Птичьи свисты и переливы,
плененные белой цветущей сливой,
пульсируют тайно за свежим наивом,
как тонкие жилки на горле любимой.
От моря густые ползут туманы,
слива расцветшая, как первоклассница,
бредет наугад и не верит в обманы —
в белом переднике, в форменном платьице.
Затем, к десяти, растворится утро,
но моря не будет, а будет — как будто
в огромное ложе меж Ялтой и Турцией
небо легло обнаженной натурщицей.
Такою весною, апрельски обыденной,
концепции жизни и все благоглупости
не стоят яичной скорлупки выеденной
перед туманом с его близорукостью,
перед апрельской цветущей сливой,
наполненной утренним птичьим пенией,
перед белейшим ее наивом,
перед нежнейшим ее цветением…
