Как-то мгновенно в руках у него оказался обрез, и я даже не заметил, когда он его выхватил, и откуда. То ли он у него был в скатке, то ли в рюкзаке. Как фокусник, который вытаскивает зайца за уши из пустого цилиндра, так и он выхватил его из пустоты. Челюсть у меня отвалилась, когда я увидел, как на солнце матово блеснул вороненый ствол обреза, и вспыхнул свежий лак на прикладе, как смола на стволе вишни под солнечными лучами.
– Ух йо! – только и выдохнул я.
– Да-а, с-сила, – расплылся он в довольной ухмылке.
– Слушай, давай пальнем разок, а? – предложил я, чувствуя, что все больше начинаю волноваться.
– Тихо! К-кажется кто-то идет.
Мы замерли, но кроме жужжания мух, и стука с судоремонтного завода не доносилось не звука, легкий ветерок едва колыхал кусты бузины за кучей мусора. Он посмотрел по сторонам, потом, схватившись за ствол и приклад обреза, он резко переломил его, и, держа левой рукой ствол, быстро вогнал в отверстия два патрона, которые вытащил из кармана шорт, в стволе жарко блеснули капсюли, еще мгновение и раздался звонкий щелчок складываемого обреза. Осмотревшись, он стал целиться в железную бочку, которая стояла недалеко от входа в дом; он целился очень долго, хотя расстояние до нее было всего несколько метров, я не выдержал, и уже хотел зажать уши руками, но в этот момент раздался вдруг звонкий звук – «клац», будто кто-то ударил камешком о стекло. Потом еще раз: «Клац!»
– Б-бляха муха, что за фигня!? – возмутился он с недоумением, вертя обрез в руках.
И в это мгновение я подскочил к нему, и, страшно потея, стал упрашивать:
– Дай я, дай я, ну разок, ну?
– Ну на, – нехотя протянул он мне обрез.
И я вдруг почувствовал, как внутри все задрожало, когда обрез оказался у меня в руках. Секунду я зачарованно смотрел на него, потом поднял двумя руками, прицелившись в корыто, которое было привалено к стене дома, и нажал на курок.
«Б-а-бах!!» – гулко рванул обрез у меня прямо под сердцем, приклад больно резанул меня в плечо, руки подскочили, и пуля с визгом прошила кусок оконного стекла, торчавший из рамы, разбрызгала со звоном осколки, и, сухо шлепнув, застряла где-то в стене внутри дома; корыто стояло не шелохнувшись.
Ошалев, я открыл рот, в правом ухе пульсировал горячий звон.
– Вот это да! Вот это да! – заорал он и отчего-то шлепнул себя по щекам.
И в ту же секунду из-за кустов бузины, снизу, оттуда, где сквозь ветви блестела река, раздался отчаянный крик, а спустя мгновение вынырнул из зелени Фима, сторож, который охранял задний двор гостиницы, он как раз в это время возвращался с рыбалки, видно, облюбовал себе место недалеко от свалки, чуть что, и наживка рядом. Мы всегда дразнили его за длинный нос, били мячом в сетку, которая отделяет гостиницу от проезда к нашему дому, и он кричал, бегал за нами с кулаками, поэтому у него были с нами свои счеты, и тут такое!
– Ах вы хулиганье! Вы что тут взрываете?! – дико заверещал он и, размахнувшись, швырнул в нас консервной банкой с червями, которую нес в руке, и она пролетела буквально в метре от нас, на миг только мелькнул перед глазами клубок червей.
Как ошпаренные, мы ринулись прочь. Пробежав через дворы нескольких, ободранных, как скелеты, домов, где торчали только брошенные собачьи будки с цепями, да ржавые бочки для сбора дождевой воды, мы перемахнули через покосившийся забор, выскочили в парк, и понеслись что есть духу по гравиевой дорожке парка…
