Пепел

ПЕПЕЛ.
Прадеду моему, убитому чекистами, посвящаю.

Мохнатый шмель на душистый хмель
Цапля серая в камыши,
А цыганская дочь за любимым в ночь По родству бродяжьей души

И вдвоем по тропе навстречу судьбе
Не гадая в рай или в ад Так и надо идти не страшась пути                                                                                                                Хоть на край земли, хоть за край…

Цыганский романс.

— Ну что, Катенев… не ожидал что снова мы свидимся? – человек в кожаной тужурке, обратился к мужчине, стоящему перед ним посреди небольшой комнаты в полуподвале, куда через зарешеченное окно, падали лучи вечернего весеннего солнца. – Думаю, что не ожидал ты теперешней нашей встречи… — продолжил человек в тужурке —   Думал поди, что удалось тебе обхитрить комиссара в ту нашу позапрошлогоднюю встречу… а я вот знал, что встретиться нам судьбой решено будет… я очень этого хотел, жаждал прям… после того, когда ты табун свой из Володарки вместо Барнаула к моголам завернул.  А Красной Армии кони твоего табуна ой как бы в боях с контрой пригодились… Клятву себе я тогда дал, что найду тебя… и узнал многое о тебе, жизни твоей узнал. То, чем жил ты до нашей рабоче-крестьянской власти, чем дышал… и кем дышал ты…  точнее с кем. Знаю, точно, что тебя мучает вопрос сейчас: Как тебя я нашел? Вроде и позабыто многое за два года… и не до тебя вроде бы советской власти… а я вот не забыл. Знал я, что вернешься ты… потому, что больше знаю о тебе, чем ты о мне… намного больше… знал-узнал, что за Ланой вернешься ты. Просто знал… молчишь, думаешь от кого узнал? Да от нее прямо… сама она мне рассказала, когда я детеныша вашего порешить хотел… дрогнуло цыганской бабы сердце…  ребенка ей своего жальче оказалось, чем тебя… Что молчишь? Не веришь мне? Что пялишься из-под лобья? Никогда я баб не понимал… русских-то понять не могу, а цыганку эту совсем мне не понять… и что нашла она в тебе? Мужик мужиком, ничего в тебе особенного нет. Ну, ладно раньше при Царе у тебя два табуна было коней, да мельница… мож деньгами ее брал… а щас то третий год уже как Николашку скинули, а она все тебя ждет. Молчишь? Не веришь значится…  Ладно, правду скажу – соврал тебе я… не предала тебя Ланка твоя… я, когда маузер к башке пацаненка приставил, она побелела вся… как статуя стала каменная и так взглянула на меня… тьфу, цыганское отродье… не решился я грех на душу брать… дите все ж, хоть и полукровка помесь кулацко-цыганская… Кстати, вот что я еще тебе пообещаю: сынишку вашего я заберу и определю его в то место, где из него сделают большевика настоящего… Так вот другим путем пошел я… кроме Ланы у тебя в таборе друзей нет, а вот враги имеются… Сашку помнишь… жениха ейного, кому дорогу ты перешел? Он то мне и помог тебя взять там, где Лана должна была тебя ждать по уговору вашему. Так что, Прохор Катенев, я доволен очень нашей встрече. И хоть нету у тебя табуна твоего коней, но самолюбие свое я удовлетворил. Тут монолог комиссара прервал залп выстрелов нескольких винтовок, раздавшийся во дворе.    – Слышал? – комиссар подошел к Прохору и, приподняв голову за подбородок, взглянул прямо в его глаза.  – Слышал залп возмездия советской власти? Не гром небесный это был… И мне разницы нет куда души ваши кулацкие оправляются… в Небеса или под землю. Главное то, что землю мы чистим от вашего элемента… лишние вы сейчас не земле. И Богу вашему сейчас не до вас… наша теперь здесь власть – рабочих и крестьян. А тебя скажу, Прохор, так: и тебя тоже самое ждет во дворе здесь – расстрел. Это раньше ты своей цыганке в магазине Красном напротив у купца шелка покупал в подарок и безделушки всякие. А сейчас я тебя в расход пущу… но помучаешься ты у меня еще дней несколько, пока главный наш комиссар из Новониколаевска доберется. Иван, ремень у него со штанов забери, чтобы чего в камере не сотворил с собою… и все, уводи его.  Красноармеец, стоявший в коридоре, открыл дверь, сняв с плеча трехлинейку и кивнул головой, дав знак Прохору, чтобы тот вышел из кабинета для допросов городского отдела ГПУ. Прохор отдал ремень красноармейцу, и поддерживая штаны рукой пошел вверх по лестнице.  Выйдя во двор, он увидел лежащие беспорядочной кучей тела пятерых мужиков в исподнем белом белье, с растекающимися по нему яркими пятнами алой крови. Он приостановил свой шаг, пытаясь рассмотреть лица убиенных гпуш-ным расстрелом, но красноармеец Иван сильно стукнул его прикладом винтовки в спину: — Пшел, прямо… нече смотреть раньше времени… давай, давай… пшел… во вторую дверь слева заходь и вниз в камеру.   Он втолкнул Прохора в маленькую комнатенку и с лязгом и скрежетом железных петель закрыл за ним дверь.   Прохор огляделся: в камере совсем ничего не было, свет струился из-под маленького окошка под потолком, опуская золотистые лучи вечернего солнца прямо на пол. Он подошел вплотную к стене и уперся в нее лбом, ощущая, как холодная ледяная прохлада каменной стены начала проникать в его тело.  — Как бы хорошо было, если бы этот леденящий холод – подумал Прохор – добрался бы до самой сердцевины моей души, тоскующей в самой глубине моего сердца… так невыносимо тоскующей… Лана… как же, как же так вышло нелепо… как же я не смог предугадать гада этого Сашку? Где же ты теперь любимая моя, Лана? И что с тобой и с сынишкой нашим? Прохор начал вспоминать тот далекий уже 1916 год, когда он впервые увидел Лану… весной того года он приехал к своему лучшему другу коннозаводчику, чтобы договориться о делах. И как обычно, после решения деловых вопросов они загуляли по щедроте русской души прямо в имении Винокурова.  Загул их набирал обороты, и в какой-то момент в доме хозяина появились цыгане, начав, как водится, у них, петь с хвалебной песню хозяину, который очень любил гулять под их пение и танцы. Прохор разделял этот интерес коне заводчика и вновь с интересом стал наблюдать как красиво танцуют цыганки, порхая, словно летние бабочки у пламени ночного костра, в красивых цветных платьях вокруг поющего душевную, под гитару, песню цыгана. Внимание его привлекала стройная, грациозно исполняющая танец, цыганка с черными, как смоль волосами, которую он раньше не видел. Прохор так зачарованно смотрел на нее, в глубине себя ощущая поднимающуюся волну восхищения гармонией, связующей воедино молоденькую цыганку, ее танец, исполненный страсти и какой-то невидимой и неведомой ранее ему глубины силы женщины, что не расслышал слов друга, пока тот не толкнул его в плечо. – Ну, Прохор, как тебе? Я тебе и раньше говаривал, что у меня лучшие поющие цыгане во всей нашей Томской губернии… а теперь, вот смотри – я коллектив обновил… как поют… как танцуют… Прохор, друг мой, слышишь ли ты меня?  Прохор… Проша… — Он все тряс и тряс его за плечо, насилу оторвав его от заворожившего действа, возвращая в реальность и, едва найдя Прохора где-то далеко-далеко в самой глубине его затуманенных глаз, рассмеялся и, хитро улыбаясь, продолжил: — Да я вижу, что не слышал ты вопроса моего… Ну, да ладно… Туман глаз твоих – лучший ответ на вопрос мой, прошедший мимо ушей твоих. Ну, да я вижу, что тебя молоденькая цыганочка очаровала… Только, Проша, зря ты на нее зенки свои пялишь… Нет на всей земле, что принадлежит мне в этих краях, ничего такого, что могло быть холоднее, чем эта молодая цыганочка… даже ледяная вода из старого ключа – кипяток по сравнению с надменным характером Ланы… так зовут ее. Не один цыган в таборе страдает уже с полгода, как она с отцом своим в табор здешний пришла. Только зазря страдают парни, лед у нее вместо сердца… сам цыганский барон так мне говаривал, Проша…  Смысл речи друга начал добираться сквозь туман до сознания Прохора и он с резко проступившим озорством, глянул на него: — Что? Неужель так безнадежно все с цыганочкой Ланой, а? Неужель не найдется смельчака, что лед растопит в ейной груди? А что если я смогу? Забьемся по-серьезному, а? – Прохор протянул руку другу. – А спорить хочешь? Очень интересно… весьма смело, с твоей стороны… Люблю спорить, люблю… по серьёзной говоришь? Ладно… десять процентов прибыли с доли твоей того дела, что мы сегодня зачали, отдашь мне если, проспоришь… а тебе я дам… ежели случится чудо такое и я проспорю… тебя я позволю выбрать самого лучшего жеребчика из подросшего молодняка на моем заводе… любого – на кого ты сам пальцем ткнешь. Согласен, Прохор? – Да, согласен. – ответил тот. – О, дело. Давай руку, разобьем. Так, сейчас пойду цыган подзадорю… Иван, шампанского артистам дорогим гостям!  – Хозяин дома пошел навстречу цыганам и начал раздавать им денег, достав их из кожаного бумажника. Цыгане запели еще страстнее, восхваляя словами романса его за щедрость. Прохор прихлопывал в ладоши, наблюдая за всем этим, и заметил, что Хозяин, отдавая деньги Лане, что-то шепнул ей на ухо. Лана взглянула в сторону Прохора, и они встретились глазами. Взгляд холодных черных глаз ее пронзил Прохора, ему показалось, что в это короткое мгновенье пересечения их взглядов, молодая женщина так особенно пронзила его… прямо на сквозь, что он ощутил себя полностью каким-то обнаженным… будто она в раз прочла все о нем, не оставив ничего для себя неясным. – О, черт… что же это такое? – подумал Прохор сразу, как взгляды из разошлись – Ничего подобного я не чувствовал раньше… ни от кого, ни от одной из женщин, ни от цыганок, ни других разных… черт, что же это? Точно, холод и лед взгляда глаз ее необычаен… и словно вызов… — Прохор понял, то, что она знает о его споре с Виокуровым, что взгляд ее – это вызов, и когда, друг его сел рядом и поднял полный фужер шампанского, он спросил: — Ты сказал ей о нашем споре? Так? – Да, сказал. – Зачем? – Ну, усложнил тебе я задачу… Проша, дорогой мой… Ты бы видел только сейчас глаза свои. Только видел бы… чую, проиграл я ужо… проиграл… денег я ей пообещал, чтобы ты проспорил… только, зря видать девку раззадорил… знаю тебя я давно… не отступишься ты. Только Проша, дорогой, прошу тебя одно… очень попрошу: Не вздумай влюбиться в нее… только не это. Это ж цыганская девка… я тебе говорю – цыганка… пить, гулять, песни у костра в таборе петь – это да, можно … но, не влюбись, Прохор, ведь… — Винокуров постучав трубку, вытряс пепел в свою ладонь, и протянул ее Прохору: — видишь Прохор, пепел это… пепел, пламя костра сгорело за ночь и только пепел остался… дунь ветер и разлетится и эта пепельная пыль в стороны, ничего не оставив после себя… ничего. Так и любовь цыганки: костер сначала в ночи… пламя его греет тебя, завораживает, очаровывает… ненадолго совсем, а затем наутро — пепел один, да и тот недолгий… смотри: — Он дунул на ладонь – смотри: нет уже нечего, ветер все выдул с костровища, ни пылинки не осталось… Только вот что, Проша друг мой, скажу я тебе…  скажу… друг ты мой лучший поэтому и слова мои тебе такие… искренние мои слова тебе: в любви цыганки к человеку… в пламени костра любовного такого , душа твоя может сгореть… дотла может… до пепла… а у нее, у Ланки – лед в душе, он только твой огонь ярче гореть заставит… душа твоя выгорит в пепел, а ее душа не пострадает… так мне барон ихний рассказывал про нравы цыганок некоторых, а меня он любит и уважает… ну, по  цыгански, знамо, за деньги мои и щедрость мою… уж и не знаю я, что в этом: бесы, нечистый или что еще… да только так есть на Земле — все по Воле Бога: и бесы, и костры, и цыгане, и лед, и пламя, и любовь… и пепел… так, что, Прохор, не влюбись в нее… душу сбереги свою. Душа у тебя одна… и Бог тебе дал ее… одна она у тебя… всего одна, а цыганок полно. Эх, ромэлы, гуляй!  Гуляем во всю… в табор поедем… хочу! К барону вашему едем! Прохор вспоминал далее пламя того, ночного костра в таборе, песни, Лану, дрожь гитарной струны… и дрожь своего собственного тела… когда она бросала на него свои короткие взгляды. И первую встречу их, когда он сумел… случилось так… уж кто помогал тогда Бог или Дьявол, неважно теперь… встречу летом у пруда, когда он подкараулил ее одну, подошёл к ней сзади, развернул тело ее к себе и… и взял ее грубо, мужской силой сломав несильное ее девичье сопротивление, разом утонув в омуте страсти и растворившись весь без остатка в неизведанной глубине ее черных глаз. Затем, уже, после заплетая косу, Лана спросила его: — Проша, скажи, что тебе барин проспорил? – Коня, Лана. – Конь, это – хорошо. Это хорошо, что на коня спорили, не на деньги. А я вот денег, обещанных мне барином за тебя, не увижу…  — Я дам тебе, Лана, дам в три, в пять, десять более, чем он тебе обещал… — Нет. Не с тобой я спорила. Да и не в деньгах дело. Я знала, что это произойдет… сразу знала, там, где в глаза твои взглянула в первый раз… просто решила я тогда, что быть этому. Я знала – будет это, ты – не знал, до того, как взял меня… я позволила, ты – взял. Иди теперь, коня забирай у барина. Хороший конь за меня обещан?  – Любой на конезаводе из молодняка, что пожелаю… — Уважаю барина, нашего. Слова человек. Высокой породы. Когда за конем пойдешь, сегодня? – Лана, Лана! Дорогая, послушай меня… не в коне дело, не в споре нашем, нет. Тебя я хотел, тебя… только тебя одну. И хочу теперь еще больше… — Не боишься? Пропасть не боишься?  – Нет! Не боюсь, ничего не жалко для тебя, лишь бы видеть тебя, в глаза твои глядеть… обнимать тебя лишь… — Прохор притянул к себе Лану, и она прижалась к нему, словно маленькая девочка, уткнувшись лицом в его грудь. Он обнял ее за шею, крепко прижав к себе – Лана, Ланка… когда же снова я увижу тебя? Когда? Она отстранилась слегка и сказала ему: — А ты что уходить собираешься? Рано. Утром уйдешь, Проша, утром. Вся ночь наша будет, вся наша. Только наперед скажу тебе еще о споре твоем с барином вот что: коня забери, как договаривались – самого лучшего. А от меня барину передай, что деньги свои он сберег, ничего мне он не должен… и что, коня пусть не жалеет для тебя. Передай ему от меня, что заслужил ты коня… ой, заслужил… — Лана взяла Прохора за руку и повела по берегу пруда в сторону леса. Дальше Прохор вспомнил тот момент, когда через год с небольшим он приехал с Хозяином в табор и под ненавистные взгляды молодых цыган они зашли в шатер к барону. – Здравствуй, дорогой мой. Как здоровье, дела как? Табор? – обратился барин к барону. – Спасибо. Терпимо дела. Держу табор свой в узде крепкой. Если бы не друг твой… — барон взглянул прямо в глаза Прохору – Проще было бы… но есть еще сила, и уважение, скрипят, но терпят. По делу какому приехали что ли… не вижу я что гульнуть настроены… — По делу, Роман, по делу – ответил барин – Прохор в табор откупные привез. Хоть так решить хочет дело… — Ну, ладно попробуем – барон вышел ненадолго и, вернувшись, сказал: — за отцом Ланы послал человека, придет скоро.  Барин подошел к барону и сказал: — Рома, дорогой мой человек, уважаемый барон… рассказывал я другу моему Прохору притчу твою про любовь цыганки… про лед, пламя, пепел рассказал я… в точности прямо, как ты говорил… не слушал он меня… что это с ним – Прохором… и с Ланой…  как будет дальше, что победит: лед или пламя? Костер потухнет ли… посмотрим…. – Барин увлек барона, к выходу из шатра, и через короткое время в него вошел отец Ланы.  Прохор встал со стула и пододвинул второй стул к столу: — Садись, отец! Тот присел на самый краешек стула. Прохор достал деньги – 5000 рублей и положил на стол. – Отец… — сказал он – возьми, не откажи… не в деньгах дело, не в них… люблю я Лану, дочь люблю твою… и сынишку нашего. Крепко люблю… обоих. Знаешь, нет дня, ночи нет, когда я о ней не думал… о них не думал и… и иногда жаль мне, что не цыганом я родился…  не могу я цыганом стать, хоть и два табуна коней у меня… не откажи, отец, возьми деньги… тут на откуп табору всему хватит, хоть так… прости меня, за позор прости… за то, что седин голове твоей прибавил — прости. Прохор взглянул на старика – цыгана, низко склонившего голову свою и на колени его ног, на которые капали крупные редкие слезы… повернулся, вышел из шатра и пошел строну жилища Ланы. По дороге он встретил молодого цыгана, с дикой ненавистью взглянувшего на него. – Он – Сашка. Точно – он, жених бывший Ланы. Ну и взгляд, воля его бы… порезал меня на ремни Сашка… с удовольствием порезал бы… — подумал Прохор и вошел внутрь жилища – Здравствуй, Лана!  Она обернулась и застыла, держа малыша в руках. – Проша, родной мой… как ты, зачем ты здесь… в таборе зачем, опасно это… Проша, что ты… ведь, ведь дорог ты мне… как ты здесь? – в тревоге сказал Лана. – Не бойся, я не один, с барином к барону приехали – Прохор подошел и обнял Лану с малышом – Не тревожься, Лана родная моя… откуп я табору привез… денег, чтобы миром решить. Отца просил твоего чтобы принял, не отказал… — Прохор сглотнул, подступивший к горлу ком, вспомнив капли слез на коленях старика. Как думаешь, возьмет деньги отец? – Возьмет. Что же ему остается, Проша? Через позор и гордыню переступит… одна я у него дочь… маму мою любил он сильно, очень… чувствую я это, как женщина, хоть и не сказал мне ни разу об этом. Так вот случилось… так бывает… родила дочь мужу, а сама умерла… так, что выгнать бы хотел меня – выгнал бы… да только не думал он никогда об этом. Нет мыслей таких у него… и не было. Прохор взял из рук Ланы малыша, одной рукой прижав его к груди, другой обняв Лану. – Лана, родная моя… мне хочется только одного – чтобы мы были вместе… обещаю тебе, что я так будет… нужно только немного подождать… мы уедем… только все дела решу и уедем… — Хорошо бы, Прошенька, хорошо… я так скучаю по тебе… нет дня, ночи нет, чтобы о тебя я забыла… — Знаю, Лана, знаю… я чувствую это, ощущаю душою своею ощущаю… каждый день, каждую ночь… — Ну, все…  все, родная моя, любимая моя… Лана… идти надо уже мне, барин ждет… скоро свидимся… я стараюсь, не сижу без дела… для нас стараюсь. – Прохор поцеловал малыша и Лану, и пошел к шатру цыганского барона с наслаждением вдыхая воздух начала осени 1917 года. Если бы тогда только Прохор мог знать, как закрутит, перемешает, сломает революция большевиков жизнь каждого жителя Россеи… если бы он только мог это знать тогда… Он вспомнил ту последнюю свою встречу с Ланой, полгода назад, осенью 19-го, когда он пришел темной ночью в табор, и тихо постучал условленным стуком в дверь, и через несколько коротких минут он обнимал любимую женщину, с наслаждением вдыхая, пьянящий душу, запах ее волос. – Лана… Ланка моя… я все устроил, решил дела все… мы уйдем в Монголию, там жить будем… я перегнал табун коней… Степан – бессменный управляющий мой там с надежными людьми моими там, с моголами решено… юрта есть… скоро мы все вместе будем… жить будем вместе… отец… отец твой, уйдет с нами? Ты говорила с ним, спрашивала его? – Нет, Проша, он останется… тут могила мамы… нет, он не пойдет. Но он поможет нам уйти… он любит меня, больше жизни любит… хоть и не разу не говорил мне об этом… поэтому и отпускает меня… Ну все, все, Лана, мне пора… возьми это, здесь адрес в городе, в Барнауле… там человек мой, надежный… жди меня там, как условились… верь мне, мы будем вместе. Будем счастливы, только так. Все, иди. Иди в дом, замерзнешь. Прохор усилием воли оторвал свои губы от губ Ланы и пошел в гущу леса. Сейчас Прохор вспомнил все события жизни своей, прокрутив их в памяти пред внутренним своим взором… и вспомнил слова комиссара о Сашке. Как же я забыл о нем – о враге своем, о том, кто ненавидит меня больше всех на свете? – подумал Прохор – наверняка он следил неустанно за Ланой и домом ее… даже я в редкие ночные приходы к Лане, ощущал неясную тревогу, как будто чувствовал на себе в темной ночи его взгляд. Но… отбрасывал прочь это чувство… как же я не увидел опасность – ту, что была так рядом с Ланой? И что теперь… теперь… Прохор оторвал свой лоб от холодной стенки и подпрыгнул к окошку, стараясь увидеть, что там во дворе перед окошком. Он увидел, что перед расстрельной стенкой по-прежнему лежит нетронутая гора тел пятерых человек отсвечивая в ночь ясно светившей с неба луной. – Вот ироды, даже тела не убрали…  Да, комиссар сделает, что сказал – Прохор сел на пол в углу – скоро и меня поставят к этой стенке… табун коней, что я обещал отогнать в помощь рабоче-крестьянской Красной армии мне не простят… что же мне делать… нет выхода… смерть от красных мне гарантирована… Прохора взглянул на зарешеченное окно, на железную дверь, затем посмотрел на низкий потолок… Взгляд его привлек небольшой железный крюк, торчащий перед самой дверью. Потом он посмотрел на свои английские высокие ботинки, расшнуровал их и крепко связал их вместе, сделав петлю. Прохор встал на колени, сняв рубаху со своего тела в центре комнаты, куда спускался лунный свет. Затем он сорвал с шеи своей ладанку, оторвал с нею веревочку и подвязал ими штаны, чтобы они не спали. – Отец мой Небесный – в последний раз в своей жизни обратился к Богу Прохор – Отец мой… ни о чем я не прошу тебя, ибо знаю то, что на все Воля твоя на этой Земле… прав комиссар, не мое время настало… другое… раз тела убиенных грудой валяются у стенок… не могу я знать Волю Твою о том – зачем все это… одно могу только сейчас я выбрать… одно только – вернуть душу свою Тебе, выбрав самому оставить тело… по выбору своему… по свабоде человека своей выбирать, что есть у меня сейчас. И я решу это спокойно… потому спокойно, что Позволил Ты мне любить женщину на этой земле… пусть недолгое время, но Позволил. И еще я спокоен оттого, что я возвращаю тебе душу мою человеческую, что пользовался я в этой моей земной жизни, Душу – ту, что в Вечности принадлежит только Тебе… и то, что в ДУШЕ этой живет Любовь… не пепел, что в ладанке моей с костровища костра цыганского табора… не пепел там, Любовь и Лана… прошу Тебя, Отче… не отвергни… прими Душу мою…

Утром, когда распахнулась с снаружи дверь камеры ОГПУшного застенка… комиссар увидел висевшее тело Прохора Катенева. Он подошел к нему, раскрыл крепко сжатую, теплую еще ладонь человека — того что сам волею собственного выбора подвел итоговую черту  своей жизни, не пожелав, чтобы это свершил суровый и беспощадный суд чуждой ему  революции, и с интересом открыл ладанку, пытаясь разглядеть что там. – Тьфу ты… пепел – сказал он – не понимаю, пепел зачем здесь в ладанке… любовь бабскую никогда понять не мог… а тут пепел… к чему это? Комиссар поднес ладанку к своим губам и сдул пепел к ногам тела человека, ставшего Человеком.

ПЕПЕЛ. Происхождение – др. русск., ст.-славян., тот же самый корень, что и в словах ПЛАМЯ,ПАЛИТЬ.

ПЛАМЯ. Происхождение др. русское, ст. – славняское ПОЛЫМЯ, ПЛАМЯ от индоевроп. корня в значении ГОРЕТЬ, ЖЕЧЬ.

P.S.

Все то что я написал в строках этого рассказа моего, с позволения Небес, используя мои способностивыражению мыслей в форме написания рассказа, БОГ-а-тое  воображение мое… за что я им всем БЛОГОДАРЕН, могло быть и совсем по другому… потому, что не знал я прадеда своего, как и деда с бабкой по линии рода моего отца… и имя Прохор героя моего рассказа пришло в голову мою как-то само собой, как и история в целом… Только то, что прадед мой был зажиточный крестьянин Катенев и по вешался на шнурках в комиссарских застенках, не дожидаясь расстрела Я ЗНАЮ ТОЧНО от человека, которому я верю – от моего отца Василия. Может так это было в те далекие годы, а может как-то по — другому. И вот я хочу спросить ТЕБЯ – того, КТО читает эти строки… может ты простой человек… обыватель… а может чиновник во власти, а может мент бывший, милиционер или теперешний полицейский – это все разные категории одного и того же МВД по внутреннему устройству человеческой души… или может ты служишь в ФСБ, продолжая дело того давнего ОГПУ… так вот – где в каком месте моего рассказа екнуло твое сердце? В ком интуитивно узнал ты своего деда или прадеда, какого-то родственника своего? Каждого из наших предков перемешали и перемесили… кто-то из них сам месил судьбы и жизни человеческие…  так или иначе… и это все в каждом из нас… размысли об этом… может хватит нам месить друг друга? Ты спросишь меня, знаю, спросишь: — А ты, Коля, ты сам что решил? Отвечу: решил давно уже… не скрою, не сразу смог… так отвечу: мне Душа моя дорога… без пепла она, с любовью, жива Она… не смотря на трудности жизни нашей сейчас совместной здесь — в нашей русской стране.  И знаю то еще, что и ваши Души мне дороги, Человеки.

Николай Зубков. Написано мною 25. 04. – 27.04.2016 года. Мир всем и каждому.

рекомендовать