Сказка. «О царевне-лягушке».
Из научно-изыскательского наследия бывшего младшего научного сотрудника бывшего 4-го НИИ, бывшего Министерства Обороны, бывшего Советского Союза.
Сказка — ложь!
Да в ней намёк…
Наиболее распространённым, популярным и горячо любимым жанром устного народного творчества является, безусловно, сказка. Хотя уже давно не только устного. Да и народным его сейчас можно назвать только потому, что именно народ наш уж очень-но сильно сказки эти самые уважает. Хотя сочинять их давно уже перестал. Сейчас сказки, всё больше, слуги народные, правительство в смысле, как раз и сочиняет. И какие сказки… Заслушаешься. Куда там твоей Шахеризаде, или вон Андерсену, с Бажовым в купе. А народ наш сидит, сказки эти слушает и внемлет им, широко рты пораскрывавши.
Но речь у нас с вами сейчас пойдёт вовсе не об этих новомодных сказках. А именно, что об исконно народных, действия которых теряются где-то в седых дебрях веков и являются, так сказать, «преданьями старины глубокой». Мысль народная породила множество всевозможных повествований на самые разнообразные темы, заложив в них чаяния свои, и своего же народа, на жизнь дивную и замечательную. По моему глубокому убеждению, о любом народе, о его устремлениях и тайных помыслах, да и вообще о душевном здоровье всей нации, можно судить как раз по тем сказаниям и повествованиям, которые этот самый народ складывает. Доведись мне служить не по военно-оборонительному ведомству, а, скажем, по литературно-философическому, посвятил бы я тогда жизнь свою глубокому изучению и анализированию всей глубины народного литературного творчества. И не один бы тогда трактат философический накропать смог бы. А может даже и диссертацию б защитил, и звания почётного академика околовсяческих наук добился б.
А так придётся ограничиться только разработкой материалов по линейно-стохастическому и структурно-лингвистическому анализированию, отдельных представителей литературно-художественного жанра былинного содержания. Или попросту говоря – сказок. И начать хочется именно с той сказки, название которой вынесено в заголовок данного труда. И попытаться вместе с вами, мои многоуважаемые друзья, разобраться, чему же учит нас этот, с позволения сказать, водевиль.
Итак, как говорится, в некотором царстве, некотором государстве… Бам-м-м! И вот тут-то мы с ходу натыкаемся на первую несуразицу. Так, всё-таки в царстве или в государстве. И ежели, всё-таки, в царстве, то почему «в некотором»? Ведь в те самые былинно-героические времена единственной представительницей царств была именно Русь-матушка. Во главе которой стоял Царь-батюшка. Но государственным самоопределением она в те времена отягощена ещё не была. И государством она стала гораздо позже. Когда с её территории повывели всю эту сказочную нечисть, всяких там баб ёг, кощеев бессмертных, леших, водяных, русалок-мавок и прочих несуразных персонажей народного фольклора, во главе с русским духом (как главным представителем того самого фольклора). И во главу угла вместо батюшки-царя был поставлен «цар унд великий кнезе уса русса». Ну да Бог с ним. Ведь всем и так понятно, что действие русских народных сказок должно происходить не «где-то на белом свете», а именно тут у нас под боком.
Так вот, именно там, в том самом царстве-государстве жил-был царь (хотя по другим данным – просто какой-то мужик). Но мы, всё-таки, остановимся на кандидатуре царя. Ведь как покажет дальнейший разбор сюжета, тот маразм, который будет творить данный персонаж, простому мужику в голову прийти просто не может. Итак – Царь. Жил да был себе Царь. И было у него три сына. Почему именно три, никому не ведомо. Тройка вообще является каким-то магическим числом, как раз в русском фольклоре (ну сами посудите: три богатыря, три медведя, три девицы под окном, три тополя на Плющихе ну и т.д.). Почему именно так происходит, сейчас разбираться не будем. Это хорошая тема для проведения дополнительного полномасштабного исследования.
Про двух старших сыновей история, как правило, умалчивает. Ни имён их, ни прозвищ, ни привычек, ни, тем более, особых примет не сообщается. Всё наше внимание сосредотачивают на младшем: Иване-Царевиче. По данным из других источников был это никакой не царевич, а совсем напротив Иван-дурак. (Хотя почему бы царевичу не быть дураком? Или наоборот. У нас сейчас уйма подобных «дураков» не то, что в царевичах ходит, но и … Во-во.)
Так вот, взбрело этому самому Царю-батюшке, что нефиг его детишкам, оболдуям стоеросовым, в холостяках ходить. Пора, мол, им жениться и остепениться. Нет, главное, лет по тридцать-сорок не пора было, а теперь вдруг пора стало. И причём сразу всем в один день. Нет, ну конечно, три свадьбы за раз – это круто. Здорово на харчах к банкету сэкономить можно. Но ведь для русских царей подобное скопидомство никогда свойственно не было. Ну, по крайней мере, для сказочных. А тут вот будьте-нате. Ну ладно, оставим сей казус на совести баянов да скоморохов всяких, повесть эту печальную, пересказывающих.
Единственно хочется отметить, что ни в одной из версий сего произведения ни словом не упоминается о наличии Царицы-матушки при Царе-батюшке. Ну, понятное дело. По привычке большинства наших царьков, сплавил он женушку куда-нито в монастырь али в темницу заточил. Или ещё чего похуже учудил. А детям, значит, давайте женитесь. Вот ведь как у нас издревле ведётся – ежели кому хорошо, то обязательно хочется, что бы кому-то другому плохо было (сказка – ложь, да в ней…).
Так вот, выдал наш Царь-батюшка чадам своим ненаглядным по луку тугому да по стреле калёной. «Идите, — говорит, — во чисто поле и пуляйте в белый свет как в копеечку. Где чья стрела рухнет, там, стал быть, и счастье своё ищите». Вот тут стоп. Объясните мне, что они все там в это время курили? Ну, ведь в трезвую голову да при твёрдом уме такое ну ни в жисть не взбредёт. Это ж какой приход надо было словить, что бы этакую экзекуцию над своими родными дитятками выдумать. Ни тут тебе смотрин предварительных, ни какой-нито ярмарки невест, со строгим отбором кандидаток в царёвы наречённые. Ничего подобного. Не, ну я понимаю, захотелось Царю-батюшке кровь царскую омолодить. Взять себе сношенек из народа, так сказать – прям от сохи. Чтоб, понимаешь, кровь с молоком. Ядрёных таких да румяных. Эт да. Это, таки, правильно. Тут я согласен. Такие девахи и детишек крепеньких нарожают, и по дворцу, коли надо, подсобят, да и Царю-батюшке, ежели что, в ласке не откажут. Но тут ведь, тоже без предварительного отбору обойтись никак нельзя. А ежели какие худосочные попадутся? А? Или же из детородного возраста давно вышедшие? Как тогда быть? О! То-то же. Но папашку это аж никак не смутило. Из чего делаем вывод, что действие сие происходит-таки действительно на Руси. Ибо царь – явный самодур.
Так вот, сели наши братья – акробаты на резвых коней, выехали во чисто поле и пульнули, кто куда сподобился. Вот тут тоже вопрос возникает, а зачем в поле-то переться было? Стреляй они в городе, вероятность подстрелить себе на ужин нормальную ухоженную невесту, возросла б в десятки раз, а то и в сотни разов. Никак ради младшенького расстарались так, что б тому легше было свою стрелу в болото запузырить. Ну ладно, вот пульнули и пульнули. Старшим братьям свезло. У самого старшего стрела ахнула на боярский двор. Подняла её дочь Боярская (гы-гы, наверняка Лизаветой звать). Попутно хочется отметить, что девушке повезло ни как не меньше, чем её жениху новоявленному. Стрела-то аккурат в ставню угодила, того самого окошка в которое наша красавица пялилась. А возьми он сантиметров на 20 правее. А? И вместо подвенечного платья одели б на девушку деревянный макинтош, и музыка в её доме играла б уже не такая радостная. Среднему брату свезло ещё больше. Бахнулась его стрела прям на купеческом подворье. И подхватила её дочь купеческая. Деваха дородная, краснощёкая, на чистом сливочном масле откормленная. Короче – обнять и плакать. А мог ведь, свободно, и старшому брату в спину угодить… Вот что тогда прикажете делать? А? Понятное дело, поженились бы как миленькие. Царское слово – оно ведь твёрже гороху. Вот только где детушек брали бы тогда? А? «Вот в чём вопрос» (У. Шекспир).
Опять же на основании вышеизложенного, можно сделать вывод, что главный герой сего повествования, Иван был всё-таки царевичем. А дураками были, как раз, его старшие братья. Ведь на Руси, как известно, только дуракам и везёт.
Так вот, а герой наш Иван-царевич, как оказалось, вовсе не дурак был. И понимал он прекрасно, что с братьями ему не тягаться. Он, конечно, ни на купчиху, ни на боярышню уже и не рассчитывал. Да чего уж там. Он и на простолюдинку был согласен уже. Да только как тут прицелишься в сторону города, когда прям перед тобой два таких вот бугая маячат и прицел сбивают. Он ведь, как уже понятно стало, вовсе не дурак был. И понимал прекрасно всю возможную перспективу, о которой мы чуть раньше уже говорили. Ну ежели он кому из старших братьёв стрелу в спину влепит. Делать нечего, разворотил он коня и бабахнул куду глаза глядят. Или точнее, вовсе не глядят. Зажмурился он явно. А иначе, зачем в сторону болота пулять-то было? Кого он там себе добыть собирался, а? Сейчас ведь все порядочные девушки по домам сидят, весточек любовных, в виде стрел вострых, от царских отпрысков дожидаются. Кто же в такое время на болото попрётся, когда вокруг такая лотерея разыгрывается? Да и зачем, собственно? За морошкой, что ли? Сомневаюсь.
Так вот, запулил наш герой стрелу на болото, и аж сам припух. Осознал, стал быть, что лопухнулся малеха. Но делать нечего. Пошлёпал на болото стрелу искать – царский указ, сами понимаете. Ваня наш, по ходу, ярко выраженным фаталистом был (или ещё более ярым пофигистом), раз так безропотно в болото полез свою судьбу искать. «А ладно, — думает, — ежели в болоте не потопну, авось как-нибудь выкарабкаюсь». Бредёт он болотом, значит, курит чего-то. Явно курит. Ну а как иначе? Вот ведь видит он, сидит на кочке лягуха, зелёная вся из себя. Сидит лыбится, пузико себе его стрелой почёсывает. И говорит ему, что характерно, чисто человеческим голосом: «Ну шо, Ванюша? Вот и приплыли. Слезай, швартуйся к моей кочке. Эт ж я, невеста твоя. Нравлюсь?» Тот факт, что земноводное с ним как с равным гутарит, Ваню уже и не смутил. (Я ж говорю – явно укурился по дороге). Глаза у него и так уже на выкате. Одна только мысль его и щемит – как же эт с ней-то… Свадьба, как никак, ведь. Завтра уже. Ну да делать нечего. Указ, есть указ. Тем более – царский. Завернул Ванюша-царевич животинку эту в платочек, сунул за пазуху, да и почапал во дворец к Царю-батюшке.
Так вот. А во дворце суета, кутерьма. Все бегают, носятся, стал быть, к свадьбам готовятся. Старшие братья перед Царём гоголями расхаживают, невестами своими похваляются. Меряются, значит, у кого невеста поширше будет, а у кого, стал быть, подлиньше. Оно ведь, мамкам да нянькам все размеры в точности знать надоть. Шутка ли, за одну ночь надо три подвенечных платья спроворить. А тут ещё младшенький где-то задерживается. Чтоб ему окаянному, пусто было. А младшенький, что? Вот он. Тихохонько так в дверь просочился, к стеночке прижался, стоит не отсвечивает. Дурман дорогой-то из головы повыветрился, вот и не знает он бедолашный, что теперь лучше предпринять. Може лягуху втихаря придушить, а стрелу вон той дворовой девке Малашке под подол сунуть. Малашка девка знойная, мечта поэта, чай не откажется царевичевой невестой стать. А может вон той… Но тут он додумать до конца мысль не успел, лягуха видать почуяла, что наречённый её какую-то гадость замышляет. Высунула голову из-за пазухи, да как квакнет на весь терем. «Здоров будь, — мол, — Царь-батюшка. Как ся маешь, тестюшка дорогой? Геморрой не мучит ли? Головушка буйная после вчерашнего-то не беспокоит? А то ить я могу компресс холодненький соорудить, прям из себя всей». Ну тут все в крик. Невестки царёвы в обмороки падать давай. Царя тож, попервах аж скособочило всего. «Чё это за гадость така?» – вопрошают. А Ваня чё? Чай не дурак он – Царевич. «Так мол, и так, — отвечает. — Эт как вы, стал быть, повелели, Царь-батюшка, невеста моя наречённая. Во, свежевыловленная. И стрелка при ней, глядите вона». Ну тут всех, понятное дело, на ха-ха пробило. Орут, потешаются, некоторые даже по полу кататься начали от избытка чувств. Царь на это дело поглядел, поглядел. А чё делать-то? Указ сам ведь подписывал, и стрела вон у лягушки в лапах та самая, с царским вензелем. Так, что тут тока два пути у нашего самодержца получается: или указ свой дурацкий отменять, и дать Ваньке вольную. Или обвенчать его на лягухе, согласно указу же. Не, ну первый вариант, оно конечно поумнее получается. И любой другой, более просвещенный государь, из той же Франции, к примеру, так бы и поступил. Указ в топку, лягушку – на стол, в виде жаркого, и вся недолга. Поужинали бы, похихикали б, да и разошлись в хорошем настроении. Казус бы этот уже на другой день ни кто б и не вспомнил даже. Но тут вам не Франция. Эт Рассея – матушка. Да к тому ж сказочная (шо та тайга). «Царь я аль не царь?! А?! Самодур аль… Э-э-э.. Не не. Самодержец аль не самодержец?! Как сказал – так и будет! И баста!» Ну баста, так баста. Сразу становится ясно, что народ там и не такого навидался. И не к таким чудачествам попривык. (Как увидим далее, это ведь ещё не самый фикус был).
Так вот, назавтра сыграли три свадьбы зараз. Старшего сына на боярышне молодой оженили (А чё, нормально, это для престижу царского пользительно – укрепление родовых связей с исконно русским боярством. Политес, понимать надо.) Среднего на купеческой дочке. (А тож ничего. За ней приданное знаете какое? Ого — го. Прямая выгода казне. Опять же упрочение торговых связей с заморскими странами всякими. Одобряю.) Ну а Ивана-царевича с Лягушкой обвенчали. (Ну чё уж… Ну хоть поржали вдосталь и то ладно). Хотя вот, опять загвоздка получается. Ну как, скажите на милость, они смогли повенчать православного Царевича с нехристью этой земноводной? Эт какой же синод на это своё соизволение дал? Или они её сперва окрестили? Не, ну я понимаю, за мзду там али за царские поблажки какие, в будущем, то оно конечно можно. А чё? Лягушка она, что не человек что ли? Вон ведь говорить умеет, да почище чем многие думские бояре. Политесу, опять же, обучена. И глазёнками своими вона как хлопает, и губёнки сердечком складывает… Короче нарекли Лукерьей, да и под венец. А може она и сама подсказала-таки, что её Василиской звать. Ну да не важно. Короче, обвенчали всех молодых за раз, свадьбу отгуляли, первую брачную ночь провели (ну кто как смог), и лепота.
Ну любая нормальная сказка тут бы и закончилась. Сказкам ведь положено именно свадьбой заканчиваться. Эт уже потом, наутро, начинаются обычные серые будни. А тут нет вам. Царю нашему видать какая шлея под мантию попала. А може намешал он себе вчера чего не того в кубке. А може опять обкурился на ночь глядя. Короче, только продрал он глаза, как давай кликать к себе сыновей своих. Те с бодуна да недосыпу стоят, бычат на папаньку, ничё понять не могут, чего это предок их спозаранок из жарких жёниных объятий выдернули. (Не, ну тут кому как повезло. Кого из жарких, а кого и … Гы-гы.) А Царёк-батюшка пургу какую-то гнать начинает. «Хочу,- мол,- посмотреть какие ваши жёнушки рукодельницы. Пущай, мол, мне к завтрему (Завтрему!) соткут по ковру. Да не простому какому, а непременно чтобы с выпендрёжами».
Не, ну точно царь обкурился. Какие из его невесток рукодельницы? Ты с головой, вообще-то дружишь, нет? Одна вон, барышня – боярышня. Она ковры эти только на стенках своих и видела. А как их ткут – вышивают отродясь не знавала. Оно ей надо? Она всегда думала, что они сами прям на стенах да на полу растут, навроде мха или плесени. Ты пальцы её видел? Тонкие, белые да холёные. Она ж в них отродясь ничего окромя ложки не держала. Она ж иголку не знает с какого конца ниткой-то заправлять. А вторая? Купчиха которая. Не, ну ей папенька конечно рассказывал, что ковры там разные, паласы и прочую манухвактуру где-то за морем изготовляют. Но для того ведь у её папеньки денюжки и имеются, что б, значить, всю эту манухвактуру за морем закупать по дешёвке, да нашим лохам втридорога втюхивать. На кой ляд ей самой чего вышивать-то, коли денег выше носа? И её пальчики, с позволения сказать, тож небось не рассмотрел? Да она этими сосисками не то что иглу – шило портняжное не ухватит. Чё она, по твоему, щи вчера половником хлебала? Да потому, что ложку взять не может. Мелкий дюже это инвентарь для неё. А ты – иголку, иголку. Ковёр, ковёр. Про лягушку Ванькину тебе рассказывать? Али сам всё понял? То-то же. Не, наш Царь-батюшка, по ходу, точно мелкий садюга оказывается. Девки вона, в царские хоромы перебрались, посчитали, что исконные мечты идиоток уже исполнились. Мол прынцы за ними на белых конях прискакали и уже даже оженились на них. Всё, жизнь удалась – гуляй рванина! А тут папашка ихний, самодур местного значения, давай над невестушками своими изгаляться. Да ещё изощрённо так. А Ванька-Царевич? Эт же не невестка приблудная какая. Это ж кровинка твоя. Мало того, что вчера перед всем царством позорил его весь день, на брак с лягушищей благословлял. Весь царский двор вон на свадьбе валялся прям таки, когда ты танец женихов с невестами объявил. Да ещё запретил женихам невест на руки брать. Не, ну средний твой, конечно, благодарен был за такое решение. Он-то счастье своё семипудовое ни в жисть бы на руки не поднял. А Ванюше каково было, а? Его ж невеста росточком чуть выше щиколотки ему будет, даже если на задние лапы встанет и во весь рост вытянется. Э-э-х, Царь-батюшка, Царь-батюшка. Ну, да ладно, чего уж там.
Так вот, побрели, значит, молодцы наши к жёнам своим, новоявленным, на жизнь жаловаться. Ваньке-царевичу, тому тошнее всего. Пришёл домой, за стол сел, буйну голову между ног повесил. Сидит, страдает, что делать не знает. Мысли всякие суицидальные в голову лезут. И ведь, главное, похмелиться даже нечем. Лягушка эта ещё с вопросами своими дурацкими пристаёт. До печени уже достала. Рассказать ей всё, что ли? Ну рассказал. А та в хохот. «Тьфу ты, фигня какая, — говорит. – Тож мне заданьице. Легче лёгкого. На вот, мил дружок Ванюша, глотни-ка бражки, я вчерась на празднике притырила, да спать-почивать ложись. Утро оно вечера-то мудренее». Ишь ты, заботливая какая. Ну глотнул Ваня из ушата бражки. Оно, конечно, сразу же попустило, на душе такая приятственная лёгкость образовалась. И счастливый спать завалился. Не иначе, как животина эта ему добрячую дозу клофелина в питьё вбухала. А тут как раз и ночь наступила.
Вот ведь опять несуразица какая-то выходит. Чёй-то денёк у них какой-то коротенький получился. Хотя, очень может быть, что Царь-батюшка, после вчерашнего разгуляя, аж до вечера продрых. Или просто весь день с бодуна маялся, да думу чёрную думал, как это позаковыристее своих невестушек подставить? И только в вечеру, часиков, этак в девять – девять тридцать, соизволил своих детушек кликнуть. Хотя нет. В сказке же чётко сказано: «А поутру велел Царь-батюшка позвать к себе сыновей своих». Нда-а-а. Очередная нестыковочка получается. Ну да ладно.
Так вот. Пошёл, значить Ванюша спать – почивать. А женушка его новоявленная вышла на середину горницы, сиганула под потолок, перекувыркнулась через голову раза три и этой же головой как хряпнется об пол. Шкурка жабья с неё слетела нафиг, и предстала тут посреди горницы Василиса – Прекрасная. Хотя по сведениям из других источников, фамилия её была всё-таки Премудрая. Но с нашей точки зрения это несущественно. Действительно, почему это Прекрасная женщина не может при этом быть ещё и Премудрой? Ну или наоборот. Что? Вам такие в жизни не попадались? Сочувствую. Искренне сочувствую. Значит мне повезло больше. Наконец-то.
Так вот. Тот факт, что наша Василиса была Премудрая можно считать доподлинно установленным. Ну будь она полной дурой, разве сообразила б мужу в сивуху клофелину плеснуть? А? То-то же. А зачем, спрашивается, плеснула? Да потому, что она была действительно Прекрасная. Вы, что же действительно думаете, что она на себя шкурку эту жабьячу поверх бального платья напяливала? Ха! Как бы не так! Вы эти шкурки видели? То-то. Её и на голое-то тело с огромным трудом да со скрипом только натянуть можно. Даже бельё под неё не поместится. Эт только в детских мультиках нам показывали как сбрасывает с себя лягушка кожу, а из под неё выходит этакая вся из себя Василиса. В русском народном праздничном наряде – платье до пят, под ним с десяток нижних юбок да рубашек, да ещё кокошник с фатой на голове. Ага. Ща-з-з-з. Это, извиняюсь, всесоюзный комитет по цензуре расстарался. В жизни-то оно всё гораздо проще происходит и естественнее. Так, что наша Прекрасная Василиса – Премудрая отлично понимала, что ежели она при муженьке своём вот так без шкурки жабьячей предстанет, во всей своей наготе чудесной. То ни о каком ковре златотканом речь уже идти не будет. Как минимум дня четыре, а то и все шесть. Так, что девочка наша очень даже мудро поступила. Мужа скопытила, шкурку – нафиг, чтоб, значит, не мешала, рогожку какую там на себя напялила, и шасть во двор. Ну там всякие чудеса начались, колдовство чистой воды. Как она, значить, ковёр этот дивный мастрячила, мы обсуждать не будем. Пусть это, опять же, на совести баянов да скоморохов остаётся, как эта милая девушка у ежей иголки драла для вышивания, как из месяца ясного пряжу сучила для полотна, как у птиц разных заморских пёрья из хвостов щипала на украшения и прочая, прочая, прочая… Это ладно, пущай, сказка всё-таки. А в сказках, особенно в наших русских, да народных ещё и не такое бывает.
Так вот, Ваня наш царевич, поутру глазоньки свои похабные, как значит, продрал, так и давай ими по комнате зыркать. Толь брагу для опохмела ищет, толи ковёр златотканый высматривает. Хотя сам прекрасно понимает, что ковру-то взяться оно и неоткуда. Не, ну не лягуха ж и впрямь его своими лапчёнками вышила, да за одну-то ночь? А лягушка, вот она, у изголовья сидит. Лыбится так ласково да нежно. Ей Богу, если б не бородавки, вот так бы и расцеловал бы, всю как есть. А она ещё и молвит таким нежным голоском: «Ваня, ну чё? Как головушка-то, бо-бо? Чего тебе, любимый? Может бражки для опохмела али кваску душистого с медком свеженьким? А може ну его всё, прям сразу к царю побежишь, ковёр оттарабанишь? Вон он на быльце кроватки висит». Глянул Ванятка в нужном направлении, аж обмер весь. Да такой красоты он отродясь не видывал. (Хотя, что он в своём захолустье видывать-то мог?) Мигом подорвался, сграбастал ковёр, сунул его в табакерку и бегом к царю. Похвалятся, стал быть. А старшие братья уже там. Спозаранку маются. Только Ваню все и ждали. Царь-то без всех участников конкурса, парад – алле открывать не позволил. «Вот прибежит младшенький, — грит, — так все разом и станете мне по очереди предъявлять свои художества. И неча тут мне на часы пальцами тыкать. Я точного времени не определял. А лягухе можно и послабление дать. У ней пальцы всё ж самые махонькие». Ишь ты, благодетель, сообразил-таки. А тут Ванька-царевич в хоромы царские как раз вваливается. Глаза пучит, ротом воздух хватает (бёг быстро, вишь ли), руками машет, сказать чего-то пытается. Ну Царь-батюшка цыкнул на него, велел слугам выдать ему рюмку водки для успокоения нервической системы, и приказал в очередь за братьями поставить. И начался показ достижений народного хозяйства.
Так вот, развернул, стал быть, старший брат свой гостинец. Царя-батюшку аж перекривило всего. А чего ты хотел, спрашивается? Я ж тебя ещё двумя страницами ранее предупреждал о возможных последствиях. Ну ты ж у нас – самодержец. Ну вот и пожинай плоды своего волюнтаризьма. Царь посмотрел, глазами похлопал. Вздохнул тяжело, и велел отнесть сие произведение в свинарник. Свиней, стал быть, обтирать. Не он, конечно, хотел сперва на конюшню отправить, вместо попонки использовать. Но потом здраво рассудил, что ежели какую лошадь таким изделием покрыть, то та таки точно сбелениться может. И решил не рисковать. Уж лучше в свинарник, так безопаснее. Тут средний сынишка своё полотно разматывать начинает. Точнее заканчивает. Начал он его разворачивать ещё минут десять назад, и вот как раз сейчас заканчивает. Ну, объёмное вышло произведение. А чё нам кабанам?! Холстины чё ли жаль? Не жаль! Просил Царь-батюшка ковёр, так на вот получите. Нам для родителя любимого никакого гов… э-э-э гобелену, в смысле, не жалко. Развернул, наконец. Царь глянул – пол часа ничего вразумительно произнесть не мог. Только мычал и бычился, бычился и мычал. И пальчиком так в центр композиции тыкал. А чё тыкать-то? Чё хотел, то и получи. А я чё? Я ничё. Я вообще молчу. Всё, что хотел, я уже раньше сказал. Ща стою тут тихохонько, наблюдаю, анализирую. Нда-а-а. Ну царёк наш, так посидел, побулькал чегой-то, потом полштофа сивухи махнул, огурком малосольным захрупал, вроде попустило старого. «Ай, ладно,- кричит. – Отнесть эту несуразность в баню. Как стрельцы, значит, мыться пойдут, так пусть энтим вот и вытираются. Как раз на всю роту хватит». И довольный такой к Ванюше-царевичу поворачивается. Улыбается, а сам руку уже за вторым полуштофом протягивает. А Ванька, что? Чай не дурак, как мы уже выяснили. Табакерку из-за пазухи достал, медленно так. Откупорил, ещё медленнее. Да как развернёт перед батюшкой царём всю сию красоту, у того ажно дух перехватило от счастья великого. Вся челядь, что в горнице была, так и попадала без памяти. А Ваня-то по горенке похаживает, похаживает, и ковёр-то на разные боки поворачивает, поворачивает. Чтоб все, значит, налюбоваться могли вдосталь. Да-а-а… Часа полтора все в себя прийти не могли. Это ж надо было такое чудо чудесное сотворить-то. И ни одна собака даже не задумалась, ну как это такое возможно. За одну ночь, одной иголкой, безо всякого ткацкого оборудования вот такое диво сварганить. А? И главное кто? Кто вот это всё вот так вот повыводил, да понавышивал? Кто, кто? Лягуха – царевна, вот кто. Но никому и в голову даже не пришло, что всё вот это просто таки не возможно. Ибо невозможно просто потому, что невозможно ну аж никак. По определению. Ну да Бог с ними. Что с них взять. Короче, когда папашка — царь оклемался малеха, велел сие чудо в тронном зале прибить. Прям над троном. Чтоб, значить, когда он послов заморских принимать будет, у тех чтоб тоже вот так вот крыши срывало. Сказано – сделано.
Ну, вроде на этом и успокоиться можно было бы. Вроде как все довольны и счастливы. Так нет же! Опять Царь-батюшка чудить удумал. «Посмотрел я, — говорит, — каковы ваши жёнушки рукодельницы. Таперича желаю проверить, какие из них кухарки. Пущай, — говорит, — мне к завтрему испекут по караваю. Во как!» Не, ну точно, он курит не переставая. И дурь у него явно какая-то такая забористая, точно голландская. С отечественной так плющить не может. Тебе чё, штатных поваров мало? Или меню кажнодневное опротивело? Дык, у тебя ж за каждым приёмом пищи по семи перемен блюд бывает. А в праздники да по воскресеньям и до сорока доходит. Ты чё, пень старый? Желудок и так уже загнал дальше некуда. Тебе ж тока кашку манную хлебать можно, да брюкву перетёртую, а не о разносолах мечтать. А он, вишь ли, каравай ему подавай. Ну ладно, чего уж тут поделаешь? Самодержец, вишь ли.
Так вот, побрели братья по своим хоромам. Причём все смурные такие. Старшие давай жён своих чихвостить, за то, что перед какой-то лягушкой мордасами в грязь ляпнулись. Да ещё так позорно. А Ваня-царевич протрезвел как раз, и осознаёт, что второй раз так свезти уже не может. И причём его совсем не пучит по поводу того как это его жёнушка разлюбезная умудрилась такой чудо – ковёр спроворить. Я ж говорю – фаталист — пофигист. Справились с одной неприятностью и фиг с ним. А теперь вот новая подкатила, и он опять в осадок весь выпавший. Сидит за столом, мордень от щей воротит. Даже водки всего рюмки три — четыре хлебнул, а больше не просит. Совсем плохой стал. Ну лягушка давай его выпытывать, чё там, мол, да как. Ну, Ванюша ей про новую царёву замороку и рассказал. А сам в слёзы. «Тю, — говорит лягушка, — кака фигня. Ты вот ещё стопочку опрокинь и спать-почивать иди. Утро оно, как уже опыт показывает, значительно мудренее вечера получается». И опять клофелинчику ему бах. Ваня рюмашку хлоп, на бочёк брык и давай храпака давить. Не, ну точно там у них чегой-то не то с природой твориться. Лето на дворе, а дни короче чем в тундре зимой. Фигня какая-то.
А в это время. А в это время старшие братья жён своих распекают. Они-то хоть и дурни дурнями, как мы уже выяснили, но второй раз подряд позориться перед родителем не хочется. Как так можно какой-то лягухе болотной проиграть. Да ещё с таким разгромным счётом. Короче, вы жёнушки дорогие как хотите, а что б завтра пироги у вас были не хуже чем у квакши этой. А не то… Всё ясно? То-то.
Так вот. Боярышне с купчихой оно конечно всё сразу понятно стало. Мужья их хоть и царского роду племени, а кулачищи у обоих о-го-го. Как будто всё жизнь в кузнице молотками махали. Таким в зубы получить, ну его на фиг. Собрали они совет военный и давай решать как же быть-то. Ведь ни у одной, ни у другой опыта кулинарного и в помине никакого нету. Откуда ж ему взяться-то опыту этому. Жрать, оно понятное дело, любим, а вот откуда эта жрачка берётся, так то нам не ведомо. Не, ну понятно, не барское это дело у плиты корячиться. Кто ж против? Вот только делать-то что будем? А что делать. Надоть пойти, тихохонько так, к хоромам, в которых Ваня-царевич с жёнушкой своей этой, прости Господи, обретается. Да в окошко и подсмотреть, как там лягушища эта каравай печь станет. А потом вернуться и точно также и себе всё обустроить. Ну, сказано – сделано. Прокрались подружки к хоромам Ваниным, и притаились там. Листиками, значит так, прикрылись сверху, с понтом они под зонтом, и подсекают, а чё там лягушка вытворяет.
А чё лягушка-то? Я ж говорю, что Василиса наша мало, что Прекрасная была, так ещё и Премудрая. Просекла она эту фишку на раз. И думает, ща я им таку козью морду подстрою, навсегда зарекутся в мои окошки подсматривать, папарацы хреновы. И лапчёнки так кровожадненько потирает. Ну чувство юмора у ней такое особое.
Так вот, как тока подружки эти ротозейки в окошко заглянули, встаёт наша лягушка, подходит к печке и ка-а-а-к бабахнет по ней и своротила весь верх. Не, тут стоп, стоп, стоп. Вы меня, конечно, простите, но давайте всё-таки в этой фигне разбираться. Мы с вами где находимся? Правильно в России, в самой её центральной полосе. Смею предположить, что где-то не очень далеко от Новгорода, ну или Ярославля. А в главных героинях у нас какая лягушка ходит? Я понимаю, что Царевна. Я даже не отрицаю тот факт, что это девушка заколдованная – Василиса. Я о её видовой принадлежности говорю. Кто она по Джаррелу? Квакша она обыкновенная! Пять сантиметров в холке, пятнадцать – в длину с лапами. Это ж вам не Ага какая-нибудь из южной Африки или Голиаф от туда же, и не Bull Frog из Центральной Америки. Это ж наша родная лягушка-квакушка. Ну откуда ж у ней столько сил, чтобы она в одиночку печь своротить могла. Ну ладно, пусть она вся из себя такая волшебная была, пусть. Но как сей факт не переполохал тех двух дурынд, что под окном сидят? Вот представьте себе, сидите вы, в окно пялитесь, шоу ждёте. Ну действительно, лягушка – шеф повар. Каково, а? Такое тебе ни в каком цирке, ни за какие деньги не покажут. А тут эта мелочь зелёная лёгким движение бедра берёт и сворачивает у печи весь верх. Вы представляете, какая для этого силища нужна? Вы хоть знаете как в те времена печи клали? Хата сгорала, падала – печь стояла. А тут эта бедром тыць – печь в труху. Да нормальные женщины от такого зрелища так бы завопили, такой бы переполох устроили, такого б шороху навели, что вся челядь царская до утра по двору моталась бы с факелами и криками «демоны, демоны». Ха! А эти ничего так. Сидят себе, семечки лузгают. Мол деньги уплочены, давай фильму крути. Ну фильму, так фильму. Лягушка уж тут так расстаралась, мало, что сама Царевна. Берёт, значит бадью, туда муки, отрубей, гороху (А чё? Для запаха), молока опять же, простоквашу (а чё добру пропадать-то в самом деле), дерьма мышиного с полок посметала (ну хуже-то уже всё равно не будет). И давай всё это месить! Так стоп! Ну как месить?!! Как месить, я вас спрашиваю? Чем месить-то? Лапчёнками своими перепончатыми что ли? Да для неё эта бадья как пруд. Она всю жизнь в ней прожить могла б и не подумала, что это ещё далеко не весь мир. А-а-а, да ладно. Короче, замесила она всю эту муть, сверху поплевала ещё, для остроты. И всё это, с позволения сказать… , вот всё это прям в раздолбаную печку и опрокинула. (Блин, во силища-то у земноводного). И довольная в уголочку к стенке привалилась. Сидит балдеет, на деяние лапчёнок своих любуется. А девахи, что под окном сидели, подорвались довольные такие, и бегом по домам. И давай там печи крушить, да всякую бурду в бочках замешивать и в печи раздолбаные сыпать. Ну, мужья, конечно, попервах противиться пытались. Мол, чё за хрень такая? Чё творите на ночь глядя? А спать потом как? А кто потом печи чинить будет? А тем им в ответ – не замай, мол! Эт лягушка такое творила. Мы, мол, тока наследуем и копируем. Так, что отскочил отседова и не мешайсь под руками. А ну ежели сама лягушка, тады ой. Тады прощения просим и не мешаемся. И сами на двор – курить до самого утра.
А в это время. А в это самое время, лягушка наша опять башкой об пол, шкурку в сторону и нагая, аки богиня греческого плодородия, давай каравай мастырить. Совы там разные ей муку какую-то отборную припёрли (у кого отобрали только не ясно). На росе цветочной она её замесила. Пыльцы с горных одуванчиков, для аромату, добавила. Вареньем и ягодами разными украсила. И такой каравай испекла – пальчики по самый локоть оближешь. (Да где ж она его испекла-то, ёлы-палы? Печь-то вся разломанная стоит. И вон та дрянь в ней догорает, что она туда раньше загрузила. Хотя… Може у неё хлебопечка была в кладовке спрятана? Она всё ж Премудрая, хоть и Василиса. А стал быть – продвинутая. Прям как моя.)
Так вот. Поутру Ванька-Царевич проснулся, потянулся, сладко так. И давай носом во все стороны водить. Эт он каравай унюхал, стал быть. Выставил он, значит, шнобель свой по азимуту прям на источник запаху, глазёнки продрал и ахнул. Как узрел он каравай этот, так рот свой и раззявил, ажно до пупа. Ну Василиса сходу туда ему бражки плеснула, огурком малосольным заткнула (ну, чтоб по дороге на каравай не позарился-то), каравай, опять же, в руки сунула и пинками к папеньке отправила, работой, стал быть, хвалиться.
Так вот, бежит Ванюша по палацу, глаза на каравай пучит, огурец хрупает, слюнями давится и в первый раз, наконец-то, задумываться начинает. «Дык, как же эт она умудрилась-то…»
А тем временем у Царя-папеньки конкурс кулинаров-любителей в полном разгаре уже. Старшие-то невестки ещё спозаранку своих мужей растолкали, произведения свои им всучили и за двери повыталкали. Несите, мол, вот это вот подальше с хаты. Ну, оно и понятно, запашок-то ведь от произведений, этих самых, тот ещё.
Так вот, прибёгли они к Царю-батюшке, и конкурс начался. Старший сынок со своего произведения одеяло сдёрнул и папане под нос суёт. И суёт-то так вот, на вытянутых ручках-то. А сам мордень-то воротит, воротит. А чё воротишь-то, чё воротишь? Понимаю. Амбре от хавчика ещё тот исходит. Гы-гы. Отнюдь не Шанель пятый нумер. А совсем, я б сказал, наоборот. Папаня вон тоже в курсах. Его в нос так шибануло – он с трона чуть не сковырнулся. Вона он платочком так прикрылся и пальчиком, так вот аккуратненько в каравай тычет. Чё тычешь-то, чё тычешь? Чего заказал, то и получи. Кушайте – не обляпайтесь. Но Царь-батюшка кушать, чегой-то, отказывается. Стесняется, наверно али аппетиту ещё не нагулял. «Отнесть, — говорит, — вот это вот, опять же, на свинарник. Пущай его там свинки наши дегустирывают. Они у нас, мол, привычные и не такую ещё дрянь едали». Эх, Царь-батюшка, Царь-батюшка… И не жалко тебе животинку травить? А? Ну да ладно. Чего уж там… Тут средний сынок вперёд выступает. Выступает и свою стряпню папаньке вываливает. Причём вываливает в самом прямом смысле. Ибо держать вот это самое, уже нет никакой мочи. А чё? Мы уже и ранее говорили – нам для родителя разлюбезного никакого гов… э-э-э… эта, в смысле продукта – не жалко. Так, что, папенька дорогой, нате вам – кушайте не подавитесь. И, что характерно, вываливает так аккуратненько, прям папеньке на самый любимый мозоль. Папаня-царь, понятное дело, взвыл что твоя выпь али белуга с похмела. Сиганул аж под потолок, хвать посох свой и давай средненького по бокам охаживать. Видать от переизбытка любви родительской. У нас ведь как заведено? Ежели бьёт – значит любит, и наоборот. Хорошо, что Царя-папеньку не Иваном IV-м кликали, по прозванию «Грозным». А то ведь уходил бы сынулю ажно до смерти, от любви-то отеческой. А так умаялся родитель быстро. Вот тока один посох сломал и сразу же умаялся. «Ладно, — говорит. – Отнесть, вот это вот самое, в слободку, где каменщики обитают. Пущай разобьют на мелкие части да дырень, что на дороге перед самым дворцом образовалась, замостют. Всё ж кака-никака польза от продукта будет». А чё? Молодец. Домовитый такой царёк получается. Всяко лыко у него в строку идёт, всяко гов… э-э-э… вторсырьё – в дело. Одобряю.
Так вот. А тут как раз и Ванюша-царевич мордаху свою в дверь сунул. И главное, довольный такой. Как раз огурок прожевал и папане докладает. «Так, что, мол, Царь-батюшка, Вы вчерась изволили каравай к завтраку заказывать. Так вот извольте-с принять и откушать. Вы уж не побрезгуйте, Василисушка моя усю ночь над плитой корпела, угодить старалась». И каравай подносит. Царь как глянул, как понюхал, как попробовал… О-о-о!!! Тут-то самодержца окончательно сплющило. Такой приход старый словил, что будьте – нате. Ну а как же иначе? Конечно словил. С чего бы это он очередную пургу несть-то начал? «Эт, — заявляет во всеуслышание, — такая замечательная вестч, что кушать её в одиночестве нет, ну просто никаких возможностев. Желаем вкушать сие блюдо привсенародно! Так, что повелеваем объявить сегодня праздник и вечером торжественный бал сорганизовать. Вот там на балу, мы эту прелесть кушать и будем». И лапки свои загребущие, так потирает, плотоядненько. «Да! Вам, детушки мои разлюбезные, — эт к сынкам стал быть, — на празднике быть всенепременнеше. И, чтоб значит, с жёнками. Все свободны». Ишь ты. Опять праздник ему подавай. Не напразднуется никак, понимаешь. Ну да ладно, праздник, так праздик. Народ наш на дурыку выпить всегда рад. А тут сам Царь-батюшка наливает. Отчего ж не попраздновать-то.
Все тут разбежались, конечно. К празднику готовиться, понятное дело, надо. Ну старшие братья те вообще довольные такие по домам побежали. Ну ещё бы. Папенька головы не поскручивал – уже радость. А тут ещё и праздник. Вот Ваня, тот конечно, совсем смурной поплёлся. Ну понятное дело, кому ж охота в очередной раз перед всеми людями позориться.
Так вот, заявился Ванюша домой опять мрачнее тучи. Лягушка переполошилась вся такая. «Что случилось, мил друг Ванюша? Али Царю-батюшке каравай мой не по вкусу пришёлся? Али просто по дороге вляпался опять во что-то не сообразное? Али головушку снова похмелюга лютая прихватила?». И, опять же, черпачок с бражкой пододвигает. Я ж говорю – забо-о-отливая. (Ну, точно как моя.) Ваня черпачок-то за ворот опрокинул, повеселел трохи, и давай про праздник рассказывать. А сам, значит так глазёнками на черпачёк показывает. Лягуха задумалась чегой-то. Бражки в черпак плеснула, лапкой за ушком почухала да и говорит: «А фиг с ним, Ванюша! Не переживай ты так. Ступай на праздник сам, а я попозже воспоследую. Ты главное сиди и прислухайся внимательно. Как услышишь стук да гром, так и скажи всем: мол не пужайтеся, люди добрые, это моя лягушонка в коробчёнке едет». Ваня второй ковшик хлобыстнул – совсем зохорошел. «А и фиг с ним, в самом деле. — Думает. – Горько, поди, кричать не будут, а остальное – танцы там всякие и прочие шманцы – оно и прежить можно. Главное, поближе к чану с сивухой присесть. И плевать я на всё хотел». И сам уже себе бражки в черпачок плеснул и опрокинул. Совсем завеселел человек. Нет, всё-таки, знаменитую у нас всегда брагу гнали. Лучшее лекарство от всяческих бед и неприятностей. Три черпака уговоришь – и сразу же в голове такая лёгкость образуется и просветление наступает. А всякий мусор с души как дождиком летним смывает. Да-а-а…
Ну так вот. Во всей этой суете, вечер подкатил совсем незаметно. Народ стал на пир царский подтягиваться. Старшие сыновья припёрлися чуть ли не первыми. Жён, понятное дело, с собой приволокли. Те павами по палатам расхаживают. Нарядами новыми, стал быть, похваляются. А пуркуа бы-то и не па? Ежели есть чего показать, то чего б этим и не похвастать-то?… Нормально всё. Народ собрался, за столы уселся. Ваня, тот понятное дело, последним причапал. И скорее к заветной бадейке подсел. Царь – государь пожаловали. Во главе стола взгромоздился и платочком так – мах. Мол, желаем пир начинать. Ну, наш народ долго упрашивать не надо, особенно когда всё на халяву. Музыки по струнам вдарили, виночерпии бражки зачерпнули. «Ну, православные, вздрогнули!» Вздрогнули, понятное дело. И понеслась душа в рай. Народ, как по третьей опрокинули, стал до Ванюши докапываться. А, чёй-то это он один-одинёшенек припёрся, а? А где законная супружница-то? Или лапки натрудила, и прийтить не в состоянии? Так ты б её, хучь, в платочке-то принёс. Народ бы повеселил. Али оне у вас, Иван свет Царевич, загордились больно? И с нами простыми боярами за одним столом сидеть уже брезгают? Вот ведь добрые все, какие. Душевные, главное. Так и норовят в самую жо…, э-э-э… в душу влезть, даже без мыла. Ваня, тот попервах огрызался, спакойненько так. Токма двоим в харю с кулака и заехал. Да ещё одного боярина, самого настырного, за бороду ухватил, да в чан с варевом каким-то мордой и макнул. Правда, не сильно так и беззлобно, раза три всего. А потом плюнул на всё и на всех, причём прицельно так плюнул, конкретно, да и уселся возле лохани с брагой. И всё ему глубоко фиолетово стало.
Так вот. Сидит, значит, наш Ванюша, бражку кушает. Народ вокруг гулиманит на пропалую. Праздник – в самом разгаре. Царёк-батюшка уже корону на левое ухо сдвинул и всё речугу какую-нито задвинуть пытается. И тут в самый разгуляй как громыхнёт чегой-то за окнами. Как полыхнёт зарницей пламенной. Половина окон враз повылетало. Народ честной перепужался весь. В кучу сбился. Крестится неистово, ничё понять не может. Думают, чё эт за светопреставление такое вокруг – то ли шаттл какой стартует, то ли МиГ-31 звуковой барьер берёт. Хотя какие, на фиг, в те сказочные времена МиГи да шаттлы?… Один Ваня токма споконёшенек. Нолил очередную чарку, маханул одним духом, рукавом утёрся и вещает. «Эй, православныя, да не робейте вы так. Эт ж моя лягушонка в своей коробчёнке на праздник пребывать изволит». Ну народ тут сразу расслабился, заулыбался, по очередной чарке опрокинули и довольны все. Вона оно как! Не, ну правильно. Вот ежели бы это Змий какой-нибудь там Горыныч был, вот это да, это страшно. А то – лягуха. Тьфу ты, в самом деле. Ага, значит то, что грохот за окном как от стокилотонного взрыва, всполохи как от лесного пожара – эт всё фигня, эт же от лягушки. Ну и фиг с ним. Фиг-то фиг, а любопытство-то разбирает. Вона все к окошкам прилипли. Высматривают, значит, а в каких это коробчёнках совремённые лягушки разъезжать изволят. Ага, коробчёнка, как же! Как подлетает ко дворцу золочённая карета о семи лошадях, да всё цугом запряжённых. Семнадцать форейторов по бокам скачут, с факелами да собаками борзыми, в дудки дудят да в бубны бухают. Кучер, весь такой, в парче да в бархате. Шляпа у него о двадцати страусовых пёрьях. Орлом на козлах сидит, чёрным оком на всех соколом глядит, ус смоляной на палец накручивает. Два арапа двухметровых на запятках стоят, на все стороны зубами белоснежными лыбятся.
Так стоп, хватит. Ну, чё опять за базар пошёл. Ну какие, на фиг, арапы да форейторы? Какие, я вас спрашиваю, собаки борзые да кучера усатые? Какая ещё карета раззолоченная, туды ея в качель? А? Откуда всё это взялось-то? Она ж, Василиса эта самая, три года лягухой простой по болотам скакала – комаров да мух хавала. Ну могла, когда – никогда, в человека обернуться. На то она и премудрая. Ну откудова, ответьте мне на милость, всё вот такое богатство-то. Не, ну ежели она вся из себя не только такая премудро-прекрасная, а ещё и колдовка мощная, тады оно понятно. Тады – ой! В таком случае, мы ведь всё и вся переделывать умеем. Тыквы на кареты, мышей на коней, крысюков на кучеров, кротов на форейторов, тараканов на собак. Эт ладно. Но тогда возникает законный вопрос: а чегой-то тогда мы, все из себя такие колдовки премудрые, три года по болотам лягухой скачем? А? Я понимаю, что это наказание такое. И болото нам тюрьма, а шкурка жабьяча – роба тюремная. Токмо чего ж это мы в любой момент всякие такие дива творим? Да и шкурку-то по первому желанию скидываем? А? Неувязочка, опять, однако. Ну да ладно. Чё уж там.
Так вот. Подлетела, значит, карета ко дворцу. Лошади как вкопанные встали. Арапы с запяток кинулись. Один дверцу у кареты распахивает, второй на карачки перед ней бухается, типа – я крылечко. А из кареты Она выступает. Вся из себя така-а-а-я… Народ глянул – аж прослезился, от умиления полнейшего. Вздох восхищения по всем палатам пронёсся, ажно занавески заколыхались. Ну, знамо дело, Василиса-то она же Прекрасная. И вот идёт она по дорожке красной, прям в тронный зал. Идет, как пишет. Народ честной аж с ног валится от такой красоты. Мужики аж глаза все повывихивали на неё пялючись. А она идёт-плывёт вся из себя такая, в дольче – габбана. И прям к Ваньке. А он стоит бревно – бревном, только зенки на неё пучит. Челюсть аж до колена отвисла, да рука со стаканом на полпути застряла, и дрожит так мелко, влагу драгоценную расплёскивает. А Она подплывает к нему и земной поклон отвешивает. «Что ж ты, — говорит, — муженёк мой суженый, застыл-то. Али жёнку свою законную узнавать отказываешься? Дык, у меня пол дворца свидетелей имеется. Все видели, как ты мне у алтаря в вечной любви клялся. И пред Богом и людями за себя брал. Так, что поздно отказываться-то». Какое там отказываться. Ванька наш, он ведь не дурак, как мы с вами уже выяснили. Он тут же сориентировался, и всю свою выгоду дальнейшую враз оценил. Стакан быстренько опрокинул (ну чтобы руки освободить) и Василиску сграбастал. И давай её целовать – расцеловывать. А она вроде и не против совсем. Ваня тот уже и пуговки расстёгивать начал, да спохватился вовремя, ну не дурак ведь. Быстренько засупонился, губы вытер, и подводит Василису к Царю-батюшке. «Вот, мол, дражайший родитель, позвольте отрекомендовать – моя половина. Прошу её любить, и так сказать, жаловать». А у царя крышу и вовсе как ураганом сдуло. Еле-еле продышался, и то только после третьей чарки. Ну, там уже разъюлился перед гостьей дорогой. Поклоны бьёт, реверансы крутит, корону на бекрень заломил и глазом подмигивает, лавку подле себя чуть ли не бородой метёт. «Садитесь,- грит,- невестушка разлюбезная, одесную от меня, и непременно чарочку круговодной откушать не побрезгуйте. Эй, человек! Человек! Почки Царевне один раз. И мухой!» Сам чарку махнул, на лавку вскочил: «Вот,- орёт,- любуйтеся, смерды, какова у меня невестушка. Всем на загляденье, а энтим охламонам (в братьёв старших пальцами тычет) – на зависть». Ну, эт он напрасно, конечно, эт уже перебор. Братья-то и так смурнее туч грозовых сидят, на своих благоверных бычатся. Понимают балбесы, что напрасно над меньшим братцем потешались. Ну а, что поделать-то, раньше надо было думать, куда стрелы-то пулять. Теперь сидите – не отсвечивайте. Ну и сидят – бычат. Им теперь одна задача. Как бы так исхитриться, чтоб хоть как-нибудь собственный рейтинг приподнять, ну хоть на вот столько. «Эй вы, лахудры! — Это они к жёнкам своим. — Чтоб, значит, за Василисой во все глаза смотрели. Всё, что она делать будет, то и вы, лоботрясины, повторяйте. Но тока, штоб точь-в-точь. Чтоб опять, стал быть, мордасами в грязюку не рубануться». Не, ну ясное дело – балбесы! Вам, что одного раза мало было? Случай с караваем ничему не научил? Продолжаем обезьянничать, значит? Ну, ну.
Так вот. Конечно же продолжаем. Те две орясины на Василису во все глаза уставились, чуть дырки в бедной девочке не протёрли. А та, ничего так, возле свёкра примостилась, ушко ему под сальные губёшки подставляет, над анекдотами его подхихикивает. Царь-батюшка раздухарился совсем, зелена вина подать велел. Хочу, мол, с невестушкой дорогой на брундершахт выпить. Ну налили – махнули. Чмокнулись. Точнее, это царь всё одним духом маханул, а Василиса, та так только малеха пригубила, а всё остальное себе в левый рукав выплеснула. (Гы-гы. У ней, чё там, мешок целлофановый подклеен? Кио, блин.) А старшие жёны такое действо наблюдают, и давай себе тоже вытворять. Мало того, что всё из своих кубков себе же в рукава повыливали, так ещё и у муженьков всю выпивку отобрали, и туда же – в рукава. (Гы-гы два раза.) Не, ну дуры – бабы, чё с них возьмёшь. А дальше – больше. Царь-батюшка на стол взлазит: «Желаем пир – горой! — орёт. – Федя, дичь!» Ну тут, значит лакеи на кухню метанулись, лебедей тащат, жареных. И самого большого прям на царский стол. Царь-батюшка тесаком лапу ему отпанахал и Василисушке подсовывает. На, мол невестушка драгоценная, откушай, не побрезгай. Та взяла, конечно, быстренько её обглодала, а косточки в рукав, в рукав. Надо ли говорить, что те две дурынды в этом плане тож не отстают. Не только кости, а чуть ли не по целому лебедю себе в рукава позапихали. И так далее, и всё в том же духе. Ну, понахавались все, поупивались, царь опять на стол рвётся. «А теперь – дискотека!» — Орёт. Ну дискотека, так дискотека. Василиса первая в круг пошла. Надо же себя во всей красе показать. И как выдала!!! И так пойдёт, и этак выйдет, и вот этак-то вот выкрутится, и такое вот ещё коленце выкинет. Публика в ауте. А потом такое шоу выдала, куда там твоему Коперфильду. Как поведёт она левым рукавом – как выплеснется оттедова вино припрятанное, как разольётся по всему залу, на вроде озера. (Ну, понятное дело, там камыши всякие по берегам растут, рыба плещется, лягушки, опять же, квакают.) Как поведёт опосля правым рукавом – как повылетают оттель лебеди белыя, целая стая. Пару кругов по залу нарезали и на озеро опустились, важно так. И музыка отовсюду звучит (Чайковский, ясень пень). И лебеди по озеру этому туды-сюды, туды-сюды. Да всё парами, парами. Публика вообще в шоке. Большой театр отдыхает. А тут ещё лебедята, ма-а-а-хонькие такие, откельсь повылазили. Крылышки так скрестили и давай по самой кромке берега в присядку скакать. Ну, типа там — прам-прам-прам-пра-а-м, парам-пам-пам. Публика ваще-е-е в экстазе. В ладони лупят, «Бис – браво» орут. А Василисушка раскланивается всем, земно так. Мол, спасибо, гости дорогие, спасибо вам сердечное. В следующий раз больше покажу. И к Царю-батюшке под бочок. А тот и вовсе чуть не в пароксизме бьётся. «Вона,- кричит,- какову жёнку мой меньшой отхватил. Не то, что энти оболдуи». И опять же в старших сынов пальцами тычет. Ну чё ты до ребят докопался, в самом-то деле? А? Ну не повезло им в этот раз, ну и что? Не всё ж одним дуракам везти должно. Может же хоть раз в жизни и умному человеку удача обломиться.
Так вот. Старшие-то на своих зыркнули, не по доброму так, и за вилками потянулись. Те всё сразу поняли, подорвались мигом и тож в круг пошли. Маэстро, музыку. Мы, мол, тоже желаем своё умение Царьку-батюшке предъявить. Ну и предъявили. Василиса (ну точно Премудрая) от папеньки так аккуратненько отодвига-а-ается, на самый краешек лавки. А ему пальчиком в центр залы показывает. Мол, не изволите ль, драгоценный родитель, и на это шоу – гёрлз взглянуть. Ну а чего б и не взглянуть-то, можно и взглянуть. Царь на лавке утвердился попрочнее. Голову кулачками подпёр, глазоньки пошире распахнул и вылупился на действо сие. А действо, скажу вам, ещё то получилось. Музыки как вдарили по струнам, девахи как выступили посередь залу, ка-а-а-к маханули левыми рукавами, да всё ведь в сторону самодержца нашего. Василиса (ну ясное дело – Премудрая) как раз под стол юркнула и затихарилась там. А в зале така водна феерия началась. Из рукавов, этих самых дурынд, галлона по три зелена вина ка-а-а-к выплеснется! Да всё на Батюшку-Царя. Народ весь покотом лежит, за животики держится. А царь токмо глазёнками лупает да облизывается, а сказать-то уже ничего и не может. А что тут скажешь-то? Э-э-х вы… Такого парня обосс… э-э-э эта… Ну короче, подмочили батюшке царю всю репутацию. А им хоть бы хны. Пляшут дальше, ещё пуще прежнего. Разошлись, раздухарились, ка-а-а-к маханут правыми рукавами. Ё-моё… Не девоньки, лучше б вы и вовсе на праздник не являлись. В рукавах-то у них костей лебяжьих да прочей требухи, фунта по четыре было, у каждой. А то и по пяти. И вот вся энта мясная атрибутика разом ка-а-а-к врежет по Батюшке-Царю. Того вовсе с лавки ровно лавиной смело. Одна костомаха прям в лобешник ему бедолашному заехала. Гуля с кулак враз выскочила. Да что там гуля, у него ж и так ум за разум заходил. Он же с младых ногтей укурыш – укурышем был. А теперь, после этакой-то встряски, он же враз последних остатков мозгов лишиться может. Ну это ладно, не велика потеря, но другой-то мосол ему ж прямиком в зеницу глазную припечатался. Царь как вскочит, как заорёт дурным голосом: «Ой-ё-ё-й, калавур! Стража, ко мне! Ратуйте! Хулиганы зрения лишают!» Ну и всё в том же духе. Тут такой бедлам поднялся, что только держись. Но народ доволен! Стока радости сразу – и хавчик бесплатный, и бухло на халяву, и шоу цирковое, да ещё и свалка всеобщая с тотальным мордобоем. Лепота!
А Василиса наша, явно Премудрая, сидит себе под столом, хихикает тихонько, ручки потирает, радуется, значит, что вовремя сховалась, и участия во всеобщем празднестве может не принимать. Вдруг, чёй-то ей беспокойно стало. Зырк — зырк по сторонам, ну точно – мужниных портков под столом не наблюдается. Хош не хош, а придётся вылазить. Вылезла из-под стола, огляделась кругом – нет благоверного нигде. «Ёлы – палы», — думает она, и за голову хватается. А потом: «Мать …. чесна!» — и за юбки. Подобрала их, и рысью домой припустилась. А чего рысить-то? Раньше надо было думать головкой своей распрекрасной. Как известно «Боржом» пить, после того как печень отвалилась, несколько поздновато будет. Н-да-а-а…
Так, вот. А Ваня наш, он-то как раз и не дурак был, как мы с вами помним. И вот, представьте, сидит он весь вечер дурак — дураком, весь оплёванный, обтекает потихоньку. Уже и с участью лягушкиного мужа свыкаться начинает. А тут вдруг оказывается, что он-то как раз и не дурак — то вовсе. И вовсе даже, не лузер он распоследний, а совсем, выходит, наоборот. Оказывается, что именно он-то и вытащил самый главный приз в этой долбанной лотерее. И это именно его жёнка – самая Прекрасная и Премудрая Василиса на свете. И рукодельница, и кондитерша, и плясунья, и чудесница, короче – спартсмэнка, камсамолка, студэнтка и наканэц просто карасавыца, и всё это в одном флаконе. Ясное дело, что на радостях Ванюша начинает всё интенсивнее к бадейке заветной прикладываться. А, как уже ранее говорилось, бражка та, что в бадейке плещется, очень хорошо разум прочищает и ум бодрит. И вот, чем больше Ваня радуется и прикладывается, тем яснее осознавать начинает, что кто-то тут из него, царского сына, явно пытается последнего лоха вазелинового лепить. Кому-то, очень хочется его, будущего помазанника Господнего, кинуть по полной программе. Ну вы сами посудите. Лягушка эта, тьфу ты, Василиса, в смысле – его законная супруга, пред Богом и людями. Живут под одной кровлей уже трое суток, а ночи брачной и в помине не было. Он ведь свою благоверную даже просто в обнажённом виде не лицезрел ни разу, не говоря уже ни о чём большем. Эт как по вашему называется? А? «Динамо-чемпион», это называется, вот как. Это, выходит, как на праздник, так мы вона какие все из себя Прекрасные являемся. Принарядились тут, наодеколонились, наманикюрились, нарумянились, расфувырились. Сидим, вона, с папенькой любезничаем. Смердам этим шоу всякие расчудесные показываем. А мужу, значит, родному – законному даже попку голую показать не можем. Элементарного стриптизу сбацать не хотим. Вот так? Да? Эт что ж получается, ща праздник окончиться, все по норам разбегутся, мы опять шкурку жабьячу напялим и всё. Финита ля кумедия, так, что ли? А вот фиг тебе, а не шкурку напяливать. Ща я тебе покажу, как мужу в стриптизе отказывать. Ща я, я ща... Короче, подорвался Ванюша и бегом домой – шкурку лягушачью палить. А и правильно! Неча над родными мужьями измываться. То у них, понимаешь, голова болит, то, понимаешь, устали они, то, понимаешь, дни какие-то критинические понапридумывали. Тьфу ты, одним словом.
Так вот, влетает, значит, Ванюша в горницу свою. По сторонам зыркает, шкурку, стал быть выискивает. А чё её искать-то? Вона она, прям посреди горницы-то и валяется, на самом видном месте. Зелёная вся такая, как купорос. В печку её проклятущую! Ну в печку, так в печку. Сказано – сделано. Схватил, сунул, спичкой чиркнул. Шкурка как порох полыхнула, даже золы не осталось. Токмо вонища по всей хате пошла. А тут, как раз, дверь распахивается и Василиса на пороге – явление третье: не ждали. Глазищами хлопает, ртом воздух хватает, толи от бега запыхалась, толь от вонищи продышаться не может. А чё хлопать-то, чё хлопать? «Боржом», как уже говорилось, пить поздновато будет, поезд-то давно тю-тю. А чего ты ожидала? А неча было над мужем родным измываться! Вона он теперь посередь горницы стоит, довольный такой. Руки в боки упёр, на жену свысока глядит. Типа «Ну шо, земноводное, съела? Осознала – кто в доме хозяин? Вот теперь тока попробуй мне тут от стриптизу отвертеться!» А Василисушка всё это в глазах его прочитала и в слёзы. Ну правильно, чисто по-женски так. «Ой, Ванечка, и чтобы тебе было только три денёчка потерпеть, и была б тогда я ваша на веки. А так прощай и не поминай лихом». Тут уже Ванька начинает глазами хлопать и от благоверной объяснения требовать. Ну та и давай ему разъяснять на пальцах, что мол, в своё время домогался её один местный авторитет по фамилии Кощей, а по прозванию Бессмертный. А она, мол, девушка честная, порядочная, себя для супруга будущего блюдущая, ему, ясен пень, отказала. А он, сволочь этакая, на неё обозлился и решил, понятное дело, отомстить. И вместо того, чтобы силой или, там, хитростью какой, просто склонить её к сожительству, удумал он сотворить с нею то, что для любой женщины гораздо хуже потери чести. Решил он её красоты лишить. Эт Василису-то Прекрасную! Во как. Тонкий, однако, психолог, понимаешь. И обратил он её в лягушку болотную, квакшу обыкновенную. Всю из себя такую зелёную и мерзопакостную. И повелел ей жить в таком образе на болоте вонючем цельных три года и ещё три дня сверх того. И вот как раз сегодня ровно три года её ссылки истекли. «И ежели б ты, мил муженёк Ванюша, токма три денёчка ещё перетерпел, то все чары рассеялись бы, и были б мы тогда счастливы по самый гроб жизни. А так прости-прощай. Ищи меня за тридевять земель у Кощея Бессмертного в полоне. Только обязательно отыщи, слышишь. А как же иначе-то? Сам ведь виноват во всём. Конечно сам. А то кто же? Я вот, ведь, всё возможное для счастья нашего сделала. Вона, три года по болоту скакала, комаров хавала, без маянезу даже. Стрелу твою, опять же, разыскивала под всеми кочками. Тебя потом пол дня поджидала на самом солнцепёке. А ты, свинья неблагодарная, взял и шкурку мою спалил. Тепереча давай, ищи меня и у Кощея отвоёвывай».
И выдав такую тираду, снова башкой об пол вдарилась, к потолку отскочила, там трижды через голову перекувыркнулась и обратилась горлицей сизой. Потом в форточку выпорхнула и была такова.
А Ваня наш стоит – глазами лупает, в затылке скребёт. Ну и чё ж тепереча делать? А чё делать – сухари сушить!
А и правильно! Сухари – вещь весьма в хозяйстве полезная, а за частую и вовсе незаменимая. Особливо в такой вот ситуации. Тут ведь, как ни крути, а тока два варианта получаются: али идтить до Кощея, да Василисушку выручать, али не идтить. И в том, и в другом случае сухари весьма не лишними окажутся. Ежели идтить – то лучшего провиянту в дорогу и не сыщешь. А как же? Оно ведь и несть не тяжко, и голод утоляет неплохо. Да и от мыслей дурных в дороге отвлекает. А и то верно. Ведь пока ты этот самый сухарь грызёшь, тебя тока одна мысль терзает – как бы зубы последние об него не поломать. А всё остальное уже и не беспокоит вовсе. А ежели и беспокоит, то в весьма незначительной степени. А вот ежели не идтить никуда, то и тогда сухарики вполне пригодятся. А то как же? Царь-Батюшка, он ведь как прознает, что Ванюша жёнку-то свою, новообретённую красавицу, не уберёг, он ведь такое с ним уделает, что тока мама не горюй. А как же иначе? Царь-то наш Батюшка, он ведь только-только вкус к жизни заново обретать начал. Он, ведь, и думать не гадал, что на старости лет ему вона скока счастья-то отломиться может. Что меньшой-то его, мало, что дурак-дураком, а каку невесту отхватил, а? Вона, и прекрасная и премудрая, да и вообще, вся из себя Василиса. Ты только глянь, какие шоу устраивает, какие дива разные вытворяет! Да и вообще, в случае чего, чай не откажет старику в тепле да ласке. Так, что он, по вашему, с Ванькой уделает, когда прознает, что по того вине все его чаяния на весёлую да счастливую старость прахом пошли. А? Не, убить, конечно, не убьёт, так, тока, покалечит трохи, да в каталажку закатает. Не, не на долго. Лет, этак, на семь – девять, не более. Опосля, разумеется, простит и отпустит. Наследства, правда, лишит, титулов, там всяких, званиев и наград разных тоже. Но, зато, ноздри рвать не станет, да и в Сибирь вряд ли вышлет. Токмо за ворота выставит, да пинка под отощавший зад даст, да ещё котомку с провизией на первое время. А в котомке у нас что? Правильно – сухари! Вот и выходит, что сухари для нашего Ванюши-царевича самый важный, на сегодняшний день, продукт получается.
Ну сам Ваня против этого и не возражал, как раз. Метнулся он в каморку с провиянтом, что при кухне располагалась. Схватил там какой-нито мешок, сухарями его натолкал, на загривок взвалил, выскочил на улицу и застыл у порога. Стоит – репу чешет. Думу, стал быть, думает. О том, какой же из двух, описанных ранее, вариантов развития сюжета выбрать. Долго думал. Минут так шесть или даже семь. С половиной. А как же? Эт вам не фасон причёски выбрать. Тут, понимаешь, всё твоё будущее на кону.
Так вот. Постоял наш Иван-царевич, подумал, да и решился. «А и фиг с ним! Первый сценарий выбираю. Пойду Василисушку отвоёвывать. Ежели отвоюю и домой возверну, то, однозначно, я в шоколаде. И Васька эта мне по гроб жизни благодарна будет, да и батюшка-царь, глядишь, приемником на царстве назначит. Ну а ежели не свезёт, и не отвоюю, ну по крайней мере, земли заморские посмотрю. Короче, эй ты, Кеша Бессмертных, готовься! Иду на ты». Метнулся он к себе в горницу, схватил там лук свой тугой, меч вострый, прочую какую амуницию, и даже с родителем не попрощавшися, пометелил за околицу, дорогу в царство Кощеево искать.
Вот! Этот поворот данного сказочного сюжета, позволяет нам с полной уверенностью утверждать, что уже в те стародавние времена наш народ предпочитал качественные (или не очень) боевики с фэнтэзийным уклоном. А вовсе не социально-психологические драмы, описывающие какие-то (зачастую надуманные) проблемы отцов-детей, дедов-внуков, учителей-учеников и прочая несуразность. А уж тем более, всевозможные производственные катаклизмы (в особенности, связанные с отказом работягами получать премию, якобы незаслуженно им начисленную – ха-ха). Короче: да здравствует Гейман – Перумов, Гельмана – Погодина – в топку!
За сим просим прощения, ибо первая часть нашего обзора и разбора подошла к своему логическому концу.
Конец первой серии.
