Еще одна ночь.

Он уже давно не мог уснуть. Впрочем, как обычно. Это была просто еще одна ночь. Он уже настолько привык к бессоннице, что воспринимал ее как должное, без раздражения. Он знал, что рано или поздно заснет, что утром без труда проснется, что нормально выспится. Сквозь занавески пробивался свет с улицы, изредка доносился слабый шум проезжавших машин. Снаружи был ночной город, спальный район, тихий и пустой. Свет исходил от фонарей и редких светящихся окон. Но ему казалось, что свет исходит от снега, покрывшего все вокруг. Он думал, что летом, наверное, свет был бы другим.

Сейчас было его время. Только его, когда он оставался один на один с собой, когда мог спокойно думать. Он это так и называл – «думать». Думал он, как всегда,  ней. Он уже много ночей думал одно и то же – он сочинял письмо. Письмо, которое никогда не будет написано, письмо, которое он уже помнил наизусть, в котором каждая фраза была отточена, формулировки предельно понятны, аргументы – убедительны. В письме он пересказывал ей их историю, пытался объяснить ей их отношения, убедить ее в чем-то.

Их история началась давно. Как-то к нему в аську постучался кто-то незнакомый. Вопреки обыкновению, он ответил. Потом долго удивлялся – зачем? Завязалась переписка. Она была издалека, очень издалека, их разделяли границы. Кроме того, она была вопиюще молода. Конечно, с высоты его возраста. Ей было двадцать три, ему – сорок. Семнадцать лет разницы. Зачем она постучалась к нему, именно к нему, он так и не узнал. Они болтали обо всем, и – ни о чем. Когда он читал ее сообщения, ловил себя на том, что на лице растягивалась глупая и добрая улыбка. Когда он смотрел ее фотки, в груди что-то щемило, появлялась какая-то сладкая тоска, странное ощущение счастья и безнадежности.

Она была совсем другой, не такой, как он. Когда он в городе встречал девчонок такого же возраста, он их воспринимал как детей, с их неподдельным смехом, разговорами о мальчиках, дискотеками. Но она и отличалась от них. По крайней мере, в их переписке. Она вдруг стала отличаться от всех, стала особенной, единственной…

Он посмотрел на часы – было полвторого. Эти часы были по ночам его единственным развлечением. Часы проецировали время на потолок и, если открыть глаза, можно было увидеть неяркие красные цифры. Иногда эти цифры были симметричны, они читались одинаково, если на них смотреть как обычно, и вверх ногами. Например, 11:11 или 5:05. Он высчитывал, сколько таких симметричных комбинаций в сутках, сбивался и на следующую ночь начинал снова.

Немного болело сердце. Как всегда. Оно болело вот уже недели две или три. Но его это не беспокоило – боль была слабой, хоть и постоянной. Днем он вообще редко замечал ее. Вот как-то, лет пятнадцать назад, все было серьезнее. У него много месяцев была ужасная аритмия, это – когда сердце в груди как-то проворачивается, и к горлу подступает тошнота. Сначала это было страшно, потом он привык. Но, как-то вечером, подойдя к умывальнику, он почувствовал, что сердце заворочалось  как-то особенно энергично, он слышал каждый удар. Стало немного страшно. Потом удар и – пауза. Он испугался по-настоящему. Наконец, он с облегчением ощутил следующий удар. И – все. Очнулся он на полу, из разбитой брови натекла небольшая лужа крови, сильно болело ушибленное колено. Он потом представлял себе, как картинно он падал – с одновременным разворотом и, сначала, на одно колено, потом ткнулся головой в кафель. Как в кино.

Он тогда серьезно обследовался, врачи не нашли никаких патологий. «Просто фибрильнулся». Сердце остановилось, потом снова пошло. А если бы не пошло?.. Он не силен в медицинских терминах, но суть была в том, что все его проблемы «от нервов». Время тогда было непростое, начало девяностых. Инженер в НИИ, четверо детей, неработающая жена. Было от чего волноваться.

Он в мыслях вновь вернулся к ней. Тогда, шесть лет назад, когда они начали переписываться, он не преследовал никаких целей. Просто – легкое общение, даже без элементов флирта. Потом они как-то стали близки, близки настолько, что даже начали допускать в общении то, что обычно не принято – элементы раздраженности, капризы, упреки. Как в настоящей семье. Она стала обретать черты реального человека, живого, с недостатками.

Тогда он вдруг понял, что остро хочет ее. Нет, не секса. Он хочет ее видеть, слышать ее голос, осязать ее кожу, дышать ее запахом. Ему показалось, что он влюбился. Но влюбился не в нее, а в образ, который он сам сочинил, который в реале может оказаться совсем другим. И обязательно окажется. Он понимал, что они – абсолютно не пара, из разных миров. Они никогда не смогли бы жить вместе, готовить еду, мыть посуду, ходить по магазинам, воспитывать детей. Семнадцать лет. Когда ему будет шестьдесят, ей будет сорок три, меньше, чем ему сейчас. Она всегда будет оставаться для него недопустимо молодой. И, рано или поздно, она поймет это. Первая романтика уйдет, останется стареющий мужчина, ревнивый и подозрительный. А вокруг будет яркий мир ее сверстников, с общими интересами, развлечениями, друзьями. И, рано или поздно, она уйдет. И это будет правильно.

Но общение продолжалось, чувство влюбленности не проходило. Очень ходил мрачный, рассеянный, всегда в состоянии тихой печали. И вот, как-то, они в очередной раз поссорились. Из-за пустяка. Они часто так ссорились, как в настоящей семье, хоть и не видели друг друга никогда. Но в этот раз она сделала ему больно. Многократно больнее, оттого, что он ее почти любил.

На следующий день они не переписывались, и на третий день тоже. Он вдруг понял, что это – конец. Что это – тот случай, который нельзя упускать. Надо заканчивать, и этот случай – просто рука судьбы. Он не может, не имеет право, пользуясь ее неопытностью, ломать жизнь ей, себе, своей, тогда уже второй, жене.

Он снова посмотрел на потолок. Как интересно, вопреки всякой статистике, почти каждый раз, как он смотрит на часы, они показывают симметричные цифры. Было 2:02. Самочувствие прекрасное, сна «ни в одном глазу», голова ясная, немного ноет сердце, но это – не в счет. На улице совсем тихо. И светло, от снега.

Долгих пять лет он помнил ее. Держал в уголке души, как маленького пушистого зверька, думал о ней иногда с тихой печалью. Она осталась светлым лучиком в его жизни, и он был благодарен ей за это. А жизнь шла своим чередом. Дети росли на глазах, тем более заметно. Что он редко виделся с ними – они остались в его первой семье. Быт налаживался, машина, квартира, дача… Появилась возможность отдыхать заграницей, и это ему понравилось. Но не было чего-то, о чего жизнь приобретает смысл, становится желанной. Не было любви, ласки, нежности.

Он не умел выбирать женщин. Глупые пустышки были ему неинтересны, умные… У умных были свои недостатки. Обе его жены были женщинами умными, образованными, с ними было интересно, у них были общие интересы, прекрасное взаимопонимание. Ссоры и размолвки заканчивались быстро, мирно. Его все устраивало. Но не было нежности, ласки в отношениях, душевного тепла. Только рациональный функционал. Да, видимо, женщины бывают разные. Да, он их сам выбирал.

Ему было очень обидно, что он никому (как он это формулировал) не нужен, никто его не любит. Душа просила любви, ласки, нежности, а ум отвечал, что жизнь одна, уже идет к концу, и второго шанса не будет. Придется ее прожить так. Он думал, что хорошо было бы верить в реинкарнации. Но он не верил.

И вот, как-то, пару месяцев назад, вспомнив ее в очередной раз, он ощутил настолько нестерпимую тоску в груди, мир сжался в такой маленький и никчемный комок, разум сдался. Он истерично бросился ее искать. И – нашел, написал, осмелился. Неделю собирался с духом и, наконец, собрался. Она долго не могла понять, кто он. Потом вспомнила, лучик света начал снова набирать яркость. Жизнь, как показалось, снова начала обретать смысл, фантазия заработала, безумные планы казались вполне реальными.

Тихо. Под одеялом тепло и уютно. На потолке 2:52, наваждение какое-то – снова симметричные цифры.

Она за эти годы повзрослела, из девчонки превратилась в красивую молодую женщину. У нее был муж, своя жизнь. У нее было все в порядке. Зачем он снова появился? Какое он имеет право вмешиваться в ее жизнь? Смущать ее своими несбыточными планами? Он же уже давно понял, что все кончено, он никогда, совсем никогда не будет иметь ни любви, ни ласки. И почему он решил, что это может, могло бы получиться с ней? Более того, разум кричал, пытался пробиться к нему сквозь пелену наваждения, что именно с ней никогда и ничего не выйдет. Что они бесконечно разные, что кроме боли и горя ничего не получится. Боли и горя ей, ему, ее мужу, его жене…

Нет, нужно это прекратить. Снова. Как тогда, шесть лет назад.  На этот раз – навсегда. Это было ошибкой. Все было ошибкой. По большому счету, вся жизнь. Кризис среднего возраста. Точно, он и есть. Значит, пройдет возраст – уйдет и кризис.

Он улыбнулся. Стало легче. Он напишет ей письмо, отправит, и жизнь войдет в обычное русло. Плоское и скучное. Но и Бог с ним!

Он уснул. За окном было светло от снега. Часы снова показывали симметричное время – 5:55. В комнате было тихо. Рядом дышала его жена. Он не дышал.