, — сказал директор.
-Кто? – попросил уточнить Кулюкин. Он тоже любил конкретности.
— Все, — не стал лукавить директор. – И всё. Совещание объявляю закрытым. Производственных вам успехов, резиновые вы мои.
Через месяц состоялось торжественное открытие монумента. Скульптор постарался на славу. Пятиметровая, художественно оформленная, гранитная скульптура фирменного фабричного изделия, её гордости и славы, установленная на десятиметровый, тоже гранитный постамент, поражала воображение натуралистичной подробностью и смелостью творческой мысли. Собравшийся на открытие народ млел от осознания собственной значимости во всероссийском масштабе, надувал щёки от гордости за родную фабрику, разбавляя торжество момента похабным ржанием и нецензурными шуточками. Специально приглашённые из Москвы артисты-куплетисты исполняли задорные песни и озорные двусмысленные частушки про «полюбила лейтенанта, а майора хочется…».
— И этим самым памятником мы хотим сказать, что наша фабрика была, есть и будет стоять – именно стоять, а не висеть! — назло всяким кризисам и прочим жизненно-производственным катаклизмам! – сказал с импровизированной трибуны директор, после чего сделал скорбное лицо и зачем-то снял с головы шляпу, привезённую всё с тех же Гаваев. Что скрывалось за словом «катаклизмы» он уточнять не стал, потому что и сам не знал конкретно, что имел в виду.
-Ура, товарищи!
-Ура! – стройным рёвом ответили ему собравшиеся. – Гулять так гулять! «Распрягайте, хлопцы, кони!»…
Ещё через месяц фабрика благополучно закрылась. Старший менеджер Продавцов вместе с замом по быту и главным технологом попали-таки под следствие, старший кладовщик Зюкин запил «горькую» до такой невменяемости показаний, что, в конце концов, был оставлен следственными органами в глубоком алкогольном покое. Узнав про задержания, главный инженер Кулюкин, хитрец такой, благополучно, и главное, очень вовремя повесился, избежав таким образом справедливого наказания самого гуманного в мире, нашего российского суда (действительно: дурак-дурак, а какой хитрый оказался! Хитрее всех остальных!). Хотя, чего греха таить, остальным он открыл для манёвра неограниченный оперативный простор, и Продавцов и Компания теперь всю вину валят на него (и правильно: павшие должны помогать живым! Это их священный смертельный долг! Тем более, что им, павшим кулюкиным, теперь уже всё глубоко по презервативу.)
Главбухше Людмиле Степановне удалось вовремя улизнуть от неизбежной кары на свою черноморскую, находящуюся под юрисдикцией незалэжной Украины, дачу, с которой (с Украиной, а не дачей) мы теперь опять вроде бы подружились, так что теперь Людмила со дня на день ждала её своей выдачи российскому правосудию.
Больше всех повезло директору, который непонятно какими путями исхитрился-таки добиться политического убежища в Соединённых Штатах, как пострадавший от нового российского экономического режима, и теперь живёт на Гавайских островах, потому что они принадлежат этой высоко цивилизованной вообще, и в отношении резиновой промышленности в частности, стране. Жизнью он вполне доволен, а резиновыми изделиями в любых их проявлениях не пользуется по принципиальным соображениям. Тем более что согласно последним исследованиям японских учёных, они оказывают пагубное действие на мужскую потенцию, а японцам директор полностью доверяет.
