Весной тридцатилетней давности мне повезло оказаться в дебютной команде ведущих Радио «Nostalgie-Москва», которая была пионеркой – первенцем и первопроходцем — регионального коммерческого радиовещания в FM-диапазоне в России. «Ностальжи» делила пальму первенства появления в московском эфире с «Европой плюс», хотя на средней волне (311 метров), по моим сведениям, наша станция начала вещать на пару часов раньше условного соперника. Инициатива создания «Ностальжи-Москва» и практические шаги по её воплощению в эфирную жизнь принадлежали моему коллеге радиожурналисту Сергею Мешкову, сыну прославленного франкофонного диктора Гостелерадио СССР Владимира Мешкова, артиста балета в юности, солдата в молодости, получившего ранение в ногу под Москвой в 1941-м году, и ставшего впоследствии французским голосом Московского радио на многие годы. Спасибо, Серёжа, за подвижнические труды и добрая память твоему отцу! «Ностальжи» создавалась на технической и творческой базе Международного Московского радио (Иновещания) в сотрудничестве с французской радиостанцией «Nostalgie» силами персонала Французской службы Иновещания. В стартовую бригаду ведущих первой советской, российской и московской «эфэмки» входили сотрудники упомянутой службы — журналисты и дикторы: Татьяна Руденко, Наталья Логвина, Андрей Баршев, Анатолий Токмаков, Сергей Корзун, Сергей Бунтман и, Ваш покорный слуга, спецкор Владимир Кривошеев. Семеро первых. Неделька. У каждого был свой предпочтительный день. Правда, из-за выходных и отпусков график не всегда выдерживался, но в основном традиционные авторские дни соблюдались. Я чаще всего вёл передачи по вторникам. Корреспондент Наташа Логвина бывала в эфире по средам, комментатор Татьяна Руденко (добрая сердечная память) олицетворяла четверг. Великолепный диктор Андрей Баршев (увы, уже ушедший) предпочитал, как мне помнится, понедельники, а его замечательный молодой коллега Анатолий Токмаков любил субботы. Дикторы и журналисты Сергей Бунтман и Сергей Корзун делили между собой пятницу и воскресенье, если не ошибаюсь. Оба в то время участвовали в создании и подготовке к запуску радиостанции «Эхо Москвы», а потом некоторое время параллельно вели передачи и на «Ностальжи», и на «Эхе» (пока совсем не перешли на эту радиостанцию). Поэтому их дни на «Ностальжи» не были строго фиксированы. Немного позже к нам присоединилась Анна Малинина, сотрудница Французской службы, и Татьяна Сырова, диктор той же службы.
Помимо новой любви, «Ностальжи-Москва» была для большинства из нас площадкой неведомого нам ранее опыта вещания в прямом авторском эфире и… — полем свободы. Мы с задорным азартом говорили обо всём том, что считали значимым и интересным, говорили без оглядки. Наши выступления практически не цензурировались. Иногда высшее начальство, курировавшее Иновещание и аффилированную с ним радиостанцию, в лице руководителя Международного Московского радио Александра Сергеевича Плевако неназойливо высказывало пожелания, не более, но не карало за их невыполнение и даже не журило строго… Насколько я знаю, утверждались только материалы внештатников, а штатные ведущие представляли аннотации своих текстов в специальных эфирных папках постфактум, и то, главным образом, для документирования оплаты в виде формальных бухгалтерских бумаг. Благодаря рекламным поступлениям платили хорошо. За день ведения – от 50 до 100 рублей (5-10 тысяч в пересчёте на нынешние рубли). Далёкие теперь, но душевно близкие и зримые 1990 — 1991 годы… Что-то было в них щемящее прощальное и обнадёживающее встречное, смешанно межсезонное — осенне-весеннее. Закат СССР и приближение нового времени — эпохи 90-х годов, которая началась после путча ГКЧП… Август 1991 года. 18 — 21 числа. Дни убогой, но убийственной для страны попытки госпереворота были единственной полосой, когда нам запретили говорить о политике в целом и о реальных событиях вообще, настойчиво предложив воздерживаться от выражения собственного мнения и согласовывать тексты выступлений в эфире. Дни разливанных «Лебединых озёр» на всех государственных телеканалах. Дни неопределённости и нешуточной тревоги. Танк у входа в здание Гостелерадио СССР на Пятницкой, 25, и танк во внутреннем дворе-колодце этого дома, автоматчики в студийных холлах…
В московском эфире тогда остались только две вещающие не по указке радиостанции – достаточно независимое «Эхо Москвы» и относительно или условно свободная «Ностальжи-Москва». «Эхо» старалось передавать настоящую информацию — и вскоре, по-моему, 20-го августа, было отлучено от эфира технически – отключением передатчика. Через некоторое время, после возобновления передач, трюк был повторён в несколько приёмов. Словом, «Эху» приходилось непросто. Ведущие «Ностальжи», которую так и не заглушили, придерживались видимого нейтралитета, но делали прозрачные намёки на сомнительность действий гэкачепистов. Впрочем, тезисы ведущих визировались, и нежелательное смягчалось или заштриховывалось…
Мой эфирный день пришёлся на этот раз не на привычный вторник, а на среду — 21 августа. В связи с периодом летних отпусков график нарушился – и мне пришлось занять место Натальи Логвиной. С вечера я приготовил несколько текстов с философско-укоризненным содержанием без прямых выпадов и категорических оценок, но я серьёзно надеялся почерпнуть в информагентствах нечто важное-полезное — и под шумок передать объективную информацию в эфир. Однако в ночь на 21 августа произошли столкновения москвичей с войсками, в результате которых погибли трое протестующих — троица совсем молодых парней. В этой ситуации я уже не мог себе позволить нести абстрактную псевдофилософскую пустоту нашим слушателям, для которых «Ностальжи» в тот момент оставалась единственным средством и источником массовой информации, и они надеялись получить от нас свежие реальные новости. Рано утром перед эфиром я зашёл к нашему непосредственному куратору – руководителю Информационной службы на французском языке Валерию Ивановичу Простакову — для визирования моих текстов, показал ему их и после его вялого протокольного одобрения, сопровождаемого тоской во взоре (было очевидно, что происходящее главреду не по нутру), заявил, что не стану следовать этим текстам в нынешних новых обстоятельствах. Валерий Иванович, оживившись, энергично спросил: «А что вы, Владимир Иванович, предлагаете?» К тому времени я проштудировал все утренние газеты. В «Труде» и в «Гудке» было опубликовано протестное заявление советских профсоюзов в лице ВЦСПС, его процитировали мировые агентства, которые также передали тезисы выступления Ельцина на танке у Белого дома с прямым обвинением ГКЧП в путче. Ещё пара изданий, стойких приверженцев гласности, поместили небольшие заметки о событиях ночи и высказали своё сожаление. Словом, задел был… Я сказал, что начну с изложения этих сообщений, сопроводив их своим мнением, и постараюсь дать общую картину происшедшего, а там посмотрим – по ходу действия. Валерий Иванович одобрил мой простенький план. Сказано — сделано. Я вышел в эфир с информацией из газет и информагентств и с кое-какой отсебятиной, основанной на увиденном мной на улицах по дороге на работу и на моём понимании события. После первого часа в редакцию поступили благодарственные звонки от слушателей. Последовали также ободрительные или предостерегающие комментарии от коллег. Одна из моих сослуживец, встретив меня в курилке, покачала головой и с сочувствием сказала: «Володя, не забывай, у тебя семья и маленькая дочь… Из партии вылетишь точно!..» Большинство товарищей всё же поддерживали меня, но смотрели, как на камикадзе. Такое было время… А молоденький автоматчик в холле, держа на коленях АКМ, поглядывал на «глашатая» с почтительным любопытством и слушал с большим вниманием (может быть, он почувствовал во мне бывшего сержанта). Надо заметить, что свыше, или откуда надо, поступило распоряжение — двери в студию и аппаратную не закрывать, чтобы всё было видно и слышно. Между тем во время следующего эфирного часа, в течение которого я всё больше и больше смелел, события пошли по нарастающей, и ситуация стала складываться не в пользу гэкачепистов. Их ряды дрогнули, и инициативная группа ГКЧП полетела к Горбачёву в Фарос на поклон, но заговорщики не были приняты. Вскоре мой слушатель-автоматчик по приказу нового командования удалился из холла, перед уходом отдав мне честь. Если сегодня он в полном здравии и в доброй памяти, может, отзовётся…Танки исчезли… И тут Остапа понесло. Я начал иронизировать и прогнозировать заслуженное стыдное фиаско гэкачепистам, пытаясь уложиться в эфирные пятиминутки. Болельщиков и советчиков из числа коллег у меня существенно прибавилось. Поступили предложения по каламбурам и колким остротам, некоторые из которых я принял и озвучил — началось коллективное творчество, всем хотелось принять участие в победе над ГКЧП…
Но на самом деле истинные победители стояли тогда на баррикадах, отказывались выполнять преступные приказы и проявляли политическое мужество, а трое отдали свои жизни… Мы же только сообщали об этом. Где-то к полудню, или немного ранее, вернули голос «Эху Москвы», а там и другие каналы заговорили своими голосами. Всё и вся вернулось на свои места и побежало в своём русле. Тревога сменилась праздничным настроением, которое быстро улетучилось из-за бытовых проблем той эпохи. И всё же что-то героическое в этот день мы почувствовали, как бургомистр в фильме «Тот самый Мюнхгаузен». А моя сослуживица, которая грозила мне потерей партбилета, к вечеру отнесла свой собственный партбилет в партком. Во так. Я же долго хранил мою корочку, пока после многочисленных переездов в моей скитальческой судьбе книжица куда-то не запропастилась, однако из КПСС я не выходил. Впрочем, потеря партбилета в компартии СССР была равносильна исключению из неё – так что я вылетел автоматом, но до сих пор доволен, что какое-то время был в её рядах. Дело в том, что моё вступление в КПСС совпало с началом перестройки, подарившей надежды на движение к лучшему, а моё членство в компартии завершилось после роспуска КПСС и распада СССР, причём не карьерной катастрофой (это меня никогда не волновало), а крушением добрых надежд, на смену которым, впрочем, пришли новые несбывшиеся чаяния…
Что до «Ностальжи», то на радиостанции всё было славно ещё некоторое время – около года, но потом наступили нехорошие времена: материнское Международное Московское радио утрачивало значение, теряло позиции и надлежащее финансирование. В новых обстоятельствах надо было заново искать себя и иные сферы приложения своих способностей, а также более щедрые источники средств к существованию. С большим сожалением я оставил французскую редакцию Иновещания, покинув немного ранее мою первую региональную FM-любовь, сменившую формат и подчинённость, и перешёл в информационное агентство «Интерфакс», которое, кстати, как и «Ностальжи», начиналось на Пятницкой, 25, в эфирных недрах Иновещания, и вышло из его лона. В «Интерфаксе» я с азартом занялся либерализацией российской экономики, став неожиданно для себя ведущим спецом по внешнеэкономической деятельности… Но это уже другая история.
На фото тех дней — Владимир Кривошеев, один из первых ведущих Радио Ностальжи-Москва (вышел в эфир в самых первых числах мая 1990 года), спецкор французской редакции Иновещания, справа от него (меня) комментатор той же редакции Виктор Броун, замечательный радиожурналист, который по каким-то личным причинам или соображениям не выразил желания войти в число ведущих «Ностальжи», а мог бы украсить эту когорту и станцию. Всем, кто меня и нас помнит, привет! А всем, кто из нашей команды уже, увы, ушёл, добрая память!.. И до встречи в эфире!
Как-то со временем приходит переосмысление ценностей того времени. Не то мы в результате построили. И даже если бы построили то, что хотели — всё равно не то…
Мы жили и работали. И кто старался жить и работать по совести, по совести и оценивает те времена…