Похожая на половинку луны, бледно светящаяся и вся косматая по краям, она совершала одинокий свой путь во вселенской темноте. Перед её незрячими очами, обращёнными внутрь себя, представали лишь тени и миражи неведомых миров. Внутри Душа не имела ничего, кроме леденящей пустоты, тускло мерцающей белёсой синевою. Этой одинокой Душе, летящей разбитым шаром в темноте бездонной пропасти, казалось, что путь её продолжается целою вечность, а конца ему нет и от этого внутри становилось ещё холодней, ещё тревожней…
Чаще всего этому комочку жизни именуемому Душой, потрёпанному бесцельным течением в никуда, хотелось дремать и ни о чём не думать. Но что-то внутри неё — маленькое, игривое, слишком живое не давало покоя, заставляя её время от времени озираться по сторонам и искать вне себя ответы на вопросы, давно ставшие ей самой прочной клетью. Тогда, как сквозь пелену непроглядного тумана, Душе виделись в бездонной черноте редкие не очень яркие танцующие звёздочки, похожие на маленькие огоньки, от которых веяло теплом и тонким, едва проглядываемым, светом. Светом лёгким, струящимся и невероятно живым. Душе даже казалось, что звёздочки эти вовсе не звёздочки, но маленькие хрустальные шарики, внутри которых клубится тёплый огонёк, согревающий её блуждающий взгляд. Всякий раз, когда Душа встречала на своём пути такой круглый огонёк, ей невольно хотелось подплыть к нему и прикоснуться, но страх, что серыми лохмотьями выпадал из её половинчатого естества, гнал прочь — во вселенскую тьму, где всё было пустота, холод и бессмысленное течение в никуда из ниоткуда…
Тосковала Душа от одинокого своего течения, теряясь во мраке времён. Вселенские искорки, рождавшиеся лишь на мгновение на её пути, не радовали Душу, потому что жизнь их была слишком коротка, чтоб успеть ею насладиться и впитать в себя быстротечный их пламень. Иногда одинокая Душа, всё время стремящаяся к тёмному своему пределу, видела во тьме некоторые образы, более похожие на тени, и они напоминали ей что-то родное, что-то близкое, что-то такое, что было сродни ей самой…
Но снова страх и привычка подчиняться темноте своего бытия, заставляли Душу уходить от теней в пустоту, где не было никого и ничего, кроме неё самой…
Бахрома одинокой блуждающей Души, что клубилась дымчатыми ниточками из её рваного края, со временем стали замерзать, леденея. Блуждая в своей темноте, мысли её притупились и взор как-то потух. Она плыла бездейственно и бессмысленно, ни о чём не тревожась. Даже холода она уже не чувствовала, как и не чувствовала она пустоты. Обледенелой коркой парила она над чудесными мирами, что были сокрыты от неё пеленой её же тьмы, которую она боялась выпустить и, наверное, одинокая эта Душа так и исчезла бы, не ощутив импульса жизни, но сама Жизнь коснулась её в тот редкий час, когда ничто уже её не волновало…
Вдруг из пустоты времён выскочила другая половинка одинокой Души — совсем юная и не успевшая ещё остеклянится. Боязливая и любопытная, нечаянно она налетела на бесчувственную Душу, давно потерявшую мысль о том, что кроме неё в этом сгустке вселенской тьмы помимо неё могут быть другие. Заледенелая кромка рваной её сущности от удара надломилась и она почувствовала как из её глубин тоненькой, едва ощутимой струйкой, что-то потекло. И это что-то касалось другой половинки Души, которая вся была суть не зажившая блуждающая Ранка, страдающая от пустоты, холода и бессмыслицы движения в никуда…
Живые струйки чёрствой Души и суть не успевшей ещё одеревенеть другой блуждающей во тьме Души потянулись друг ко другу, как-бы сворачиваясь единым комочком. А потом, потом жидкая бохрама двух половинок, сплелась одним составом и две Души стали одной, образуя сферу, внутри которой мерцал огонёк. И сфера эта была похожа на чудесную звёздочку, от серебристого свечения которой убегала даже самая непроглядная мгла. А ещё эти две души, слившиеся в одну, приобрели тонкий золотистый голосок, который был сильнее всякой тишины, потому что в нём нашла своё отражение полнота. Та самая, без которой душа обречена быть одинокой!
