Гавриил Россов, Ян Кривин
ИЗ ЦИКЛА «СКАЗКИ О ТРЕУГОЛЬНИКЕ», №2
ПОТУГИ НАУКИ
(Любые сходства с реальными людьми авторы просят считать случайными)
Есть лишь один способ добиться того, чтобы каждый ученый обладал бóльшими знаниями и талантом, — уменьшить число ученых.
Алексис Каррель
Надругательство над интеллектуальной традицией
Кафедра хирургии N-ской «Академии медицинского дообразования» располагается на первом этаже хирургического корпуса уже знакомой нам «Транспортной больницы» направо от центрального входа в отдельном крыле, или, правильнее сказать, закутке. Входная дверь на кафедру от входа не сразу видна из-за лестницы, ведущей на второй этаж, и повисшего под лестницей хронического серого сумрака.
Профессор Леонид Васильевич Болотов по пути к себе заглянул в кабинет, который не имел вывески и в разное время служил для разных нужд. В текущий период это было пристанище молодой науки. Дверь была не заперта. В помещении профессор нашел своего аспиранта Илью Бурышева, спящим в усталой позе за неубранным столом среди бутылок. Воздух, наполненный перегаром, вызвал у профессора кратковременный спазм где-то в глубине гортани, но он быстро справился со знакомым запахом. Молодой ученый был приведен порцией холодной воды в состояние доступного контакта и приглашен через час на дисциплинарную беседу.
Наступало утро новой сказки. Профессор, покинув, назовем так, «аспирантскую», прошел к своему кабинету. Секретарь Полина Титовна Тутовная, полноватая женщина среднего возраста с короткой рыжеватой прической, уже находилась в скромной тесной приемной и пыталась разобраться с чем-то на небольшом экране компьютера.
– Доброе утро, Полина Титовна.
– Дай бог доброе утро всем в такое непростое время.
Профессор несколько округлил глаза в удивлении. Его секретарь, которая работала в своем качестве уже не первый год, ранее не была склонна к бытовой философии.
Болотов оставил ответ без словесных комментариев и открыл дверь своего кабинета. Вдруг на мгновенье он задержался и, повернув голову в сторону своей преданной помощницы, бросил:
– Зовите.
Полина Титовна научилась понимать шефа с полуслова. Накануне в конце рабочего дня профессор четким слогом, сидя на стуле рядом, диктовал секретарю рабочую повестку утреннего совещания. Важность предстоящего мероприятия проступала в интонациях голоса Леонида Васильевича и через клавиатуру пальцами секретаря передавалась в компьютер, принимая виртуальную форму. После того как повестка совещания была сверстана, Полина Титовна по просьбе руководителя кафедры дважды ее четко озвучила. Весьма большую обеспокоенность у Болотова вызывала чрезвычайно разнузданная независимость Кулишова в научной сфере. Этого профессор просто так оставить не мог. Кулишов самостоятельно определял списки авторов печатных работ и место авторов в этих списках, часто игнорируя кафедру во всех смыслах. Не учитывать самого Болотова при создании научного материала хирургического направления было вызывающей дерзостью. Основными раздражителями были кулишовские зарубежные публикации и многочисленные патенты по хирургии. Никто не знает, писал ли когда-нибудь что-нибудь подобное сам Болотов, но он о своей «очевидной» известности и «ворохе» грандиозных идей говорил часто, призывая «заинтересованные стороны» к сотрудничеству. Не совсем понятно, зачем все свои мысли он держал, по его утверждению, в небольшом черном дипломате, который никогда не отпускал далеко от себя, но никаких вопросов ему никто в связи с этим почему-то не задавал. Темой сегодняшнего совещания была публикация за рубежом руководства по герниологии1. Авторами одного из разделов числились сотрудники отделения хирургии: Кулишов, Пластичнев и Шелехов. Никакого намека на сопричастность кафедры. Необходимо отметить, что претензии со стороны Болотова относились только к первой фамилии среди авторов.
Кабинет профессора также, как и приемная, а по сей день они те же, не отличался широтой и грандиозностью. В описываемое время он не восхищал и интерьером. Два обычных желтого цвета небольших стола, сдвинутых в форме буквы Т по центру, средних размеров коричневый стенной шкаф слева от входа со встроенным небольшим серым сейфом, черное кожаное кресло для хозяина кабинета, набор обычных стульев – вот вся скромная обстановка,
которую мог увидеть всяк входящий. Еще он мог увидеть компьютер на столе профессора, который тот иногда включал, чтобы к концу рабочего дня выключить. На правой от входа стене между окнами с темно-зелеными шторами располагался ряд портретов великих от хирургии, среди которых профессору иногда чудился собственный лик. Дальняя стена за креслом хозяина кабинета была украшена копиями нескольких желтоватых патентов с обширным соавторством и кучей цветастых сертификатов.
1Герниология – учение о грыжах.
На совещание были приглашены доцент Суботов Владимир Уварович, ассистент кафедры Подвалов Анатолий Петрович и заведующий хирургическим отделением Шелихов Анатолий Евсеевич. Все были в белых халатах, колпаках и с масками озабоченности на лицах. Профессор положил перед собой на стол лист с повесткой совещания, которая включала перечень вопросов, которые необходимо было обозначить, ряд необходимых выводов и решений, а также еще несколько малозначимых пунктов.
– Я не стал приглашать этого деятеля, с позволения сказать, – открыл заседание Болотов. – Думаю, что это бессмысленно, считаю, что это излишне. Не та голова, в которую можно втиснуть что-то … очевидное. Тема, я думаю, известна и понятна всем. Издание за рубежом руководства в известном формате можно … определить, охарактеризовать как проявление… м-м-м… беспредельной самодозволенности. Думаю, что с этим согласятся все присутствующие. Какого, я спрашиваю, полового ….
Долее следовал ряд оборотов непристойного характера. Так профессор иногда выражал полноту собственного негодования и демонстрировал свою естественность и простоту.
– Посмотрим, кто в авторах. Анатолий Евсеевич любезно предоставил мне специально для нашего совещания обсуждаемое руководство, с дозволения сказать, – уже без крепких выражений продолжал Леонид Васильевич, доставая из выдвижного ящика стола книгу в твердом темно-синем переплете с цветной замысловатой картинкой и названием на лицевой стороне. – Есть здесь в соавторах хоть один сотрудник кафедры? Нет! Т-а-а-а-к. О чем пишем?
Английский текст книги, которую нервно потрясывал и листал руководитель кафедры, его нисколько не смущал. Нужно быть справедливым и пояснить, что с английским языком профессор был как-то знаком. Он даже выступал на одной из зарубежных конференций. Доклад на английском языке, изложенный на бумаге в русской транслитерации, то есть русскими буквами, был, по словам Леонида Васильевича, успешно донесен до аудитории и вызвал неподдельный интерес.
– Да вы сами посмотрите! Да здесь же все ясно! Нет! Мне не нужно видеть себя в соавторах, – эмоционально заявил профессор и передал книгу Суботину, который специально протянул для этого руку. – У меня всяких мировых признаний, регалий, фигалий уже выше одного места. Я о кафедре думаю, о своих сотрудниках, об академии, в конце концов.
Уточнять, выше какого места поднялись фигалии профессора, было, вероятно, не корректно, и все промолчали.
– Может, он забыл просто? – осторожно попытался смягчить шероховатость ситуации Шелихов.
– Забыл? Вы про что? – с ехидцей вопросил Леонид Васильевич, изобразив на лице выражение крайнего удивления с длительной задержкой дыхания и значительным отвисанием нижней губы.
Доцент Суботов и ассистент Подвалов уже познакомились с крамольным западным руководством и обменивались замечаниями негативного содержания в адрес как всего хирургического отделения, так и его отдельных сотрудников, в частности.
– Да потеряли тормоза! Как будто кафедра хирургии это им … какая-то! Как будто «баня, а через дорогу раздевалка», – произнес низким, но переходящим на раздражение голосом, чтобы уже все прочувствовали, Владимир Уварович, выразительно поправляя свой безупречно белый медицинский халат.
В кабинете на некоторое время повисла недоуменная тишина. Суботов, в общем-то, никогда не отличался резкостью или конфликтностью, но преданно всегда придерживался интересов родного коллектива. Этот полноватый с холеным лицом сотрудник кафедры мало изменился за последние годы. Правильность существования в широком смысле и здоровый образ жизни для него всегда были не простыми словами.
– Я непрозрачно хотел проиллюстрировать, что мы целиком должны быть совместны в нашей деятельности, – попытался объяснить использование фольклорного оборота доцент Суботов.
– Анатолий Евсеевич, вы слышали не просто ученого, а создателя известной классификации, которой пользуются не только в стенах нашей клиники, – несколько пафосно произнес Леонид Васильевич, обращаясь к Шелехову.
– Я это понимаю.
– Вы вот говорите, что он забыл, а статьи в забугорных журналах без должного авторского представления как трактовать, патенты, в которых можно увидеть в соавторах хоть кого, но только не сотрудников кафедры, причем не последней кафедры в … России? – задал вопрос профессор уже в более спокойном тоне.
– Если к нему никто не обращался, то он мог просто не знать, что для вас так важны патенты или те же статьи.
– Я что, к какому-то … на поклон пойду? Нет, это уже выше всяких берегов, ниже всяких плинтусов! Существует подписанное соглашение нашего института с вашим руководителем, и оно гласит, обязывает к соблюдению того, чему мы все должны следовать. А протокол памятного заседания «Большого треугольника» с привлечением вашего покорного слуги? О чем он вещает? Не соблюдаются соглашения, подленько игнорируются! Мусолин мне клялся, что возьмет под контроль… Контроллер!
Неожиданно профессор словно выпрыгнул из своего кресла, бросился к шкафу, схватил с полки какую-то красную тоненькую папку и бросил ее на стол перед присутствующими.
– Я вам что, какие-то сказки здесь завираю? Это, между прочим, документы, которые я в силу своей интеллигентности строго, как говорится в простонародье, блюду. Н-е-е-е-т: меня моя порядочность когда-нибудь погубит!
– Обращались мы неоднократно и к вам и к вашему руководству, – спокойно попытался внести ясность в полемику ассистент Подвалов, глядя на Шелехова. – Вопросы соблюдения взаимных обязательств кафедра ставила неоднократно.
– Вообще-то у него бывает … ну, как и у нас всех…. В таких делах я указывать не могу, да и контролировать … затруднительно. Творческая инициатива как бы ни в моей власти, – ответил Шелехов, пытаясь не поднимать температуру накала в кабинете «шефа» кафедры.
– Может, его как-нибудь коллективно, всем вместе с привлечением администрации поставить на место? – мягко задал вопрос Подвалов, обозначив некоторую канву выхода из создавшейся ситуации.
– А какие тогда научные труды, зная тяжелый характер Кулишова, мы будем здесь подвергать осуждению на очередных совещаниях? – без ироничных интонаций в голосе произнес Анатолий Евсеевич.
– Вы хоть понимаете, что в результате понесенных нами утрат из-за вашего самодеятеля кафедра не получила почетного титула «Золотой кафедры». А ведь раньше-то как сотрудничали. Ну, вот диссертация Мусолина, будь он ниже низа, была выполнена по идее Кулишова, а я был руководителем, и у нас все славно получилось. Кроме того, мы как-то с Володей оформили два изобретения со мной в начале списка авторов. Анатолий Петрович, вы не помните, что мы там изобрели-то? – уже в деловых интонациях выстраивал обсуждение Болотов.
– Существует небольшая неловкость в том, что тогда мы в случае Мусолина сделали заявку на патент без привлечения Владимира Викторовича и абсолютно случайно не внесли его в список соавторов, а суть ваших изобретений я вам потом объясню, так как я с ними ознакомился, – дал нужные пояснения Анатолий Петрович.
– Ну, не внесли, но мы же не скрываем ничего и открыто говорим об этом … сейчас. Говорим о своих недостатках. Все в той ситуации прозрачно. Я тогда был так погружен в массу… значимых проблем, что просто у меня не было моральных и физических сил всюду и все контролировать. Еще Мусолина навялили в диссертанты, а как я мог быть против, когда указания шли сверху.
Нужно отдать дань истине и отметить, что биография «мутного самосбродка», как выразился один из больничных любителей словесных оборотов, отмечена еще одной неприятной наклонностью, а именно сталкивать лбами различные стороны, которым надобно бы в единстве вершить дела на общем фронте. Оформив два патента на академию, к которой относилась кафедра хирургии, Владимир Викторович самым подленьким образом дал «слиться» информации в окружение Белены Максимовны. Расчет был чрезвычайно коварен. На заседании замов и заведующих отделениями истерика со стороны руководителя учреждения напоминала буйство природы во время урагана в Мексиканском заливе. Следствием явилось создание ультимативного документа в адрес «Академии медицинского дообразования» с требованием вернуть «похищенную интеллектуальную собственность, созданную в стенах «Транспортной больницы». Продолжительные попытки возвратить «украденное» мирным путем ни к чему не привели, и тогда был сделан ход, чтобы перетащить вопрос в судебные инстанции. Дело даже не дошло до возбуждения судебного разбирательства, но оставалась еще кафедра хирургии, на которую и был обрушен продолжительный поток благородного гнева. Впрочем, кафедра не потеряла свой былой статус-кво и выстояла, даже когда с нее пытались вымогать арендную плату за занимаемые площади.
Совещание обещало закончиться ничем. Шелехов занял неопределенную позицию, а у представителей высшего учебного учреждения не было действенных рычагов хоть как-то расшатать ситуацию самостоятельно. Неожиданно романтическая мелодия мобильного телефона на столе у профессора прервала возникшую паузу.
– У аппарата, – ответил Леонид Васильевич и откинулся в кресле.
Некоторое время он серьезно слушал, периодически напрягая покатый лоб, а затем с негодованием взвился в кресле и прокричал в трубку вопросы: «Какой атлас выпустил? Где-е-е?». Далее профессор некоторое время крутил мобильный телефон около уха, изображая на побагровевшем лице самые разнообразные эмоции. После того, как он отключил связь, то уже потухшим голосом произнес:
– Во-о-о как: даже совещание наше уже ни во что не ставит.
– Кто звонил-то? – задал вопрос Подвалов.
– Какое это теперь имеет значение? – ответил Леонид Васильевич и впал лицом в некоторое уныние.
Последовавшая далее пауза затянулась надолго. Все, кроме профессора, неспешно стали вставать из-за стола и подтягиваться к выходу.
– Давайте мне этого аспира2, – достаточно громко, чтобы услышала через открытую дверь секретарь, проговорил Леонид Васильевич.
2Аспир(сленг) – аспирант.
ДИСЦИПЛИНАРНЫЙ СЕАНС НА МЕСТНОМ УРОВНЕ
«Аспирант всех времен и народов», как называли Илью, предстал в строго вертикальном положении перед научным руководителем столь скоро, что это привело Леонида Васильевича в некоторое замешательство. Он как раз раздумывал о возможных мерах воздействия на потенциального кандидата наук. Рассматривался как жесткий вариант с запугиванием о возможном отчислении, так и умеренный, который подразумевал строго определенные педагогические приемы и воспитательные меры принудительного характера. Болотов не был изувером и начал склоняться ко второму пути. Положительно повлияло на настрой профессора и то, что Бурышев успел весьма предусмотрительно привести себя в полный порядок. Свободный серый костюм, белая рубашка и серый галстук положительно влияли на атмосферу в кабинете. Несколько портила ее лишь бледноватая окраска лица аспиранта.
– Принеси-ка мне, Илья Михайлович, все наработанное вами по теме диссертации за последнюю неделю согласно, разумеется, обозначенному нами плану и в соответствии с ним, – ровным без эмоций голосом попросил Леонид Васильевич.
– Так это нужно сначала должным образом скомпоновать в компе, извините за каламбур, а затем … Я не ожидал этакого скорого запроса с вашей стороны, – с искренним удивлением ответил аспирант.
– Не ожидал? Вот беда-то, – наигранно ласково произнес профессор.
– Леонид Васильевич, да это просто … несчастное стечение обстоятельств.
Илья имел ввиду произошедший в «аспирантской» инцидент с незакрытой дверью, когда был обнаружен врасплох в неприглядном виде.
– Чего, чего?
– Кошка у меня умерла … любимая …
– А нелюбимая живет?
– М…м…
– Издеваешься?
Голос профессора Болотова стал подрагивать. Бурышев понял, что «сморозил» глупость, но бороться с ней в этот день ему было крайне тяжело. Профессор нервно вытянул вперед нижнюю челюсть и плотно сжал губы. Напряжение в мышцах мимической мускулатуры и багровое лицо не предвещали ничего хорошего. Терпение руководителя готово было взорваться и вынести молодого ученого через входные двери вон. Однако неожиданно воспитательный процесс стал проистекать в крайне необычном и странном русле. Профессор, повернувшись в кресле направо, резво встал и подошел к шкафу. Открыв уверенным движением руки незапертую на ключ дверцу встроенного сейфа, он достал из него початую бутылку какого-то коньяка и, вернувшись, поставил ее на стол. Далее, открыв одну из дверок шкафа, заведующий кафедрой извлек на свет божий бокал пузатой формы и белую неглубокую тарелку с тонко нарезанной полукопченой колбасой, ломтиками лимона, а также с изрядными по величине кусками хлеба. Уже, очевидно, использованная по назначению вилка находилась здесь же в тарелке.
Илья наблюдал за всем происходящим пред ним действом с неприкрытым интересом и непроизвольно внутренне пожелал, чтобы на столе появился еще один бокал, пусть и не такой пузатый, как первый. Но сего не произошло. Научный руководитель медленно налил в извлеченную из шкафа емкость наполовину коньяк, удобно устроился в кресле и в затяжном режиме процедил сквозь губы напиток себе в рот. Затем он пригубил ломтик лимона, соорудил колбасный бутерброд и поэтапно отправил его в ротовую полость. Пережевывание сопровождалось причмокиванием и облизыванием губ. Смакование было немного демонстративным, так как скулы все-таки иногда с подергиванием сводило.
– Ну и как мы дальше будем выстраивать нашу научную стезю? – после очередного жевка произнес руководитель.
– Ровно и бодро!
– Поглядим, поглядим.
По ходу беседы профессор нет-нет да и пропускал в себя небольшие порции хмельного напитка. Илья же вытянулся по струнке и старался выразить взглядом и позой всю искренность своих только что озвученных научных намерений. Правда, его собственное похмелье внутренне давало о себе знать, и долго, а он это чувствовал, так продолжаться не могло.
– Я себя вспоминаю, все это научное воинство, всю эту громадье-профессуру! О-о-о… Какие вы все шибзики перед нами! Преданность делу, жертвы ради науки, бессонные ночи … тяжелая романтика подвига! Нет времени, чтобы предать все это бумаге!
Профессор, судя по тяжелому, неподвижному взгляду ностальгировал по-черному, целиком погрузившись в свое далекое героическое где-то.
– Я перед вами просто преклоняюсь.
Илья говорил с примесью пафоса, но при этом ощущал, как не в первый раз неприятный комок подкатывает к горлу, а ноги приобретают ватность на грани полной потери устойчивости.
Леонид Васильевич неожиданно необычайно театрально подскочил из кресла, вытянул правую руку вперед и, водя пальцем как маятником, выпалил:
– И ведь не за мусор этот бумажный денежный, а за идею рвали удила! Ты что думаешь, что это сейчас мне все нужно, мне нужны эти диссертации, статьи эти, монографии? Это вам нужно! У меня это … Да эта мировая слава у меня уже вот где….
После сказанных слов профессор расправленной кистью правой руки ударил себя с зону гортани, да видно не рассчитал, так как откинулся на спинку кресла и зашелся в тяжелом кашле. Кашель прошел, профессор привстал, но затем как-то устало рухнул обратно в кресло, обвел указательным пальцем левой руки вокруг полусжатых губ, а затем уже правой рукой быстро налил из бутылки полный бокал темно-коричневого напитка. Выпитый коньяк, вполне вероятно, не относился к числу очень благородных, так как гримаса на лице шефа кафедры, казалось, деформировала даже его лицевой скелет. Но шло время, и стянутое судорогой лицо начало расправляться. А далее следовала умиротворенная осоловелость в полузакрытых глазах и полное, можно догадываться, расслабление умственных извилин. Тело обмякло и приняло форму кресла. Время шло, а Илья терпеливо стоял, мужественно борясь с полным внутренним дискомфортом. Наконец профессор тряхнул головой, вытянул указательный палец правой руки в направлении приемной и заплетающимся языком произнес:
– В холодильнике холодная минералка.
Секретарь, нужно отметить, не желая быть свидетелем разворачивающейся в кабинете шефа сцены, куда-то отлучилась. Илья бросился в приемную, достал из холодильника литровую бутылку N-ской воды и вернулся назад. Открутив пробку, он наполнил бокал Болотова холодной с пузырьками жидкостью. Профессорская глотка славно поглотила всю порцию минеральной влаги. Лицо несколько просветлело.
– А теперь вернемся к нашему вопросу… Дай еще минералочки, дружок.
Илья вновь наполнил бокал профессора водой, а затем еще и еще. Довольно скоро руководитель начал приходить в состояние некоторого беспокойства и, судя по всему, внутреннего расстройства организма. Наконец муки профессорского желудка достигли непереносимого предела, и Леонид Васильевич, выскочив из-за стола, ринулся к двери, а далее выбежал из кабинета. Во время перемещения он задевал на пути все, что можно было задеть частями своего неровно движущегося тела. Илья бросил взгляд на открытую дверцу сейфа и не смог удержаться, чтобы не полюбопытствовать о его содержимом. Заглянув внутрь металлического ящика, он увидел там то, что и ожидал. Быстро достав одну из двух оставшихся в сейфе бутылок, а именно N-скую водку, Илья откупорил ее и немного налил в бокал, который пользовал профессор. Напиток неприятно прокатился по пищеводу, но почти сразу принес облегчение.
«И чего он хлещет эту коричневую отраву? – подумал Илья. – Ведь есть же нормальный напиток».
Стремительное преображение самочувствия возвратило Илье любовь к жизни. Болотова долго не было, и «аспирант всех времен» решил еще раз воспользоваться ситуацией. Вторая порция водки пошла уже совсем хорошо. Илья предусмотрительно вернул бутылку обратно в сейф.
«Вот подфартило, а с утра еще был на распутье без копейки в кармане. Золотой все-таки профессор человек», – подумал выздоравливающий аспирант.
У Ильи появилось желание дослушать своего руководителя и воспитателя в одном лице до конца.
Леонид Васильевич вернулся в более пристойном состоянии и расположился в кресле в позе расслабленного мандарина. Привычно выдвинутая вперед челюсть и сощуренные глаза не выдавали истинных мыслей руководителя. Прошло несколько минут. Болотов пожевал губами, поднял взгляд на стоящего перед ним Илью и произнес:
– Так на чем мы все-таки остановились?
– На жертвенности и героизме старой профессорской школы! – уверенно отрапортовал Бурушев.
Зав кафедрой на некоторое время впал в забытье, прикрыв отяжелевшие веки, но затем их медленно, помогая левым уголком рта, вернул в разомкнутое состояние и произнес:
– Да, белые офицеры держали честь.
Тема белой гвардии стала близка профессору после того, как КПСС почила навсегда, и партбилет уже ни к чему Леонида Васильевича не обязывал. Выложив наболевшую правду, Болотов вновь закрыл помутневшие глаза. Минуты тишины в кабинете Илья переживал уже в весьма комфортном для себя состоянии. Но тишина продолжалась недолго. Рвотные потуги заставили Болотова вновь сделать забег в направлении выхода. Теперь его отсутствие уже затянулось на долгий срок, и Илья почувствовал, что может расслабиться во всю, тем более что секретарь, по-видимому, пока не собиралась возвращаться. Бурышев достал из сейфа все ту же бутылку водки, с удовольствием посмотрел на оставшуюся закуску, потер ладони, уселся в профессорское кресло и …
На следующее утро вместо Болотова утреннюю врачебную планерку вел доцент Суботов. Еще через пару дней кто-то видел Леонида Васильевича в коридоре кафедры в больших темных очках, из-под которых на правую щеку распространялся приличный синяк. Вероятно, в процессе экстренного передвижения до туалета профессор не смог справиться со сложной траекторией маршрута и слегка травмировался верхней частью тела, то есть головой. Впрочем, через какое-то время все устаканилось и встало на свои места. Илья Бурушев, стараясь выдерживать график подачи отчетов, продолжал вполне успешно творить свою весьма неплохую диссертацию.
СЫН ХЕРИТСКОГО НАРОДА
Жомпа Гамбаевич Привесок, заведующий хирургическим корпусом «Транспортной больницы», нередко на людях и часто в солидных компаниях представлялся чистокровным херитом. Над словом сотрудники клиники за спиной зло иронизировали, но при этом никто даже близко не ведал, что это за общность. Херит или не херит, но что-то в личности нашего нового героя виделось темным, непонятным и малоприятным. Возможно, все было связано с мистическими традициями таинственного народа, о чем не раз вскользь упоминал сам Жомпа Гамбаевич. Ходили слухи, что Привесок активно пользовался помощью злых духов и не без явной для него выгоды. По ночам иногда «старший по хирургии» проводил некие ритуальные действа у себя в кабинете, который находится в административном крыле на втором этаже хирургического корпуса. Утрами, действительно, отдельные ранние посетители ощущали в его кабинете малоприятные запахи и остатки дымной пелены зеленоватого цвета. Именно с указанными сеансами «знающие люди» связывали умение Привеска успешно проворачивать некоторые свои весьма сомнительные дела.
Жомпе в описываемое время было что-то около сорока лет, он имел средний рост, прямые черные волосы, раскосую физиономию и дугообразные ноги. С коллегами по цеху, особенно в последнее время, отношения со стороны Привеска строились чаще в режиме хронического раздражения, злопамятности и мстительности. Как Привесок попал на свою должность, никто не помнил, при этом никто, даже из руководства, не знал и как от него избавиться. Даже у «главной», самой Белены Максимовны Разводищевой, касаемо Жомпы в мозгах рисовались одни вопросы, а переносить его становилось все сложнее и сложнее. Что-то надежно охраняло Привеска от внешних посягательств.
Вся госпитализация плановых и экстренных хирургических пациентов производилась через подпись Привеска. Этот факт возводил его в ранг очень «важных» людей, позволял ему носить на лице часто маску надменности и оставлять без ответов многие обращенные к нему вопросы со стороны «низших по рангу».
Будучи хирургом по специальности, Привесок нередко испытывал патологическую страсть к клинической театральности. Очень любил Жомпа Гамбаевич производить впечатление на особо «нужных» пациентов при их осмотре. Он хмурил в задумчивости брови, щурил глаза и покачивал косоглазой физиономией. После того, как больной полностью проникался всей полнотой ущербности собственного здоровья, то обычно с расстройством в голосе вопрошал:
– Что же делать, доктор?
Взгляд Жомпы сначала тяжелел, но затем он великодушно с придыханием произносил:
– Ничего, так как я сам буду оперировать.
В глазах уже упавшего духом пациента с какой-нибудь рядовой патологией начинал мерцать живой огонек надежды. Впрочем, хирургическая деятельность Привеска ограничивалась редкими и несложными оперативными вмешательствами, что сам он объяснял чрезвычайной административной загруженностью. Нередко, от начала и до конца операции отстояв за спиной оперирующих хирургов, он настоятельно просил в протоколе операции указать его фамилию и в первой позиции. На утренних планерках Жомпа Гамбаевич часто и раздраженно сетовал на то, что не «не судьба ему вдоволь испытать удовольствие у хирургического станка», а как бы хотелось, как бы хотелось «послать к черту всю эту начальничью долю». Скупые слезы нередко скатывались по щекам Привеска в такие трогательные минуты.
Жомпа Гамбаевич в течение десяти лет до описываемых ниже событий предавался творческим мукам в виде соискания ученой степени кандидата наук по хирургии. Степень ему была просто необходима в силу его положения и для пущего престижа. Тему Привесок выбрал из раздела «герниология», так как грыжи были наиболее близки его херитской душе. Кто только ему в работе не способствовал, однако дело дальше обзора литературы так и не сдвинулось. Ум настоящего херита не дотягивал до формулировки полноценной «новизны», а советчики подсовывали все не то. Соискатель строго и методично отметал все неудачные предложения и напряженно думал.
Жомпа даже совершил дальнее паломничество на собственном весьма недешевом автомобиле в знаменитый Заозерный монастырь, где испросил научного озарения у нетленного символа монастыря. Знаменитый лама, религиозный лидер прошлого был извлечен из деревянного саркофага в виде вполне сохранного тела через 105 лет после погребения и помещен в стеклянный шкаф. Были очевидцы, которые свидетельствовали о том, что лама проявлял редкие признаки жизни в виде различных движений, подергиваний и потливости, а верующие убеждены, что он действительно жив и поныне, но только крепко спит. Какой-то московский физиолог в научном порыве зарегистрировал на усовершенствованном им аппарате слабую электрическую активность в глубине мозга почитаемого святого.
Лама выслушал историю научных неудач Жомпы в полном безмолвии, но после чувственной просьбы Привеска о помощи с диссертацией он неожиданно явил чудо. Подняв со скрипом и рывками правую руку, лама распрямил указательный палец, подтянул его к виску и выразительно покрутил им. Тот, кто был свидетелем произошедшего и не верил в бессмертие великого ламы, проникся религиозной благодатью, а кто веровал, то безмерно утвердился в вере. Говорят, что вышеуказанный жест был зафиксирован камерами слежения, а сюжет показали по местному и центральному телевидению. Так Жомпа стал известен и заважничал сильно. Он оказался одним из немногих, кто напрямую общался с самим великим ламой. Впрочем, жест святого больше свидетельствовал о том, что помощи от него ждать не следует. Надо было искать другой выход.
Чтобы придать научный вес собственному лицу, Привесок водрузил на него с металлической оправой и простыми стеклами очки, которые стал регулярно носить. Далее он принял решение кого-нибудь попросить за плату написать ему диссертацию. Осталось определиться с темой работы, которую Привесок непременно должен был сформулировать сам. Предыдущая тема, что называется, не катила. Она потеряла актуальность уже как лет пять тому назад.
То, о чем будет рассказано ниже, произошло следующей ночью после происшествия с инопланетянами3. Привесок в своем кабинете как раз тем и занимался, что пытался определиться с предметом предстоящего научного исследования. Чтобы разгружать мозги, вспухающие у компьютера, и поправлять расплывающееся зрение он регулярно открывал бутылку прасковейского коньяка, наполнял им рюмку и вливал напиток себе глотку. Мысль становилась легче, а взгляд острее. Наконец по происшествие шести часов творческий плод был порожден. Название грядущего труда звучало следующим образом: «Пупочные грыжи у представителей херитского народа как результат хронического умственного перенапряжения». Умиленно тыкая в черную клавиатуру компьютера одним пальцем, Жомпа вывел название на экран дисплея. Фраза ему понравилась своей утонченной академичностью и обозначенной национальной окраской. Неожиданно Привеску стало понятно, что в названии уже заложена новизна. Теперь его вклад в создание будущей диссертации был очевиден. Ни один злой язык не сможет произнести, что
создание научной работы – дело чужих рук, ведь основная-то идея принадлежит ему.
Возникла необходимость немного расслабиться, пройтись, освежиться. Привесок надел на зеленый хирургический костюм белый халат и поменял черные кожаные тапочки на коричневые сандалии.
3См. сказку «Больница в центре окраины».
Часто во время таких прогулок Жомпа водружал на свою голову херитский национальный головной убор из каких-то скрученных разноцветных тряпок, однако в этот раз он решил прогуляться с непокрытой головой. Привесок знал, где можно застичь нарушителей, застукать того, по кому можно будет проехаться в гневном порыве и праведном раздражении на утренней планерке. Это было реанимационно-анестезиологическое отделение. Туда и, периодически опираясь на встречающиеся стены, направил свой ход заведующий хирургическим корпусом.
Войдя к реанимационное отделение, которое, как мы помним, располагается на четвертом этаже, Привесок сквозь стекла своих очков отметил в коридоре излишне суетливое оживление. Сестер и врачей было явно в избытке. Далее он вошел в палату реанимации через первую от входа в отделение дверь.
Увидев, что медперсонала значительно больше, чем страждущих на кроватях пациентов, Привесок остервенело выпалил: «Что за сборище? Ну-ка, все разошлись по … где кто работает …!». Увидев слева от себя у дверей незнакомого широкоплечего мужчину в накинутом на плечи белом халате, Жомпа сначала несколько растерялся, но затем быстро взял себя в руки. Пустив смачную слюну из уголка своего тонкогубого рта, он громко прожевал:
– Ну-ка, идите вон отсюда! Это тебе… реа..нимация, а не двор… проходной! Наглота!
В поддатии Жомпа трусил, и то не всегда, только пред ликом главного врача, в остальных же ситуациях Привесок не робел.
– И вообще все расползлись… по … углам! – командовал, не унимаясь, Привесок.
«Наглота» неторопливо подошел, мягко взял рукой его за ворот халата, развернул к закрытой створке двери и с силой впечатал в нее раскосой и без того плоской физиономией. На двери медленно оформился обширный кровавый потек. Миссия заведующего хирургическим корпусом в текущих событиях неожиданно прервалась. Он медленно осел вниз и свернулся в вычурной и неудобной позе.
Все дело же было в том, что этой ночью в экстренном порядке в больницу поступил высокий московский ведомственный чиновник, который, находясь в N-ске с проверкой, после пышного ужина в дорогом ресторане отметил сильные боли в животе, тошноту, испытал обильную рвоту и некоторое помутнение рассудка. Высокопоставленного пациента сразу доставили в «Транспортную больницу» и поместили в палату реанимации. В клинику срочно были привезены или прибыли на своих машинах специалисты различного профиля. Затем приехала сама Белена Максимовна с частью своего окружения. Эта часть была представлена ее первым заместителем Мусолиным Юзефом Кузмичом, которому главная поручила найти Жомпу Гамбаевича Привеска и срочно обеспечить его присутствие. Суета в палате реанимации и в хирургическом корпусе в целом получилась изрядная. За веб-пациента, если что пойдет не так, могли снести не одну голову, и это хорошо понимала главный врач, которую, впрочем, кроме собственной другие головы не очень-то и интересовали.
Мобильный Привеска еще вечером разрядился и не функционировал, а хозяин был поглощен научным поиском. Жомпа в силу неожиданности и полной неинформированности не разобрался в ситуации и решил проявить себя как единоправный руководитель. В дверях же он столкнулся с решительным коллегой заболевшей высокой персоны, который должен был как-то прекратить бесцеремонное поведение подвыпившего скандалиста.
Сразу после непредвиденного казуса, повлиявшего на телесное равновесие Жомпы Гамбаевича, сопровождающий высокопоставленного чиновника кому-то позвонил по мобильному телефону и произнес несколько коротких фраз спокойным и ровным голосом. Нужно было около пяти минут, чтобы в палату реанимации в истерическом порыве влетела Белена Максимовна. Наклонившись до неприличия, если наблюдать сзади, к безжизненному телу своего породистого зама, она долго вглядывалась в покалеченную распухшую с кровоподтеками и ссадинами физиономию, меняясь сама в выражении лица от глубокой обиды до безмерного бешенства. Наконец Дуб-леди приняла разогнутую позу и сквозь сжатые зубы прорычала, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Убрать этого Джампу Задунайского… с глаз моих…вон…
При этом «главная» махнула рукой в неопределенном направлении.
– А если у него сотрясение головного мозга или даже гематома внутри? – тихо произнес кто-то.
– Какого головного мозга? Там кость, кость, кость, кость, ко…!
В палате вдруг через дальнюю от центрального входа в отделение реанимации дверь появился первый зам и по совместительству просто ценный для главного врача человек Мусолин Юзеф Кузьмич.
– Белена Максимовна, телефон Привеска не отвечает. Несколько раз звонил и …ничего. Жена его тоже в неведении.
Первый заместитель главного врача сразу и не заметил поверженного на полу Жомпу.
– Позвони еще раз, – выпалила «главная» и выразительно кивнула в сторону объекта поиска.
– Славненькая картинка, – только и смог проговорить Мусолин.
Неделю Привесок провел в отделении травматологии, исправно соблюдая больничный режим и строго в соответствии с ним выходя на прогулки. Он мужественно переносил все лечебные процедуры и вежливо здоровался с каждым встречным, иногда по три-четыре раза в день. По-видимому, травма все-таки сказалась на морально-этических центрах его головного мозга, причем в положительном смысле. Затем Привесок выписался. Он долго перед выпиской благодарил врачей отделения, отвешивая поклоны и смахивая с глаз слезы. Про диссертацию Привесок начисто и навсегда забыл. Лишь иногда в его сознании путались какие-то смутные воспоминания. Общением с потусторонними силами он также больше не занимался.
Высокопоставленный столичный пациент также поправился и укатил в Москву, оставив в «Книге жалоб и предложений» благодарность за профессионализм и внимательность, чем растрогал Белену Максимовну до глубины души, и она во всем простила Привеска. «Транспортная больница» продолжала жить своей жизнью.
