Жители Горбри, жившие в зонах смешанных лесов, посреди которых был расположен величайший по размерам город, по традиции устроили набег на отдалённые земли Лериля. Солдаты и наёмники уверенно, со злым умыслом вышагивали по намеченной капитаном Отамиром траектории, к деревушкам Безымянных. Земли Лериля местность суровая, скупая на растительность, словом, угрюмая тундра. Изнеженным жителям Горбри было на чужих, холодных землях мерзко, неуютно.
Молодой светловолосый воин нарушил тоскливое молчание, многие на него обратили внимание:
— …И этот человек частенько оглядывался назад, глубоко в прошлое. Знаете, что он видел перед тем как засыпал? Да ничего хорошего! — Многие новобранцы просто так, без повода и осознания смысла посмеялись, а те, кто был постарше — вдумчиво, угрюмо промолчали.
Разведчики, находящиеся поодаль от основных сил, умело добывали информацию о противнике для главнокомандующего, одетого только в белое, с непонятными иероглифами на мантии, и взором вдумчивым, проникающим.
Так называемый наблюдатель этот, выделялся среди всех однотипных людей тем, что уж много разных слухов было на счёт какого-то престранно разодетого высокого человечка на белом коне. Среди наёмников некоторые перешёптывались о том, что он, мол, ведун — никак не меньше. Солдаты же были уверены, что это сам предрекатель судеб, но до конца точного ответа никто так и не знал. Да и не мог.
— Да, хорошо пошутил… — Тоскливо ответил подпитый наёмник, окосевшим взором разглядывая далёкие неприступные заснеженные скалы до самых небес, что не давали пройти никому за пределы скалистого пояса. Одно он знал наверняка — по ту сторону находится неизведанное. Он оглядел белого возвышающегося на белом коне наблюдателя с боязнью, опасаясь что-либо лишнее добавить к своим словам, но рискнул произнести нахлынувшие мысли для остальных:
— Знаете, у меня бывают ведения… или это сны — я не знаю что именно, но они гораздо лучше этой жизни. Только благодаря им я порой понимаю, что такое идеал на самом деле. Возможно и у вас в жизни было, или бывает нечто. Виденное мной превосходит данную скучную жизнь, дополняет её и подбадривает меня. Даже вдохновляет иногда и задаёт вопросы, на которых нет ответа. Там… тоже есть свои плохие моменты, но они мелочны для меня, потому что я там другой… Но это я! Более крепок на вид, младше — не то, что сейчас… Без седины, уверенный, на почётной должности и с живой семьёй, которая ждёт меня каждый день вечером, собравшись у костра. По мне так быть желанным — счастье. Я… и вам всем желаю приблизиться хоть на чуть-чуть к чему-то подобному. К гармонии что ли… Я не знаю, как это назвать. — Искренне закончил он, и замолчал. Началась зыбкая вьюга мороси.
Для большинства эти звучные, но бессмысленные слова ничего не значили, они их слушали от нечего делать, и забыли тут же, думая о своём. Меньшинство же обрадовалось такому сокровенному откровению. Они восприняли его проницательные слова слишком всерьёз, и сделали из этого цель, единственную и правильную.
— Ладно, затараторил! — Погрозил ему кулаком капитан. — Пора и отдохнуть, располагайтесь у тех поваленных деревьев. Жгите костёр. Всё равно нас больше и мы опытнее — нет у них шанса. — Прокомандовал измотанный непроходимой дорогой Отамир. Все обустроились почти что удобно, онт-офицер порекомендовал расставить арбалетчиков на случай нападения — это было одобрено наблюдателем.
Людей, в облачённых полностью в белое, наречённых в народе наблюдателями, с нестандартными, звучными голосами и в основном невидимых для простого люда — многие считали за вымысел. Где располагалось их логово в Горбри — никто не знал. Одно было известно точно: орден белых наблюдателей существовал с самого начала зарождения первого заложенного камня в Горбри. Некоторые восхваляли их настолько сильно, что у людей создавалось впечатление, будто бы эти наблюдатели и есть верховные вершители их судеб, стоящие гораздо выше самого императора Мистамина. Слухи на пустом месте не рождаются. В Горбри было категорически запрещено носить что-либо белое из одежды — таков был указ императора Мистамина. Мудрецы предвещали, а люд простой разносил сплетни, что тот, кто увидел такого человека, скоро потеряет своего близкого.
Очевидцы толковали, что, мол, видели человека в белом, стоящего и пристально, не шевелясь, наблюдающего за самыми важными событиями страны. В тавернах, разные, в основном подпитые простолюдины, чтобы навести на себя презентабельный и притягивающий вид, рассказывали любую историю, что они сами знакомы с одним из таких, лишь бы ещё забесплатно подлили какого-либо пойла.
Воины же чаще и правдивее, поведывали о том, что почти близко рассматривали их, пытаясь заглянуть в таинственные разноцветные глаза, которые манили ещё издалека. Одеяния, маска-капюшон, таинственные руны на мантии, от которых почти невозможно было оторвать глаз. Оружия у них никогда не наблюдалось. Они всегда держались на поле боя возле генералов или капитанов, периодически что-то нашёптывая им. Один их внешний вид вызывал у людей потаённый страх перед неизвестным. Почти как каменные статуи они восседали на своих конях, лишь изредка поворачивая голову в нужную им сторону. Никогда не моргая, взирали они на свои цели безэмоционально. Взгляды наблюдателей были впивчивыми и холодными. Некоторые смельчаки пытались подойти к ним, аккуратно, так, чтобы наблюдатели их не заметили, но это никогда не получалось — вот, один из них явственно видит его уже на расстоянии нескольких шагов, затем отвлекается на что-то малозначительное, и нету уже никакого наблюдателя.
Дабы пополнять ряды ордена — в особенный день по всему миру разыскивались дети. Сыск был направлен на брошенных родителями беспризорников или же живущих с кем попало мальчиков. За ними устанавливалась слежка, чтобы проверить, каковы они, что ими движет и чем живут. Орден искал одиночек, молчаливых, озлобленных на свою судьбу. Когда же выяснялось, что это был относительно чистый человек, и, неиспорченный уличной жизнью, его захватывали, засовывали кляп в рот и ночью уводили в приют для дальнейшей проверки. Многие там и дня не выдерживали. Их зверски истязали калёным железом ещё с детского и подросткового возраста, задавая вопросы о прошлом — так проходило около двух недель и они буквально ломали психику,почти до смерти. Вопросы были колки, словно иглы в череп, но необходимы для построения дальнейшего обучения. В них уничтожалась индивидуальность, человечность. Они были неотличимы друг на друга.
Ставка была на то, чтобы они в будущем стали нечувствительны к боли и любым другим напастям, чтобы их, что самое важное, при поимке невозможно было разговорить, и разузнать любую важную информацию. Выявляя информацию о прошлом каждого, которая всегда была правдива, всегда записывалась — всё было учтено и взвешено. Информация об особенностях, характеристики поведения, и типах характера вне пыток в своих камерах под землёй. Выбраться было невозможно — только терпеть и ждать, что же будет с ними дальше. Худшее же было впереди, и далее ломались из десяти процентов — половина. Психологическая давка тех, кто её уже прошёл, а после неё от обученных специалистов. И всё это для достижения одной цели — создать непоколебимых одиночек и отдавать им разные приказы, обучить их не доверяться пустякам, только факты и доказательства могли внушить в них уверенность. Всё для поддержания баланса в мире.
Приказы свыше от Терата, правой руки главы ордена, были сложновыполнимыми. Для достижения разнообразных целей наблюдатели шли на всё, кроме убийства. Поначалу им, особенно в юношестве, совершенно не нравилось то, чем они занимаются, как их тренируют, упражнения на выдержку и неторопливость в суждениях были нестерпимо скучными и сложными. Почти одно и то же каждый раз, но у юношей, выдержавших первые дни, не было иного выбора кроме как продолжать обучение. Обучение длилось вплоть до шестнадцати лет, к этому времени все они выглядели не по своему возрасту. Постаревшие от изматывающей жизненной деятельности, под белой мантией и суровым впивающимся взглядом — все были похожи друг на друга как два одинаковых клинка. О личной жизни и речи быть не могло, на это попросту не нашлось времени, да и это попросту им не нужно. Каждый из них стоя спал лишь треть часа, и этого хватало для активации и продолжения служения Терату и короне.
Почти никогда не снимая белое одеяние, они с трудом привыкали к тому, что оно при любых формах тела было неудобно и сжимало почти в каждом месте. Поначалу они ненавидели это облачение, но оно спасало многих из них от ударов прямиком в тело и других смертельных приёмов. Она даже спасала от выстрела в голову из арбалета, так, по крайней мере, докладывали воины, что наблюдали за ними. Толстая мантия была непростой, многослойной, из редкого вида кожи животного, которое считалось вымершим, но выращивалось в тайне глубоко под землёй. Каждая из рун расписывалась, и заговаривалось главой ордена, который был старше самого Терата. Они не верили в старых и новых богов, только логика и разум — это им внушали ещё с малого возраста, и благополучно доказывали, что этот путь единственно правильный.
Расположившись около кострища, один из наёмников поведал историю:
— …И в кустах, пока я доедал, передо мной пробежал зверь, выше меня втрое! Нет, ну вы можете себе представить, я, в разведке, перед сном собрался поесть и, только начал откусывать ломоть хлеба, и тут тень, покрывающая меня целиком! Оно загасило огонь своим громким рыком… Я тут же обронил еду на траву из-за испуга, попытался нащупать хоть какое-нибудь оружие, но оно было в сумке, которую невозможно разглядеть в той тьме… — Далее наёмник замолчал, вспоминая детали, а некоторым не терпелось продолжения.
— Чего умолк-то? Сколько лет уже прошло после того случая? А?! — Один из воинов не выдержал и закричал в нетерпении.
— Четыре с лишним. Конец Увядания, я выбрал нужное место, незаметное от Безымянных, развёл скромный огонь, так как было всего лишь прохладно. Возле ручейка, набрал воды в две фляги — одна из них была приспособлена для тушения огня на ночь. Честное вам слово, я так никогда ещё не пугался! — Рассказывая правду, он пытался вглядеться в глаза каждого воина понятым. — Я не знаю, почему остался в живых, оно выглядело грозно, так, что точно могло слопать меня…
Повисла недолгая пауза, только ветер и громкий дождь прерывали её. Многие обдумывали сказанное. Рассказчик взволнованно спросил:
— Что же это могло быть?! Уже прошло более четырёх лет, а я так и не понял что это. Более я не решался в одиночку ночевать в Лериле.
— Ну, у меня ничего подобного не случалось в жизни, всё ровно, даже гладко было. Что ты там забыл-то вообще? Для кого и что разведывал? — Спросил старик без носа.
— Да чушь он какую-то придумал! Лишь бы поразвлечь народ и удивить нас тем, чего не может существовать! — Сказал самый старый воин из второй роты наёмников. Он с отвращение глянул на этого рассказчика, оглядел его скуластое лицо, и сплюнул в траву.
— Может самец буйвола?
— Откуда взяться буйволу в Лериле? — Усмехнувшись, ответил Вельмол, наёмник с угольно-чёрной бородой.
— Я с тобой согласен. Сколько живу — никогда не видел существа, ростом выше человека. В Лериле почти что нет животных выше паха. В этой истории как минимум перегиб с размерами. Может быть это был — высокий самец оленя?
— Это уже ваше дело, верить или нет. Я просто рассказал эпизод из жизни, надеясь понять, что это такое было. Вдруг кто-то из вас с подобным встречался?.. Но, видимо, что нет. — Обиженно сказал тот.
— Капитан, не пора ли уже, того, выступать? Сколько ещё идти-то? — Рискнул спросить онт-лейтенант.
Отамир не хотел раскрывать того, что они на самом деле заблудились ещё вчера и просто промолчал. Все земли этих инакомыслящих были похожи, ничего примечательного не было и потому, каждый раз, тот или иной капитан путал маршрут. Он достал карту, посмотрел на неё внушительно для остальных, но сам ничего не понимая быстро убрал, при этом фыркнув из-за разочарования и для виду.
— Ну, судя по настроению капитана, я бы сказал, что нам ещё идти неизвестно сколько… — Промолвил кто-то из толпы солдат.
Были и любимчики поболтать меж собой, чтобы скоротать путь и поднять настроение. Любая чушь шла в ход, только бы открыть рот и что-то произнести. Бывало даже почти что интересное.
— Такого сильного снегопада вперемешку с дождём мне ещё не доводилось видеть. — Произнёс почти про себя Ронэмил, одноглазый копьеносец, с коричневыми волосами собранными сзади в хвост. Некоторые с ним согласились, другие же сохраняли угрюмое молчание. Ронэмил подозрительно наблюдал всю эту непогоду снизу вверх большую часть пути, так как края эти были скупы на растительность, которая ему не нравилась, и озёра с речками тоже.
— Да ещё и со вспышками в небе… — Озадаченно ответил рядом шедший Вельмол, его друг. Ему было скучно, и он ждал, когда же уже всё закончится и он отправится на родину в Горбри. Его нетерпение нарастало, он понимал, что это надолго.
Как только разразился первый гром в сером небе, многие из солдат подняли ввысь щиты — в попытке укрыться от угрожающей молнии, которая, по их мнению, могла поразить любого. Но её не последовало, только дождь стал хлестать сильнее, а чуть погодя сменился на мелкий град. В ночи свет далёких разноцветных вспышек в небе озарил всё, воины и наёмники сбились с ритма, прекратили вовсе идти и сбились все в одну кучу. Для многих это было что-то ненормальное, некоторые говаривали, что эти вспышки неспроста, а для устрашения от Безымянных колдунов. Капли дождя нескончаемо тарабанили по броне солдат. Наёмникам не очень повезло — дождь был настолько сильным, что иглами бил по открытым участкам тела. Они быстрее солдат вымокли до ниточки, но никто особо не жаловался.
Завидев вдалеке свет огней и деревянные постройки, они ускорились. Многочисленные, чуть ли не чёрные деревья стояли без единого листочка на ветвях, трава под ногами была серой, мёртвой. Земля от дождя была липкой, скользкой, что мешало воинам быстро передвигаться. Почти на лице каждого, из-за такой погоды, было уныние и печаль.
Многие чихали и кашляли, сопли текли ручейками из разнотипных носов, они высмаркивались в траву, иногда на сапоги ничего не подозревающих соратников, которые шли почти вплотную друг к другу. У некоторых из-за слабого иммунитета к такому климату, на лице и руках виднелись волдыри,которые вызывали нестерпимый зуд и самое глупое действие было расчёсывать их грязными ногтями. Некоторые из них умирали, не дойдя до места назначения в муках. Их соратники всё это слышали и видели, и это уж точно не прибавляло им храбрости перед боем.
Но один из наёмников не унывал. Вельмолу нравился дождь, он чувствовал в нём нечто романтичное — одновременно печальное и успокаивающее. Он нравился ему больше чем обычная и скучная, ничем непримечательная погода, в которой его настроение было ровным — ни радости, ни печали. Он замечал трудности, дарованные им судьбой — и всё равно преодолевал их несмотря ни на что. Грубость и одновременное спокойствие в его голове гармонировали, внутри него жил нежный ребёнок, стремящийся познать этот мир. Он желал воспитать в своих детях ту духовность, которую замечал в отце. Также ему желалось в буквальном смысле вдолбить в их сознание такое понятие, как мораль, доблесть и честь. Это был настоящий лидер во всех начинаниях — не ведающий страха перед поставленными задачами. Он славился рассудительностью и терпением, он всегда выслушивал пожилых мужей, дабы набраться жизненной мудрости для себя, и после этого передать её детям. Природа женщины, и особенно его молодой жены Филити — и по сей день для него была таинственной, интересной загадкой. Он не раз был на грани смерти — и всё равно выживал наперекор судьбе.
Почти как герои прославленных и минувших времён из старинных сказаний, словно бы в последний бой, восходя на холм за которым находилась маленькая деревушка, окружённая частоколом, за которым было не более двадцати домов — солдаты бежали в бой с криками и хохотом. Это вовсе был не военный объект, предназначенный для уничтожения. Но приказ был отдан — и деваться было некуда. Не хватало только полноценного оркестра, чтобы всё это выглядело более нелепо — так думал Вельмол, глядя заключённых в кольчугу с бронёй солдат, вооружённых в основном мечом со щитом. Выломав проём в массивных воротах топорами, солдаты торопились попасть внутрь деревни и приступить к разгрому.
Наёмников же было в четыре раза меньше и облачены они были в кожаные куртки тёмного цвета, меховые штаны служили лишь для утепления ног в таких нестандартных для них условиях. Защиты никакой не выдавалось. Только у более-менее обеспеченных единиц хватило денег купить перед набегом щит покрытый сталью, а не деревянный, кольчугу, доспехи и шлем.
Наиболее разумные на голову третьей пехоты наёмников, коих была горстка из сотни, в сердцах проклинали на всех языках капитана Отамира, за его приказ по уничтожению очередной маленькой деревушки под названием Холфрам. Чин капитана дали ему буквально месяц назад и он толком не знал, как управлять войском. Ещё с детства пухленький, он смотрелся и сейчас неуместно на фоне грациозной лошади — но он пытался это компенсировать здоровенными и толстыми усами тёмного цвета — и всё равно смотрелось всё это глупо.
Наёмники, те самые, что были наиболее разумны, уж точно не собирались бежать вперёд быстрее солдат чтобы начать линчевание в назидание настоящим, могучим ветеранам Лериля. Они видели, что убивать то по сути — некого. Большее количество наёмников это различные преступники, карманники, безработные, бездельники, которых выискали, руководствуясь указом свыше, мол, работай в угольных шахтах, или воюй за правое дело. Но были и простые желающие подзаработать, также бездельники, и те, кто просто хотел поучаствовать в набеге.
Горбри, после пятилетней передышки, в третий раз вела войну против Безымянных, которые на взгляд Ронэмила были безобидными иноземцами. Но ими повелевала врождённая жестокость. Вельмолу и его другу, было почти что безразлично на кровопролитие, хаос, и неразбериху в деревушке. Его не интересовало беспричинное вырезание мирных граждан. Он хотел поскорее вернуться назад к своим родным. Для этого он, как и все остальные, вызвался добровольцем в наёмники вместе с Ронэмилом, и решил подзаработать , как оказалось в дальнейшем — на несправедливой, совершенно бесчестной и ложной войне.
Вельмол слышал разные слухи о жителях Лериля: что они каннибалы и едят мясо с живого противника, оставляя лишь кости. Их охотники целенаправленно выискивали детей и женщин, проникали скрытно в пригородные дома Горбри посреди ночи и воровали их, затем обезглавливали и насаждали каждую голову на колья, а тела вешали за ноги с помощью верёвок на сучья деревьев по всей территории своей страны. И всё для того, чтобы противники, шедшие на них снова с войной, потеряли боевой дух при виде такого. Это, по слухам, приносило простому люду Лериля немалое удовольствие, некоторых даже подбадривало стать очередными добровольцами и встать на защиту многочисленных деревень. Но ничего такого Вельмол за весь путь не увидел, только отчаянно защищавшихся безобидных трудяг.
Ронэмил протыкал насквозь Безымянных, он не чувствовал и доли сочувствия к этим вооружённым чем попало защитникам, если можно так назвать стариков и детей, возрастом не более шестнадцати лет без обмундирования. Вооружены же они были в основном обыденными предметами, такими как; серпы, кузнечные молоты, мотыги, вилы, ножи и топорами — что уже было более опасно для солдат облачённых в броню. Всё равно это было бессмысленно, одни только наёмники превосходили их численностью вдвое и были вооружены хорошо заточенными кинжалами, мечами, и копьями из лучшей стали. Потери со стороны солдат Горбри конечно же шли, но их никак не сравнить с той резнёй, что творилась в Холфраме.
Проткнув насквозь копьём и поднимая вверх пожилого старика ввысь, Ронэмил счастливо улыбнулся. После этого изящно мотнув копьём он скинул его обмякшее тело в канаву. Он был безэмоционален почти во всём, кроме битвы, очень выборочен в общении, а порой и вовсе старался избегать его.
Начальная история Ронэмила была безрадостной, несправедливой и тягостной для обычного человека. Большую часть жизни он прожил без друзей, напарников, и даже без знакомых. Ронэмил и по сей день не понимал что это такое. Самый одинокий человек в Горбри — это не раз доходило до него и вводило его в самые худшие настроения. Для него люди были чужими, как впрочем, и он для них. Ронэмил никак не мог сам измениться и изменить отношение к себе, хоть и пытался по-всякому и по-разному, с некоторой долей фанатичности в первые времена, пытаясь исправить ситуацию, и всё же всё это было напрасно. Вдобавок к этому он находился под постоянной давкой со стороны родственников, они требовали от него слишком многого и невозможного, не по его силам и умственным возможностям. В особенности мать — она была слишком требовательна и ждала скорейших результатов. Ему было неприятно, почти что холодно от одного её взгляда, глаза всегда смотрели на него сухо, без любви, как на какой-то предмет и уж точно не так, как смотрели другие матери на своих детей. У него постепенно развивалось угнетение впоследствии того, что она не уделяла ему слишком мало времени в самый трудный период, начиная с семи лет, и заканчивая четырнадцатью. Мать относилась к нему очень пренебрежительно из-за его неуспехов на протяжении всех годов учёбы в платных заведениях, откуда его каждый раз выгоняли с позором и смешками на всё училище. Но как он мог добиться чего-то, если это просто не дано? Никто в жизни его не поддерживал, ни выслушивал и ничем не помогал. Он был вечным неудачником — так его называли многие, и так было в первые времена. Никакое ремесло, за какое бы он не пытался отчаянно взяться ему не подходило. Но спустя некоторое время всеобщего презрения он нашёл выход. Из-за неуспехов и неосознанности сути проблемы в нём проявилась беспричинная озлобленность ко всему — и именно эта злоба направляла его в дальнейшем. Усилием воли он всё же смог поставить перед собой цель, к которой шёл не сдаваясь.
Начальное перевоплощение началось на улице, где он и стал жить, сбежав от ненужной семьи. Нечего и говорить, что у него не было никакого желания возвращаться в то место, которое считалось домом. Особенно проблематично было достать еду в тяжёлые зимние морозы, но он всё же находил способы — на то толкал инстинкт выживания.
В тёплые времена Благодати всё было проще, так как он смастерил удочку и за месяц наловчился хорошо ловить рыбу. Возле пригорода Горбри протекала речка, там водилось мало рыбы, и никто не занимался рыболовством именно в этом месте, но ему удавалось изловить не только мелочёвку. Однажды утром дёрнулся крючок, и он среагировал молниеносно в надежде вытащить очередную мелочь и поскорее её зажарить, но ничего у него не получилось — рыба была очень большой, сильной и проворной. Держал он удочку крепко и напористо, пытаясь вытянуть её на песчаный берег, но она резко рванула в глубину, и он полетел вместе со сломанной удочкой в речку.
Наплевательское отношение к нему, которое было всю его начальную жизнь — как будто бы подбадривало его дальше пытаться выживать, не смотря на то, что он уже почти везде опозорен из-за пустяков.
Он нанимался работать кем угодно, первоначально начиная грузчиком в доках, возле причала Скользкой рыбы. Там он таскал тяжеленные мешки с зерном весь день без переставая, до изнурения до позднего вечера. Денег от такой работы еле-еле хватало, чтобы поесть сытно один раз в день. Жить на улице, как минимум не комфортно, никто не соглашался его приютить, как бы он ни молил, будучи верующим в новых богов. Для себя он усвоил накрепко: жители Горбри — злые. Но потом он обдумал это и осознал — им ни к чему чужие проблемы.
Не сразу, но мало-помалу в нём стала проявляться независимость ото всех. Он стал грубеть и твердеть характером, стал более стойким к издёвкам шпаны и безразличию родственников, к которым он стал более реже наведываться, чтобы скрытно перекусить, не перемолвившись ни с кем и словечком. Но один единственный раз его услышала ночью мать, когда он стоял в полутьме комнаты и ел хлеб. Это была их последняя безмолвная встреча. Для него больше не было такого понятия как семья. Зачем они ему теперь, если он им не нужен вовсе?
Недолго длились муки его одиночества, как только Ронэмил более-менее окреп, он записался в Серебряный Отряд, и там же был выдержанный и умелый Вельмол, который был чуть постарше — увидел его в деле.
Первоначально проигрывая каждому на тренировке, даже новичку, который только-только пришёл попробовать себя в деле,он никогда не сдавался и просил ещё и ещё дополнительного боя до изнурения. Так вышло, что на одной из таких тренировок против него вышел бывалый боец, постарше, чем Ронэмил на два десятка. Верзила, уже побывавший на поле битвы просто хотел преподнести пару уроков, которые познал на войне, но бой затянулся и уже не казался как тренировка. Оба стали биться в полную силу железными мечами, которые специально были не заточены. Ронэмил не успел вовремя парировать стремительный удар в лицо. Левый глаз навсегда был потерян, лекарь ничего сделать не смог. Даже такая потеря его не остановила, он продолжал тренировки. Поначалу ему нравился сам факт участия, он не обращал особого внимания на проигрыши. Эта настырность понравилась Вельмолу, он видел, как Ронэмил потерял глаз в несправедливом бою. В этот злополучный момент ему стало жаль одиночку, и он решил подружиться с ним во что бы то ни стало, хоть и знал, как плохо к нему относились его товарищи по оружию.
Подружиться получилось легко, даже слишком. Стоило ему только заговорить о простом житейском, как Ронэмил сразу же с улыбкой посмотрел на него и яро подхватил такой ничтожный, пустяковый диалог. Таким образом, так с лёгкостью закрепилась за ними дружба на долгие годы. И чем больше и разгорячённее они общались, тем для Вельмола вероятнее становилось понятно то, что тот просто хотел хорошенько выговориться за многие годы молчаливой хизни. И он с лёгкостью принимал и выслушивал всё от своего нового словоохотливого друга, разнообразные истории страны, иронические шутки, его эпизоды из жизни, а также переломные события, что изменили его мышление . С помощью поучений, а также поддержке Вельмола, Ронэмилу удалось отлично натренироваться. Он наконец-то за многие годы получал истинное удовольствие и нашёл своё призвание, а именно война и сражения.
Спустя полгода такой помощи, он уже сам стал непобедимым и больше ничему не мог научиться у Вельмола. Каждый раз надсмехаясь над падшим противником, он властно произносил: «Я победил, ты проиграл». — Для него только это было важно. Именно в моменты победы он мог глушить в своей голове горечь неудач прошлых времён и полностью отдаваться приливу подобных наслаждения. Он больше никогда не проигрывал за десять с чем-то лет разнообразных тренировок и этой войны. И так, шаг за шагом, трудность за трудностью, он преодолевал всё новые границы, пересиливая себя. Из-за этого он стал гораздо более эгоцентричен и ни дня не проводил без боя. В особенности его интересовали битвы с новыми соперниками, так как побеждённые для него — прах и не более. Но из уважения и дружбы он никогда не предлагал Вельмолу серьёзный спарринг, только тренировки и не более.
Однажды он очень сильно поблагодарил своего единственного друга за всё, за длительные тренировки, за правильные поучения и за поддержку, сказав: «Я ничего бы не добился без тебя, нескончаемые провалы могли бы буквально довести меня до… Но благо ты подвернулся и помог мне стать тем, кем я теперь являюсь. Ты, и только ты вовремя вырвал меня из этой печальной ситуации, обучил необходимым азам, и стал дружить со мной… За что я тебе очень благодарен и клянусь быть верным напарником по оружию.»
Из Ронэмила выдался небывалый воин, жаждущий сражения и не ведающий жалости — то, что он был жесток, очень не нравилось Вельмолу, и он не раз пытался переубедить того, но было бессмысленно. «Он как будто бы был создан только для войны.» — Так однажды заключил он, глядя на упорные тренировки одноглазого друга.
Вельмол, в отличие от своего друга, не усердствовал в кровопролитиях невинных, на его взгляд людей. Конечно же, он порой просто парировал своим широким одноручным мечом удары, нанесенные вилами и молотами, дабы ему не нанесли урона, но сам он не наносил ни единого смертельного удара, так как это расценивалось для него как что-то неправильное, ненужное. Убил он лишь двоих, более-менее вооружённых мечами и облачённых в кольчугу с прочной кожей, и то лишь по прямому приказу капитана Отамира, которому не нравилось его бездействие. Это было легко, словно чихнуть лишний раз — и одновременно неправильно.
Родом он был как и Ронэмил из Горбри, всю жизнь прожил в скромной хижине в Деревянном квартале с тремя сёстрами чуть постарше его по возрасту, женой, дочкой и сыном. Вельмол уже находился в среднем преклонном возрасте, но значимый срок не повлиял на вялость разума — совсем наоборот. Он был живее всех живых. Приёмные родители его умерли недавно, почти одновременно — от новой, быстро распространяющейся болезни, от которой лекари с алхимиками никак не могли изобрести лекарств, и толком не знали с чем имеют дело. По всей столице в этой эпидемии винили Безымянных, на которых они сейчас и напали. Пусть даже какая-то мелочь случиться, всё равно винят только их. Вельмол хоть и понимал, что тёмный день кончины родителей когда-нибудь должен наступить, всё равно всю свою жизнь боялся, что ему придётся стать главой и опорой семьи. Не из-за трудностей будущего и финансовых проблем, а из-за простой, но всё же неотвратимой потери двух самых важных и любимых близких. День потери отца и матери был для него худшим и запомнился навсегда.
Эпидемия под названием Мутная кровь — быстро охватила Горбри. Болезнь протекала тяжко, словно наказание от предков, которые были недовольны ходом событий живущих на данной земле. Эта пагуба умертвила уже многих за тридцать два года. В чём именно крылась причина заражения — установлено не было. Постепенное помутнение рассудка, переходящее в бред со вспышками бешенства. Всё заканчивалось некрозом конечностей. Кожа поэтапно приобретала омерзительные виды, от бурых и многочисленных волдырей, а под самый конец и вовсе отслаивалась кусками. Были также не настолько серьёзные изменения в организме, как гниль зубов, изменение цвета глаз и волос в светло-серый оттенок. Вельмолу пришлось переселить своих родных в лечебницу, чтобы не пугать детей и жену их внешним видом. Он надеялся, что там их вылечат, но как оказалось впоследствии — там занимались только изучением болезни с последующими экспериментами новых вакцин. Все в Горбри, особенно простолюдины, проходили регулярные, принудительные проверки участков кожи, окрас глаз, и целостность зубов.
Вельмола из воспоминаний вернул грохот обвалившегося из-за пожара дома. Горстка солдат тоже, не теряя времени и слушаясь приказа, поджигали остальные деревянные строения. Один из наёмников ели-ели успел унести ноги, вынося драгоценности в виде мяса, овощей и бутылок вина в мешке из горящего амбара. Потчевали армию императора Мистамина скудно. Особенно наёмников, им всем выдавали только мешок с картошкой на весь путь, которую они жарили на привале у костра. Остальное приходилось выпрашивать у солдат, либо же просто стерпливать такие условия.
К Вельмолу направился сержант, который наскоро зажёг кремнем факел, и передав ему в руки, скомандовал голосом, лишённых каких-либо чувств:
— Подожги мельницу. — Вельмолу ничего не оставалось кроме того, как повиноваться и подойти поближе к строению. Приоткрыв дверь он увидев старуху, которая закрывала ладонями рты двух детей, он на некоторое время замешкал, не зная как действовать. Увидев в руках у него огонь, она начала яростно размахивать руками и выкрикивать на его языке: «Только не детей!» Он просто показал пальцем на свой меч, а затем на выход.
Ронэмил разыгрался, глаза его горели, он за какое-то мгновение увидел схожесть лица этой женщины со своей матерью. Недолго думая, он ударил женщину тупой стороной копья по голове, когда та пробегала возле него в сторону леса, детей же никто не стал трогать. Капитана Отамира и офицеров очень обрадовало такое обращение с безоружной женщиной, и он, подозвав к своей лошади Ронэмила что-то шепнул ему на ухо.
Огонь очень быстро распространялся, и спустя мгновение вся мельница мигом вспыхнуло. Вначале был слышен треск соломы с досками, но спустя некоторое время на самом верху здания, где пряталась какая-то семья, стали раздаваться их крики. Кричали и плакали дети, с десяток уж точно, и несколько девушек, которые истерично завывали. Их вопли постепенно переходили в хрипящее бульканье, а затем и вовсе всё смолкло для Вельмола. Он ничего более не слышал, находился в состоянии шока, осознавая то, что он, и именно он убил ни в чём неповинных мирных людей и детей. Что-то треснуло в его нутре, во рту появилась сильная горечь, дышать стало тяжело. Он отошёл подальше от пожарища и просто сел посреди дороги, обхватив руками голову. Вельмол много раз про себя проговаривал: «Нет,нет…»
Один из защитников этой деревушки никак не сдавался, что начинало сильно раздражать капитана Отамира. Одиночке было на вид около тридцати с лишним лет, держал в обеих руках по ножу и дрался отчаянно. Его мускулистое тело покрывала рваная и грязная штанина красного цвета, волосы его были ядовито-оранжевого цвета. Он с лёгкостью отражал и контратаковал удары мечей и копий, словно для него это была простая игра с детьми. Он положил уже с десяток наёмников и горстку солдат, с целью не подпустить никого к своему дому. Но всё же трое бойцов смогли его оттеснить от дома с помощью копий, которые он яростно отбивал, не давая себя задеть. Как только проход к дому освободился, туда вбежал солдат с довольной ухмылкой и факелом в руке, который он сразу метнул внутрь постройки. Женщина в красном платье выбежала из этого самого дома. За руку она держала девочку лет шести-восьми, которую дерзко вырвал из её рук проворный солдат, затем он мигом взвалил её на свои плечи и унёс прочь к лошади Отамира. Дом воина-одиночки полыхал,его дочь схватили, жена же пыталась её освободить. Он сдался, откинул ножи в сторону и сел на землю с поникшей головой. Его, сдавшегося, окружили и принялись молотить не простыми кулаками и ногами, а закованными в сталь.
События для Вельмола и в особенности для этого последнего воина навсегда отпечатались в памяти и длились настолько медленно, что он мог всё рассмотреть.
Уже изрядно побитому, воину всё же удалось поднять голову, взглянуть и увидеть худшее в своей жизни. Арбалетчика, который начал заряжать арбалет двумя болтами сразу, то, как он пристально прицеливался в ногу убегающей в лес женщине, закрывая один глаз, то, как он вдохнул воздуха, чтобы мягко нажать спусковой крючок и выстрел прошёл успешно. И всё для чистого издевательства, чтобы она упала, и начала кричать от боли, хватаясь за свою ногу. Воин отреагировал очень бурно, в то время как некоторые из солдат начали смеяться над этим зрелищем. Его крепко держали в объятиях, не давая и шевельнуться уже пятеро солдат. К огромному сожалению, безучастному, подавленному Вельмолу в то время, когда последний из воинов деревни пытался яростно выпутаться из захвата скалящихся воинов, просвистел последний выстрел в тело женщине.
Он не смог этого вынести, всё его лицо приобрело звериный оскал, он возжелал хоть как-то и кому-то отомстить.Он укусил и вырвал целое ухо наёмнику, который завизжал как свинья, придерживая обеими руками рваную рану, пытаясь тем самым остановить кровь. Озверев, он быстро присел, когда его силой удерживали и, разведя руки в стороны, он резко высвободился ото всех. Каждый из захватчиков полетел в грязь, удивлённо. Это дало некоторое преимущество, и воин вытащил кинжал из-за пояса ближайшего падшего. Кинжал был хорошо заточен и держался равномерно. Он слегка повертел им, взвесил в руке, один раз подбросил в воздух и не глядя поймал другой рукой, и всё для того, чтобы приготовиться для мстительного броска в ненавистного арбалетчика, который находился возле капитана Отамира. И как только тот начал вновь взводить болты, видя этот свирепый взор и ухмылку, воин с нечеловеческим возгласом метнул кинжал в него.
Ему повезло, он попал точно в грудь и тот повалился на своего соратник по оружию. Месть совершена, его жена была отомщена, но совсем лишь отчасти, так как его дочь находилась вдали, за несколькими десятками солдат, тупо таращившихся на него с удивлением и опаской. Теперь он был не только полуголым, без защиты, и поддержки, но и без оружия вовсе. Все те, кто его держал и избивал, попятились переговариваясь меж собой: «Дух Адишола вселился в него». Один из наёмников, наблюдавший за всем этим представлением, который хохотал громче в согнувшейся позе, начал реагировать только спустя несколько секунд. Вытерев слёзы смеха, он с куражом достал меч из ножен и побежал на него как на беззащитную овечку, начал замахиваться для нанесения удара прямиком в грудную клетку, но тот, перехватив обеими руками его выпад, с лёгкостью и быстротой молнии перекинул его через себя. Наёмник с грохотом свалился в грязь лицом. Подойдя и взяв в руки его валяющийся меч, пока тот был шокирован лёжа в нелепой позе, воин деревни с хрустом вонзил его в спину врага.
Некоторые из воинов и некоторых из наёмников, вовсе не обращали внимание на этот бой, тайком занимались более важным делом — разорением хижин, которые ещё не подожгли. Перевязывали ноги баранам, засовывали кур в мешки, чтобы унести их с собой после этого легчайшего набега. Путь обратно предстоял неблизкий, и что-то нужно было с собой захватить, дабы прокормиться. Другие забирали кольца — если они не снимались то, не ведая сострадания обрубали целиком палец. Серебряные браслеты, медные цепочки, любые монеты, всё, что имело хоть какой-либо вес и цену в их стране — исчезало бесследно. Они шарили по карманам у уже убитых мирных жителей, торопясь, пока капитан не даст приказ прекратить . Доходило до того, что раздевали трупы догола — лишь бы одеться потеплее в таких суровых зимних условиях. С одной стороны их понять можно было — тела эти больше никогда не оживут, и не было смысла придерживаться каких-либо человеческих норм по отношению к ним, с другой же стороны, это было бесчеловечно и неправильно — чистейшее мародёрство. Солдатам и воинам итак платили неплохо, но всё равно жадность некоторых брала верх, и они не стыдились обворовывать все и вся при первой же возможности, теряя тем самым облик человека.
Вельмол смотрел на последнего воина этой деревни без вражды, понимая его безвыходную ситуацию, в то время как тот был на пределе. Он осознавал своё положение и то, что в конце концов проиграет, но это для него уже не имело значение. В его глазах виднелась истинная горечь и отчаяние, один на один он вполне мог убить бы каждого второго, даже с таким скудным вооружением. На его деревню напали, подожгли, перебили его друзей, товарищей, и под конец у него на глазах убили жену. А капитан Отамир зачем-то оставил его связанную дочь позади седла своей лошади. Но даже через кляп во рту были слышны её крики к отцу, что ещё более придавало ему хладнокровной решимости. Он посмотрел ей прямо в глаза, увидел слёзы и то, как надсмехается наездник, похлопывая её по заднице.
Одиночка боялся, что его дочку отдадут в вечное рабство служанок к каким-нибудь престарелым богатеям, а то ещё хуже в один из домов блаженства о которых он был наслышан.
Ронэмил медленно, со вздохом, и как будто бы нехотя вышел, расталкивая толпу зевак, раскручивая в руках своё любимое копьё, чувствуя на заранее победу. Сняв и откинув в сторону шлем, он посмотрел на измазанного грязью оборванца и слегка усмехнулся так, как он любил делать перед каждым боем. Предстоял нелепый, неравный бой. Высокий бронированный воин с копьём, которым владел им лучше, чем любой другой воин своим оружием во всём Горбри. Самый быстрый из всей роты, во время боя к нему лучше не подходить близко даже соратникам. Против какого-то оборванца с одним кинжалом, без доспех и уже порядком избитым. Не смотря на то, что его глаз кровоточил, рёбра были в кровоподтёках, а руки были по локоть в крови, он стоял стойко и непоколебимо — готовый принять любой поворот судьбы. Многие обратили на них свой взор, некоторые даже перестали мародёрствовать, так как знали, что сейчас состоится как минимум красивый бой и будет на что поглазеть. Ронэмил улыбнулся своей роте наёмников и приступил.
Бой начался мгновенно, копьеносец быстрыми шагами пересёк разделяющее их малое расстояние, нанёс разрезающий удар с левой стороны, метя в торс, но оборванец в лёгкую увернулся круговоротом, нанеся ему удар ногой под зад, скорее с издёвкой, чем в полную силу — что подействовало на солдат, которые начали хохотать, так как он плюхнулся прямо в лужу с головой. Ронэмил ожидал чего угодно, но только не такого. Смех он ненавидел ещё смолоду, и до сих пор это воздействовало на него как стимул. Он поднял своё копьё с мутной лужи, одной рукой вытер с лица грязь, развернулся к противнику и медленно начал подходить к нему, кругообразно раскручивая оружие всё быстрее и стремительнее. Это была его одновременно защитная и атакующая поза, он сам её придумал, когда тренировался несколько лет назад — нанести ему удар было практически невозможно, так как лезвие копья постоянно делало оборот. Его противнику ничего не оставалось, кроме как отступать назад и периодически ударять, но толку не было, все удары парировались и отклонялись. Некоторое время так и продолжался бой, но противник понял слабость этой стойки. Все солдаты и наёмники держались поодаль, на расстоянии нескольких шагов, окружив их кругом. Кто как глядел, некоторые между собой ставили целые жалование на победу того или иного.
Одиночка начал оббегать Ронэмила кругом всё с большей скоростью, такой, что в конце концов копьеносец не успел защитить спину от удара клинком по самую рукоять. Броня снесла основную мощь удара, но боль в спине почувствовалась. Он с неугасаемой яростью развернулся и ударил навершием копья по челюсти. Конечно же тот упал в грязь и был теперь безоружен. Ронэмил со злостью вытащил из-за спины кинжал и отбросил подальше — боль его уже не волновала, только противник и победа. В его глазах разгорелся неподдельный азарт и жестокость, но он не ожидал, что его соперник так легко встанет и швырнёт ему прямо в голову крупный камень. След явно останется, удар пришёлся на щёку, это отвлекло и он не успел сообразить, что держит копьё лишь одной рукой, другой же инстинктивно закрывает рану на лице — этим воспользовался его противник. Он нанёс удар пинком ноги в руку с копьём, когда оно упало на землю, он пнул копьё подальше, чтобы оно никак не помогало Ронэмилу. Теперь начался ближний бой, Ронэмил еле-еле пришёл в себя и сообразил что к чему, выставляя блоки руками в то время, когда его противник не переставая наносил разнообразные удары в корпус и голову. Защищаясь руками, последний воин деревни искал ходы, как бы пробить его блок, особенно если ни один удар его не берёт. Он понял, нужно сменить стратегию, перестать вовсе наносить удары и принять самому защитную стойку, чтобы в определённый момент ударить ему в уязвимое место. Резко отойдя назад на несколько шагов, он ждал дальнейших действий противника, положив обе руки на бёдра.
Ронэмил чувствовал, что проигрывает какой-то деревенщине без оружия вовсе, также он понимал, что на него устремлены выжидающие взгляды. Он побежал на противника, попытался самым сильным и быстрым ударом с размаху нанести удар в голову, но тот прогнулся назад, молниеносно развернулся и с силой ударил Ронэмила по ноге. Он не выдержал и упал снова в грязь, но встал быстрее, чем ранее, блокировал несколько скоростных ударов в голову, сам начал наносить размашистые.
Они сопели и кряхтели, оба почти что выбились из сил, но сдаваться никто из них не желал из принципа. Воин этой деревни не хотел опозориться перед дочерью и погибшей женой, его брал гнев и подпитывала ненависть к этим варварам. Ронэмил уж точно не мог проиграть хотя бы потому, что он по призванию воин, это то, что ему подходит, то, что ему нравится и приносит удовольствие. Также не хотел он посрамить свою честь перед своей ротой наёмников, солдатами, в особенности перед Отамиром, и Вельмолом, которые наблюдали поодаль. Они вновь столкнулись и начали бороться в грязи, тот или иной бил по торсу, Ронэмил старался попасть кулаком в лицо, но его противник уворачивался головой и удар Ронэмила попадал в основном прямиком в лужу или грязь. Каждый пойманный ненароком удар Ронэмилом отзывался почти такой же болью у его друга. Ему удалось улучить момент и ударить лбом в нос.
— Добей же его наконец! — Прокричал пискляво Отамир, который начал волноваться из-за проигрыша своего лучшего воина.
— Прощай, герой хренов… — Сказал тихо Ронэмил на его языке. Выхватил из-за пояса кинжал, перехватил обеими руками, чтобы нанести решающий удар в торс. Одной ногой он прижал его плотно к земле и улыбался своему триумфу, который был скорее неравным боем. Лежащий тоже ответил на его языке: «Будь у меня оружие получше, я уже молчу о броне, от тебя и следа не осталось». — Он метил точно в сердце и уже было начал, но внезапный крик подействовал на него как самый громкий гром молнии.
Для этого воина с деревни смерть была бы почти что достойным концом, но, к сожалению всё только начиналось.
— Н-е-ет! Остановись! — Прокричал человек в белой мантии на всю деревушку так, что у Ронэмила заложило в ушах. Лицо наблюдателя полностью скрывал капюшон и он тоже, как и Отамир, был на лошади и всё это время держался вблизи него, переговариваясь и обсуждая творящееся. Он, как и капитан, не участвовал в бою, а только пристально наблюдал, выискивая среди простого люда редкий экземпляр.
Их орден также занимался тем, что посылал на каждую подобную вылазку по одному из своих проверенных временем наблюдателей, который в свою очередь искал подходящих иноземных воинов — только лучших и отчаянных, вовсе непохожих на простых солдат. Тех, кто никогда и не смотря ни на что не сдаётся.
Ронэмил злостно ругнулся, посмотрел на вдовца с презрением и нехотя отошёл от него к Вельмолу, чтобы выплеснуть своё недовольство по поводу неоконченного боя.
— Я бы предложил вам, капитан Отамир, не убивать настолько могущественного воина… по сравнению со многими нашими. — Произнёс звучно, слегка злостно человек в белом. — Возьмём в плен, а дальше уже мы разберёмся. Стоит только его слегка подучить нашему военному ремеслу, дисциплине и покорности — и он будет одним из лучших, вот увидите. Такой поступок, несомненно, по достоинству оценит император Мистамин, просто отдайте должный приказ своим людям. — Проговорил наблюдатель более тише, подъехав на своей белой лошади вплотную к капитану.
— Но… — Только и успел он произнести, как взгляд впился в него.
— Вы не вправе ослушаться.
Вельмолу было интересно: почему бой прекратили. Он силился незаметно подойти ещё как можно поближе, дабы проанализировать всё, что собственно происходит и как именно эти двое видят данную ситуацию.
Голос человека в белой мантии был тих и скрежетуч, малость картав, но звучал очень уж уверенно. Отамир обратился к нему с уважением по званию и даже с частичкой боязни в голосе, он объяснил что: «Этот иноземец перебил слишком много моих воинов, и те явно не желают оставлять его в живых. Они требуют возмездия за падших товарищей».
Вельмол видел и слышал напористость наблюдателя, он точно не желал упускать такого человека, и уж тем более он не хотел чтобы с ним расправилась толпа жаждущих крови. Некоторые из солдат и наёмников действительно еле сдерживались, чтобы не напасть на последнего пойманного воина. Время истекало и человек в белой мантии это понимал, ему необходимо было скорейшим путём воздействовать на капитана Отамира и изменить его решение на своё. Он мельком пробежался по лицу капитана, прокрутил в голове всё то, что он говорил за весь путь сюда, и понял, что понижение в звании на него воздействует должным образом. — Вы ведь не желаете опуститься на чин ниже, думаете что мы на то неспособны, капитан?
Наступило молчание обоих, и долгие взгляды. Наконец всё это надоело новичку наблюдателю и он решил добить его.
— Немедленно соглашайся, толстяк, солги всё что угодно, но чтобы они не тронули этого человека больше. Понизим — так и знай. — Это прозвучало для него как удар, его не задело то, что он толст в теле — нет, именно это звание было его опорой в жизни, то, что поддерживало его как финансово, так и морально. Жена его уважала, дети по-настоящему гордились, онт-офицеры и тал-лейтенанты — тоже поддерживали его, но внутренне желали возвыситься до такого же звания, и он это знал. Конечно же у него не было выбора, кроме как немедленно согласиться, и упасть на чин ниже означало бы посрамление перед всеми, буквально всеми. Он бы подвёл своего старшего брата, состоявшего в парламенте, который неотрывно следил за его действиями, словно за своим сыном, ожидая от него только успех.
Отамир громогласно проговорил всем командным голосом:
— Берём этого негодяя с собой, пусть над ним поработают самые умелые мучители, это будет лучше, чем скоротечное убийство! — Многие его поддержали и согласились с этим высказыванием по-разному.
Только Вельмол понимал положение пленника. Он бы, скорее всего, не то что почувствовал себя одинокой песчинкой посреди пустыни из-за потери всего самого дорогого, он бы плакал безудержно. Обессиленного и измученного воина поставили на колени и начали связывать толстыми верёвками в руках и ногах, скрепляя всё это за спиной ещё одним тугим узлом, чтобы не было никаких шансов шевелиться и уж тем более сбежать. Всё его лицо съёжилось от омерзения. В его зрелых глазах Вельмол увидел отчаяние.
Лебединский Вячеслав Игоревич 1992. 19.06.2017
