Иногда у них встречаются стихоприступы. У кого? Сейчас. Сейчас.
Однажды я ждала заказанное в фастфуд ресторане; зал был пуст. Две кассирши устало и равнодушно глядели на кнопки кассового аппарата. Потом одна из них вдруг встрепенулась и стала читать рифмованные строчки. Встрепенулась и вторая, подхватила – и они дочитали до самого конца стихотворение Пушкина об осени. К концу декламации обе уже мягко и радостно улыбались. Одна была азиаткой, другая – мулаткой. Мулатка отдала мне заказ.
Другой раз я видела, как уборщица бросила тряпку и, подняв глаза к потолку, стала заунывно, запинаясь, читать наизусть письмо Татьяны. То самое, из поэмы «Евгений Онегин». И, только дочитав, вернулась к мытью полов.
Я слышала, как монотонно, себе под нос, читает отрывок из Пушкина сидящая на солнцепёке консьержка.
Загадка стихоприступов разрешилась, когда ко мне в консьержку вбежала одна из уборщиц. Встав на пороге, она принялась яростно декламировать что-то на таджикском. Потом, запинаясь и путая слова, попыталась перевести, и я вдруг поняла, что только что услышала рубаи Омара Хаяма. Я даже узнала его:
– Общаясь с дураком, не оберешься срама, Поэтому совет ты выслушай Хайяма: Яд, мудрецом тебе предложенный, прими, Из рук же дурака не принимай бальзама.
– Да! – выкрикнула Гуля (да, это была одна из Гуль) и залилась слезами. И вот так, сквозь слёзы, рассказала, как жестоко и гадко её только что унизил один из жильцов.
Они вспоминали стихи, чтобы почувствовать, что всё ещё являются людьми.
Стихами они говорили себе и миру, поскольку не могли это крикнуть тем, кто наслаждался их унижением: я – человек!
Удивительно. Почти всегда это были стихи Пушкина. Воплощения, аватары русской культуры.
Когда исчезала одна семья люли, я как-то быстро знакомилась с другой. Чем дальше, тем легче мне раскрывались навстречу: среди люли пошли слухи обо мне. Чаще всего они просто, не чинясь, принимали старые вещи, которые я им привозила. Иногда что-то просили. Учебник по английскому языку. Старый компьютер или ноутбук. Лекарства.
Одна девочка-подросток попросила книгу.
– Какую?
– Стихи. Я очень люблю стихи.
– Например?
Девочка с сожалением признала, что пока знает только одно стихотворение. Но очень хорошее: Пушкина. И продекламировала мне вступление к «Руслану и Людмиле». Полностью. Я могла вспомнить только несколько первых строчек, устыдилась и пообещала принести книгу с такими же хорошими стихами.
Не только девочки у люли – женщины, мужчины по вечерам сидят с книгами и журналами в руках. То и другое чаще всего берут на помойках и в подъездах, в общем – где бесплатно. Такое повальное книгочейство очень удивило меня. Как и все цыганки Москвы, я считала люли дикарями, рождёнными в нищете и для нищеты. А у многих оказалась за плечами как минимум средняя школа, как максимум… институт.
– Почему же ты на другую работу не устроишься? – спрашивала я кого-нибудь.
– Плохой русский. И резюме плохое.
– Почему резюме плохое? Кем ты работала на родине?
– В Узбекистане? Лиля, кто же там берёт на работу люли?
– А как они понимают, что вы – люли?
– На лицо глядят. На лице всё видно.
А мне-то казалось, что они очень похожи на узбеков, а узбеки – на них. Кроме разве что Алима. Алим – копия Руперта Эверетта в фильме «Тихий Дон».
Работают только мужчины. Женщины делают так, чтобы семья выжила до зарплаты мужа: просят милостыню на улицах. Это целая наука.
(Вечеринка с пиццей! При заказе двух больших пицц – шесть банок пива бесплатно.)
***
Дети в подъезде в основном очень милые. По крайней мере, на вид. У одной девочки лет девяти – явное ко мне пристрастие.
– Тётя Лиля, тётя Лиля, вы не видели мою собаку?
– Я отправила её на твой этаж.
– Жалко. Тогда придётся домой идти. А то можно было бы сказать, что я его выгуливала.
– Тётя Лиля, тётя Лиля, смотрите, что я сделала!
Девочка поднимает поделку на уровень моих глаз: какой-то домик, вырезанный из пакетика из-под ряженки, и в окошко домика затолкана булочка «к кофе». Я такие иногда покупаю с утра.
– Что это!
– Кормушка! Для синичек!
– Мне кажется, синички в неё теперь не влезут. Там же булка.
– А пусть они булку снаружи кусают!
– Тётя Лиля, тётя Лиля!
Девочка прикрывает лицо руками, голос звучит гундосо.
– Кажется, я сломала нос! А дома никого нет!
– Как сломала?! Тебя что, кто-то ударил?
– Я из бассейна вылезала, поскользнулась и упала на пол. Прямо лицом!
– А что же ты руками делала? Обычно все руки вперёд выставляют…
– Я выставила, и они ускользили вперёд!
– Ладно, дай, я посмотрю.
Нос на первый взгляд выглядит целым, но на переносице и вокруг наливается синяк.
– На тебе денег, купи мороженое и приложи к носу. Когда нагреется, можешь съесть. И не тереби его! Нос, в смысле. Если сломан, скривишь, замучаешься выпрямлять.
Деньги потом заносит девочкина бабушка.
– А нос там как?
– Нормально, даже не очень опух… Но теперь у неё болит горло.
– Тётя Лиля, тётя Лиля!
– Что?
– Нам сегодня на классном часе сказали, что двадцать первого декабря – всё! Конец света!
– Милая, – строго говорю я и смотрю поверх очков аля Дамблдор. – Ты невнимательно слушала. Конец света – по индейскому календарю. А мы живём вот по этому.
И рукой на стенку показываю, где как раз висит один.
– Смотри, двадцать первого там что? Ничего, только моё дежурство. А дальше смотри… двадцать второе, двадцать третье, двадцать четвёртое… Тридцать первого – Новый Год. Вот. Никакого конца света.
– А! – с явным облегчением говорит девочка и торопится домой.
Один из мальчиков, возвращаясь домой, задумчиво говорит мне:
– Good afternoon!
– Afternoon! – машинально откликаюсь я. Мальчик смотрит на меня с удивлением, потом смеётся:
– Простите, я с английского иду.
Потом его мама говорит мне:
– Представляете, он так удивился, что консьержка может знать английский! Мы его, понимаете, иногда стращаем – мол, в дворники пойдёшь, если не будешь учить английский. Вот он и растерялся.
– Скажите, чтобы на геометрию тоже налегал. У меня в школе по геометрии были проблемы, – подсказываю я. – Дворников же он по геометрии экзаменовать не будет?
У одного из жильцов – отчаянно белобрысая троица. Да он и сам – яркий блондин. Так вот, я не видела ни разу, чтобы его сыновья ходили по одному. Даже самый старший, лет десяти. Всегда трое и с отцом или матерью. Мы были в их возрасте более самостоятельными… Или мне кажется?
Самый настороженный мальчишка – у мусульманской семьи неизвестной мне национальности. Худенький, русый и скуластый, он всегда здоровается, как и его родители. И всегда говорит с ними только по-русски. Если ему случается, наклонившись над коляской с младшей сестрёнкой или отвечая на вопрос матери, машинально сказать пару слов на родном языке, он тут же испуганно оглядывается на меня. И у него, и у взрослых всегда очень замкнутые и настороженные лица. Такие лица обычно очень раздражают людей.
Все жильцы подъезда с этой семьёй неизменно вежливы и приветливы.
(Организация детских праздников на дому. Клоуны, жонглёры, кукольные спектакли.)
***
– Лиля! – Айгуль встречает меня буквально на пороге. – Я не могу его выгнать!
– Кого, Гуля? – я торопливо раздеваюсь. Мне хочется поскорее спровадить Гулю и переодеться в сухое: промокла до нитки.
– Там спит парень. Он очень большой!
– Какой парень? Не жилец?
– Бомж! Я его выгоняю, а он ругается. Я его боюсь!
Строго говоря, выдворять посторонних – именно моя работа. Айгуль могла подождать моего возвращения. Разве что испугалась, что из-за него не сможет убраться чисто, и ей достанется на орехи.
Парень залёг на диванчике между шестым и седьмым этажом – здесь обычно курят жильцы. Косится на нас с Гулей с раздражением.
– Эй! Тебя как зовут?
– А что?
– Ничего! Не скажешь, будешь Колей.
– Я и есть Коля.
– Молодец. Коля, тебе когда-нибудь обваривали ногу кипятком?
Я покачиваю в вытянутой руке полным электрочайником. Коля вскакивает, отзываясь очень нецензурно.
– Всё, Коля. Поспал, погрелся, пора и честь знать. Иди в лифт. Поедем вниз.
– Будь человеком! Я только час здесь! Дай поспать!
– Не положено мне, Коля, давать тебе поспать. Ступай в лифт. Маленькие женщины все бешеные, клянусь тебе.
Мы все втроём входим в пассажирский лифт: Гуля решила страховать меня шваброй.
– Как тебе не совестно? – стыдит меня Коля. Он действительно огромен, к тому же небрит и выпимши. – На улице осень. Что тебе, жалко дать мне погреться немного?
– Жалко, Коля, – грустно говорю я. – Если ты там погреешься, меня выгонят с работы. А работа у меня, золотой, быть цербером на страже интересов мелкой буржуазии. Так что совести у меня нет, а есть специальная рабочая инструкция.
– Обалдеть, – матом говорит Коля и задумывается. Я держу чайник настороже. По счастью, парень не выкидывает фокусов и уходит. Гуля снова поднимается, а я ставлю чайник на место и включаю. Естественно, в нём была холодная вода.
Так же естественно, что Коля поверил в кипяток. Дело не в моём уверенном голосе.
Трюк мне приходится повторить ещё раз. Собрат Коли посреди белого дня устраивается спать на скамейке у подъезда. Он немолод, ещё более небрит и очень пьян. И у него много соплей. Никогда не видела так много соплей. Тошнотворное зрелище.
Сначала я пытаюсь убедить его уйти на бульвар или в лесопарк, но он невнятно мычит угрозы. Мне приходится сходить за чайником. И, кстати, не зря – после ухода бомжа я отмываю водой из чайника и бумажным носовым платком скамейку. Вообще не думала, что соплей в человеке может быть по объёму столько же, сколько мозга. Фу.
Кроме бомжей, приходится отлавливать и выгонять коммивояжёров. Теоретически я не должна их пускать, а практически – у них большой опыт в проскакивании. Заходят с компаниями или в перерывы. Коммивояжёры взывают не к совести:
– Вы работаете, и я работаю! Давайте просто не мешать друг другу!
– Никак нельзя не мешать, – отвечаю я, аккуратно подпихивая незваного гостя к лифту. – Моя работа состоит именно в том, чтобы тебя здесь не было, красивый. И я её сейчас работаю.
Коммивояжёры никогда не дерутся, но всегда сопротивляются: упираются, пятятся. Иногда предлагают товар, раз уж судьба устроила нашу встречу.
Что-то вроде исключения есть только для торговцев картошкой. Некоторые жилицы, хозяйки больших семейств, заранее просят меня вызвать их, если пришёл торговец – хотят запастись мешком-другим корнеплодов. Опытный торговец не пытается пройти в подъезд, а спрашивает меня напрямую:
– Картошку кто-нибудь ждёт купить?
(Выставка домашних любимцев. Породистость не обязательна.)
Господи, на каком же дне надо оказаться, чтобы работать консьержкой, имея такие знания (если верить автору)!.. И вот уже бытие определяет сознание по полной — автор гордится своей работой с бомжами, пьяными, хамами и прочими асоциальными типами. Из такого болота уже не выбраться. Да автору уже и не хочется…
Пупсик, человек одновременно и деньги зарабатывает и занимается тем, что ему нравится. Тебе слабо? Ну и не завидуй так громко!)))
Очень живая повесть. Как говорят читатели нашей библиотеки — про жизнь. Прочла на одном дыхании, если будет продолжение — буду только рада. Если эта книга выйдет в печатном виде — обязательно закажем, чтобы и у нас в библиотеке была. Читателям понравится.
@ Светлана: Мне слабо жить в таком болоте, Вы правы. Да еще и гордиться этим, и писать об этом. Слабо мне так опускаться, слабо!
Быть королевой асоциалов — слабо!
Слабо, и мне даже не стыдно в этом признаваться.
@ Светлана: Деньги зарабатывает, говорите? Деньги постоянно клянчатся в ЖЖ по друзьям, кто сколько подкинет — типичное цыганское ремесло. Так что, про «Зарабатывает» я бы не стала так смело утверждать.
А завидовать — чему? Вот вы бы позавидовали работе с сопливыми пьяными бомжами? Тогда устройтесь консьержкой, и занимайтесь, по вашей же логике, тем, чем «нравится», и будет вам оно — цыганское счастье! А я за вас порадуюсь!
Гость непрошенный, а вы кем работаете, если не секрет? И какое вы имеете право говорить про человека, что он опустился только потому, что он работает на непрестижной работе? Опускаются те, кто лазает по помойкам и просят милостыню, когда есть возможность работать. А те, кто работают и в любой работе находят заинтересованность, мне гораздо более приятны, чем такие омерзительные снобы, как вы, которые смотрят свысока на тех, в чьих услугах они нуждаются.
Давно читаю ЖЖ Лилит Михайловны и не видела, чтобы там деньги «клянчились». Деньги вполне себе зарабатываются её собственным интеллектуальным трудом — кстати, это дано не каждому, и уж точно не дано завистливым критиканам, живущим по принципу «есть два мнения: одно — моё, второе — ошибочное». Меньше пафоса, уважаемые. Вы смотритесь гораздо более жалко, нежели (в ваших глазах) консьержка из болота.
Лилит Михайловна, как вы ее обозвали, от работы бегает, как от чумной заразы. А для интеллектуального труда нужно иметь интеллект для начала.
Так что, меньше пафоса, Клеймора-Умора, и цыгане к вам потянутся грязными ручками!
@ Наоми:
Вы абсолютно правы, нужно иметь интеллект. И Ваш комментарий наглядно демонстрирует, насколько остро Вы ощущаете его отсутствие у себя. Попытка поглумиться над ником — лишнее тому подтверждение. ))))
Да что с ними разговаривать? У них же пафоса больше, чем зимой снега. Пренебрежительно относятся к труду дворников, консьержек и уборщиц, а, если вдруг их не станет, так первые начнут орать от обилия дерьма, в котором придётся жить.
Я сам работаю не в этих ипостасях, если что. Но меня с детства приучили относиться с уважением к любому труду. Некоторых, вроде Наоми и непрошенного гостя воспитывали не так. Судя по всему, их вообще не воспитывали. Остаётся только посочувствовать этим ущербным.
Был такой дворник, писал стихи. До того был асоциален, что его даже судили за тунеядство.
А он все писал-писал, говорил, что ему нравится рабтать дворником и не нравится работать на заводе.
А потом ему дали Нобелевскую премию по литературе.
Он был одним из четырех россиян ее получивших.
Я завидую Лилит, и мне не слабо в этом признаться.
У нее есть замечательный дар видеть в людях и в жизни хорошее, ценное, интересное, кстати, не надевая при этом розовых очков. И вот результат: вся Москва мучается от засилья «понаехавших», а Лилит живет среди интересных ярких людей и окружена друзьями. 🙂
И еще она замечательно умеет находить общий язык с самыми разными людьми. И так здорово писать об этом, что и взгляд читателя на мир становится позитивнее.
Спасибо.
И да — автор, вы очень талантливы, вы пишите необычно и ярко. Пишите еще, с удовольствием жду продолжения.
@ Л:
Спасибо.