Финикиец. Свобода – это то, что у меня внутри

«Любим Богами послушный,

Ненавидим Богами непокорный!».

Поучение времён Древнего Египта,

требовавшее беспрекословного

подчинения фараону.

— «Работай, раб, работай! Пошёл! Быстрее, быстрее! Тяни! Давай, раб, пошёл! Это тебе не твоя Финикия. Здесь Египет – земля Фараона! Пшёл вперёд! Работай!» — орал старший надсмотрщик, подгоняя кожаной плёткой одного из группы нескольких доходяг – рабов, тащивших за верёвку огромный каменный блок по дороге в сторону строящейся пирамиды.

Один из рабов, тот самый, на которого орал надсмотрщик, остановился, замерев на мгновенье. Память раба, возбуждённая словами надсмотрщика, унесла его мысли на Родину, в Финикию. Но этот краткий миг воспоминаний, вспыхнувший в его сознании, резко оборвался с новым ударом плётки, опустившейся на плечи.

Финикиец уже не чувствовал боль, точнее, тело его, привыкшее к непрекращающимся, ежедневным, ежечасным, почти что ежеминутным побоям, неспособно было уже воспринимать боль, превратив его — человека в бессловесное, отупевшее животное.

Сознание финикийца заблокировало это унизительное, воспротивившееся душе его, восприятие побоев, отказываясь подчиняться египтянину. Затем сознание финикийца заблокировало и движение его тела – он остановился.

— Что ты встал, словно осёл? Работай! Вперёд! Подчиняйся! Кому я сказал?! Работай, раб! Работай, солнце ещё высоко! — орал прямо в ухо финикийцу надсмотрщик.

Финикиец же, резко отбросил, сняв со своих худых, измождённых плеч верёвку, которая другим концом своим опоясывала огромный каменный блок и, встав в полный рост, выпрямил свои плечи, едва прикрытые изорванной в лохмотья рубахой.

Выпрямив, впервые за многие дни, своё тело, он взглянул прямо в глаза египтянину и, затем, тихо, с усилием, разрывая в кровь спёкшиеся от нещадно палящего солнца губы, сказал: —  Я не раб! Я – финикиец! Я – Человек!

— Что?! Что ты сказал?! Финикиец?! ХА – ХА – ХА! Человек?! ХА – ХА – ХА! Мне смешно! – надсмотрщик, вдоволь насмеявшись, грозно заорал вновь, наливая глаза свои кровью – ты в Египте! Ты — собственность фараона! Ты – раб его! Фараон твой бог здесь – на Земле! Подчиняйся ему, непокорный!

— Нет! Я не раб! Я – финикиец! Я – Человек! — упорствовал, настаивая на своём, человек в оборванных лохмотьях. Худой, изможденный, он был похож на тонкий, прозрачный, белёсый, высушенный на солнце папирус.

— Ах, так?! Ты отказываешься работать? Ты… ты смеешь перечить воле фараона? Так знай же — ты умрешь, умрешь мучительной смертью! Ты пожалеешь о том, что ты родился, пожалеешь, что не умер раньше! Ты пожалеешь даже о том, что ты когда-то появился на свет в своей далекой Финикии! – орал до белой пены у рта надсмотрщик-египтянин, нанося, несопротивляющемуся, но стоящему по-прежнему прямо, рабу удар за ударом плетью, пока тот не упал, завалившись набок, и истекая кровью, не потерял сознание.

— Горячо… немыслимо горячо… как же невыносимо печет голову, жжет тело, жжет самый маленький его кусочек. Нет сил… нет… не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, ни шеей. Чертов этот ошейник! Нет – стоп! Шея шевелится… шевелится, но неподвижно тело!  Глаза! Нужно попытаться открыть глаза! – финикиец открыл глаза, разорвав неимоверным усилием спекшиеся от крови веки, и ужаснулся от увиденной им картины – Нет! Боже, о, нет!

Песок, он видел только песок. И все. Песок, простирающейся до самого горизонта – туда, где маленьким треугольником вдалеке, с недостающей вершиной —  острием вверху, виднелась у горизонта пирамида. Но совсем не вид пирамиды устрашил его, а то, что он подбородком своим ощутил раскаленный солнцем песок, уходящий вдаль к этому горизонту.

— Трудно дышать. Хочется пить… пить. Горло, дико дерет горло!  – финикиец вдруг в памяти своей восстановил картину, произошедшую чуть ранее во времени, но только глядя на все это событие как бы со стороны, и сверху, видя то, как надсмотрщик, отдавая приказы, руководит своими подчиненными:

— Закопайте его в песок по самую шею! Пусть сдохнет, в наказание самому себе, и в назидание другим, чтобы даже и мысли у них о неповиновении не возникало! Пусть мучительная смерть найдет его здесь, пусть ястребы выклюет ему глаза. И… и снимите с шеи его цепь, она пригодится новому рабу… какому-нибудь финикийцу. Тьфу, а черт! Просто рабу, рабу фараона – Великого царя Египта! – осекшись от слова «финикиец», произнесенного им, поправил речь свою надсмотрщик, восхваляя своего царя. Затем он отвернулся лицом к пирамиде, не в силах смотреть на не покорившегося ему и его царю финикийца.

— Птицы! – воскресив в памяти эту картину, финикиец теперь поднял вверх, насколько это было возможно, глаза к небу, к зависшему в зените нещадно палящему солнцу, и увидел их – птиц, парящих высоко над ним.

Птицы. Сейчас он не рад был им, птицам. Совсем не так, как рад он был им раньше, когда он моряк, владелец торгового корабля Финикии, радовался, завидев птиц в небе. Радовался словно ребенок, зная о том, что птица в небе над морем – это знак, знак того, что рядом берег, суша, земля, Финикия, его жизнь и мама. Финикиец вспомнил мать, тот самый последний момент их встречи – то, как с большой неохотой она провожала его в гавани, долго глядя вослед кораблю, груженному стволами кедрового дерева, и безмолвно плакала.

Затем, он в памяти своей просмотрел все последующие после этой сцены прощания, события: нападение на его корабль, недалеко от берегов Передней Азии военных кораблей египтян, пленение и, слившийся в один единый день, его рабский труд на строительстве пирамиды фараона. Сколько дней, месяцев, а может быть, лет он таскал по пыльной дороге в единой веревочной связке с другими рабами огромные каменные блоки, он не знал.  Не знал и не помнил, потеряв отсчет времени.

Ему казалось, что это вечность, — мучительная, непрекращающаяся мертвая вечность, словно он и не жил вообще, утратив все ощущения жизни человеком.

Бесправная, молчаливая и бессловесная, безмолвная вечность раба. Не зря египтяне называют плененных ими людей «живыми мертвыми», — это название человека – невольника, как нельзя лучше передает суть его состояния и положения его бесправной жизни.

— Но, теперь, Я СВОБОДЕН!

Пусть не телом, но я свободен душой, свободен в сердце своем! И я победил, победил эту вечность моего рабства, и пусть я умру, но я умру свободным, не рабом! И я стану мертвым, простым мертвым человеком, не «живым мертвым», и предстану пред судом Бога Осириса, где оживу вновь – ведь Он Сам, умерев однажды, воскрес из мертвых для новой жизни! – мыслил финикиец, глядя на ястреба, расхаживающего на песке, прямо перед ним, всего в нескольких метрах.

Ему, изнывающему от смертельных объятий, сковавшего его тело песка пустыни, и

невыносимо палящего небесного светила, в нахлынувшей, все более захватывающей его сознание, галлюцинации стало казаться, что это не ястреб, а Сам Бог Ра спустился с Небес на Землю и теперь расхаживает перед ним в раздумьях, решая то, — сколько же отпустить финикийцу этих последних мучительных минут жизни.

— Пошел! Пошел прочь! Улетай! – из всех последних своих сил, тихим шепотом, почти безмолвно, прокричал финикиец, и увидел, как взметнулся в небо, с громким гортанным криком, ястреб.

— Ра! Мне помогает Ра! – прошептал финикиец и потерял сознание.

Потеряв сознание, он не видел уже, как рядом с ним спрыгнул с коня кочевник, спугнувший ястреба. Как и не видел он и остановившегося поодаль небольшого каравана кочевников – бедуинов, среди которых была женщина в черной одежде, с черным платком, прикрывающим ее лицо.

Он сошла с опустившегося на колени верблюда и подошла вплотную к голове финикийца, безвольно упершейся подбородком в песок.

— Откапайте его! – властным жестом своей руки указала на голову женщина, приказывая своим спутникам – Мы возьмем его с собой!

Финикиец пришел в сознание через несколько дней.

Открыв глаза, он увидел верх палатки — шатра, колыхаемый свободным ветром пустыни, а затем, ощутил и его, — ветер, вечерней прохладой приятно струящийся вдоль его ноющего тела.

Затем он попытался приподняться, желая осмотреть место, где он оказался, и застонал от пронзившей тело его боли. Оглядевшись вокруг, он увидел красивую женщину Востока, которая, услышав его стон, подошла и присела рядом с ним на ковер, поджав под себя колени.

— Кто ты? И откуда? – спросила она его на языке персов.

Финикиец знал язык ее народа и ответил:

— Я был «живым мертвым», рабом фараона, — так египтяне называли нас. Меня пленили, захватив мой корабль. Я моряк… и Я — Финикиец! Благодарю тебя, женщина! Ты спасла мне жизнь!

— Ясно! Наш караван сбился с пути, и мы нашли тебя. И… и не благодари меня. Это Ахурамазда привел нас к тебе! Благодари Его — Он не позволил богу Сету убить тебя! Ты свободен, мы – бедуины не признаем рабства! Нет, нет! Не благодари меня! Жить тебе или умереть – на это есть воля Всевышнего! Благодари Его! – очень мягко, но с непререкаемой решимостью в своем нежном, отливающем бархатом голосе, сказала женщина, и добавила еще —  Спи! Ешь! Набирайся сил! Силы теперь нужны тебе! Ты остался жить, значит так угодно Всевышнему! Значит, есть у Ахурамазды относительно тебя планы! Теперь живи! Живи, Человек!

Николай Зубков.                                                                                         02. 07. 2009 года.

Ахурамазда – Единый Бог персов, исповедующих одну из древних религий — Маздеизм. Он — Творец Мироздания.

Боги Египта:

Бог Солнца Ра – ежедневно на золотой лодке проезжает по своду неба и спускается к ночи на западе.

Злой бог Сет с рыжими, как песок волосами, красными глазами и ослиной головой. Он, придя со своими слугами, убил бога Осириса – покровителя растительности и земледелия. Осирис, затем, воскрес и стал царем и судьей в загробном мире.

Из словаря, этимология – происхождения слов:

Слово «раб» – произошло от индоевропейского корня слова в значении: «сирота», «беспомощный», «согласный на любой труд ради куска хлеба».

Слово «человек» произошло от общеславянского «дитя рода»: «чел» — восходит к индоевропейскому корню в значении «род» и общеславянское «век» — восходит к индоевропейскому корню в значении «жизненная сила».