Интервью

(просьба сохранять орфографию) Гудзенко Владимир

Интервью

— … и вообще, если вы считаете меня способным писать только бульварные статейки, я думаю, мне в этой газетёнке делать нечего.

— Да помилуй, Анджей, ты просто всё усложняешь. Придумал вот эти поездки: Гданьск, Краков, Зелена Гура, поездки в глубинку, поиски таинственных тихонь. Попроще надо, понимаешь, попроще. Главное — зажечь читателя, а как, — это его не касается; хоть пришельцев выдумывай, — кто проверять будет. Попроще надо, понимаешь, попроще. Главное — распродажа газеты.

Я смотрю на владельца газеты и, наконец, понимаю, что творческому человеку спорить с бюргером бесполезно. Молча выхожу из грошевого заведения.

Куда теперь? Куда же ещё! Конечно, в кафе напротив, там мои любимые поджаренные колбаски. Но в полной мере насладиться тишиной, уютом и чашечкой до невозможности терпкого кофе не удалось. Вначале в кафе ввалилась толпа счастливых идиотов лет семнадцати, а потом ко мне подсел редакторский любимчик. При каждой встрече он учит меня, как надо жить и работать.

— Меньше думай — так легче жить, — говорит он.

— Я всегда знал, что политическая кухня богата приправами, оттого ты и не думаешь — всегда найдётся что пожрать.

— А ты всё такой же злой.

— Просто я реалист.

— Это ты-то?! Ты — реалист? Да ты романтик в самом натуральном виде. Всё мечтаешь о сверхрепортаже: со дна Тихого океана или с поверхности Солнца.

Он меня достал. Я снял с вилки последний кусочек, проглотил его, повертел вилкой в руке и посмотрел на любимчика.

— Ухожу, ухожу, ухожу.

Я тоже собрался уходить, в кафе становилось слишком шумно. Но бармен, отчаянно жестикулируя рукой, показал, что меня просят к телефону. О Господи, терпеть не могу говорить по телефону, когда вокруг орут.

— Алло! — сказал я, разглядывая разноцветные шеренги бутылок позади бармена.

— Пан Домбровски?

— Да, это я.

— Я мог бы рассказать вам кое-что интересное.

— По поводу?..

— Я только что вернулся из Ада.

— А я от Господа Бога, — выстреливаю в ответ, сейчас мне только шуточек не хватает. Наверное, ребята шутят.

— Вы серьёзно? — в голосе незнакомца послышалась странная встревоженность.

— Да ни в «жись»! Я — и вдруг серьёзно. Конечно, шучу.

— А мне показалось… Так вы хотите получить интервью? Вам ведь всё равно делать нечего.

Проклятье, а ведь мне действительно больше нечего делать! Ну, совершенно нечего. Да, но он-то откуда?.. Всё-таки ребята шутят.

На другом конце будто прочитали мои мысли:

— Поверьте, это не розыгрыш. Я в кафе «Варшава». На мне белый костюм. Приезжайте, не пожалеете.

Гудки.

Я тупо смотрю на бармена, он тупо улыбается мне. Болван, ничего смешного. Человек из ада вернулся, хочет рассказать, как там страшно и жутко. Чушь какая-то… Всё-таки ребята шутят…

Ладно, играете вы, буду играть и я. Хватаю такси, по пути составляю план игры…

Плюгавый, лысоватый — он, скорее, похож на комика, чем…

— А я вас сразу узнал, — он трясёт газетой, в которой мои фотография и статья.

Я что-то заказал, сел и представился:

— Анджей Домбровски, а вас, простите?..

— У меня нет имени.

— Ну, знаете, — делаю обиженный вид.

— Зовите меня Тадеушем.

Я достал блокнот, ручку и — Боже, помоги доиграть до конца! — выпалил первый заготовленный вопрос:

— Скажите, Тадеуш, вы видели дьявола?

Он смотрит на меня пристально и испытующе:

— Вы меня не разыгрываете? Вы действительно хотите получить интервью?

— Я бы не приехал.

— Значит, я в вас не ошибся. Другой на вашем месте задал бы вопрос вроде: «Чем вы докажете, что вы из Ада?»

Домбровски. Раз я приехал, следовательно, я принимаю, что вы оттуда. Так

вы видели дьявола?

Тадеуш. Что ж, мне нравится ваше начало. Да, я видел Люцифера.

Д. Вы с ним знакомы?

Т. Тот, кто его увидит, не может с ним не познакомиться.

Д. И каков он?

Т. В каком смысле?

Д. Ну, добрый он или злой, жестокий или великодушный, беспощадный или

милосердный?

Т. Ах, в этом смысле.

Д. Да.

Т. Каков, по-вашему, Космос?

Д. Смотря как к нему относиться.

Т. Вот вы и ответили на свой вопрос. Если вы думаете, что Он добрый, Он

становится злым, если вы думаете, что Он жестокий, Он становится

милсердным, и наоборот. Но это объяснение слишком примитивно.

Люцифер выше всего этого, Он выше чувств, он выше Себя.

Д. Даже так?

Т. А как же! Он — Люцифер. Вы знакомы с римской мифологией?

Д. В общих чертах.

Т. Как, по-вашему, древние римляне называли планету, которую вы часто

видите по утрам и на закате?

Д. По-моему, Венера.

Т. Нет.

Д. Неужели — Люцифер?

Т. Именно.

Д. Но как это объясняет то, что он, как вы говорите, выше чувств и выше се-

бя?

Т. Как! Неужели вы не слышите созвучия — «ифер» и «эфир»? Конечно, я

согласен, «ифер» и «эфир» не одно и то же, но для меня Его имя звучит,

как Свет Эфира, а Эфиру чувства неведомы. Ещё раз повторяю: Он выше

всего этого.

Д. Интересно. Расскажите, пожалуйста, про ад. Такой ли он, каким его

представляют себе люди: дым, гарь, костры, кипящая смола?

Т. Представления людей об Аде такое же, каким было представление

средневековых монахов о форме Земли.

Д. Всё намного лучше?

Т. Я не понимаю этого: хуже — лучше. Разве хуже было бы, если бы Земля

была плоской? Никто этого не знает. Ад таков, каков он есть.

Д. Скажите, Тадеуш, а каков Люцифер на вид?

Т. Вы снова пытаетесь рассуждать теми мерками, которые приняты Здесь. Это

трудно объяснить с какой-то определённостью.

Д. И всё же попытайтесь.

Т. Ну, что ж, попробую. Он не низок и не высок, Он не красив и не ужасен.

Он везде и нигде, Он в каждой вещи и в каждом явлении.

Д. (нарочито) Поразительно!

Т. Как было и для меня, когда я Туда попал.

Д. А как вы туда попали?

Т. О, это весьма занимательно. Вы знаете, мне не везло в жизни Здесь. Что я

ни делал, сколько ни работал, — денег не было, работы тоже, в личной

жизни тоже ничего радостного. И вот, в одну прекрасную грозовую ночь я

обратился к Нему. Через несколько дней я вздумал что-то продать, и мне

предложили такую цену, что я сразу не поверил. Пытался объяснить

покупателю, что он ошибается, что вещь не стоит того, что он мне

предложил, но… покупатель настоял на своём. Конечно, я сразу не связал

этот случай с моим обращением к Нему, но с того момента моя жизнь

изменилась. Я покупал людей, семьи и даже целые коллективы. У меня

появились слава, почёт, деньги, — большие деньги, — женщины, и какие

женщины, смею вас уверить. Я убивал и грабил, грабил и убивал… Не в

прямом смысле, конечно.

Д. Вы любили когда-нибудь?

Т. Поясните смысл слова «любили».

Д. (поражённый) У вас была когда-нибудь женщина, ради которой вы готовы

были бы отдать свою жизнь?! Женщина, которой не стоили бы миллионы

миров?!

Т. Если вкладывать в это слово тот смысл, который вложили в него вы, то

сейчас я люблю только Люцифера. Впрочем, разве не из-за женщины я

отдал свою жизнь…

Д. Любопытно. Так как вы попали в ад?

Т. Мы говорили о женщинах?

Д. Кажется, так.

Т. Да, так вот, в одно ужасное солнечное утро меня убила моя же любовница.

Ну, не забавно ли? Как потом выяснилось, одной из первых своих женщин

я соблазнил её мать; презабавная была бабёнка… Да…

Д. Скажите, а как там живётся женщинам?

Т. Вы имеете в виду проституток?

Д. Как, там есть и не проститутки!?

Т. А как же! Ведь мы с вами говорим о реальном мире. О таком же мире ,

каковым мир является и здесь. А чем мир этот отличается от мира Там?

Проститутке хочется мужчину, но ей это запрещено, — и она от этого

страдает; целомудренная женщина не хочет мужчину, а ей запрещено не

хотеть, но её насилуют те мужчины, которые были женоненавистниками

здесь, и от этого она страдает, но ей это нравится.

Д. С каких это пор целомудрие стало грехом? И потом, что же это получается —

женщинам нравится, что их насилуют!?

Т. (улыбается) Нет, им нравится страдать. Спросите у роженицы, что она

предпочтёт: кратковременные родовые боли и материнство, или вечное

покойное бесплодие? Но если муки роженицы кратковременны, то муки

грешников вечны.

Д. Ужас.

Т. Ужас — это для вас, здесь. А Там это так же естественно, как для вас

каждое утро посещать сантехнический кабинет. Например, взять хотя бы

Адольфа Гитлера. Здесь он ненавидел евреев, а Там он вынужден им при-

служивать везде: в театрах, в ресторанах, в кафе.

Д. (поражённый) Как, там есть театры, рестораны, кафе, то есть всё то, что

есть Здесь?

Т. Позвольте, ещё раз говорю, мы с вами говорим о реальном мире, так

почему бы Там не быть театрам, ресторанам и всему прочему?

Д. Вы говорите: прислуживать везде. Как наш «милый» Адольф успевает

быть сразу в нескольких местах?

Т. Видите ли, должен сказать, что каждый, помимо того что страдает сам,

испытывает ещё и страдания других, поэтому Адольф и есть такой

расторопный, но (снова улыбается) ему это нравится.

Д. Но мне казалось, что кто-кто, а уж Адольф должен бы оказаться среди

друзей Люцифера.

Т. Такие, как Адольф Гитлер, для Люцифера представляют ценность только

здесь, Там же они не имеют для Него никакого значения.

Д. Какая же тогда разница между Адольфом и теми, кому он прислуживает в

театре, в кафе, в ресторанах?

Т. Разница не большая, чем между нами и тем вот официантом, который

только что нас обслуживал.

Д. Понятно, и действительно занимательно. Скажите, Тадеуш, а есть ли Рай?

Т. Если есть Ад, следовательно, есть и рай.

Д. Вы видели Его?

Т. Люцифер показывал мне его однажды. Издали.

Д. И каков Он?

Т. Такой, каким его представляют себе люди.

Д. Вы хотели бы попасть Туда?

Т. Нет.

Д. Почему?

Т. Лучше Ада нет ничего.

Д. Но если вы Там не были, как вы можете судить?

Т. (пожимает плечами).

Д. Вы видели кого-нибудь в Раю?

Т. Никого.

Д. Ни одного праведника?

Т. Ни одного.

Д. Но как так может быть?

Т. А вы хотите, чтобы бог, однажды изгнав оттуда адама и еву, вдруг поняв

свою оплошность, позвал их обратно? Нет уж, дудки. Чтобы человечеству

снова открылся доступ в рай, каждый человек должен вырастить райское

дерево и не сметь пользоваться его плодами. Вы думаете, это человечеству

по силам?

Д. Не думаю.

Т. То-то. Так что не верьте россказням о каком-то там тоннеле, ярком свете и

цветущих полях. Каждый человек попадает сразу в Ад.

Д. Как — в ад? А круги Данте?

Т. Круги Данте — это удобная ширма, прикрывающая грехи каждого. Я

думаю, вы согласитесь, что не может быть греха маленького и греха

большого. Если вы украли у нищей старухи последний грош, или обокрали

усадьбу миллионера — здесь нет никакой разницы. И то и другое — Грех.

Грех с большой буквы.

Д. Согласен. Но как же Иисус Христос… Он — в Раю?

Т. (хмуро) Он рядом с богом, со своим отцом.

Д. (с насмешкой) Вы как будто огорчены. Что так?

Т. (так же хмуро) Да уж как есть.

Д. (задумчиво) Но неужели Иисус не может помочь хотя бы одному человеку

оказаться в Раю?

Т. он сделал всё, что мог, но людишки не услышали его.

Д. (хмуро) К сожалению.

Т. (развеселяясь) Вы как будто огорчены. Что так?

Д. Да уж как есть.

Т. Между прочим, вы знаете, кто на самом деле Люцифер?

Д. Мне казалось, что интервью беру я, а не вы.

Т. Вы научились уходить от вопросов. Кто, по-вашему, Люцифер?

Д. Ну-у, падший ангел, которого Бог изгнал из сонма ангелов.

Т. (хохочет).

Д. Тогда скажите вы.

Т. (смеясь) Люцифер и бог — родные братья!

Д. (подозрительно и недоверчиво) Не может быть.

Т. (кричит, перегнувшись через стол) Да-да, они родные братья! Они

поделили мир между собой! И поделили они его не в распре, — разве могут

два бога ссориться? — а полюбовно. бог наблюдает за всем издали, на

расстоянии, как бесстрастный и беспристрастный судья. Люцифер же

постоянно вокруг вас, рядом с вами, в парикмахере, в бармене,

официанте; Он, повторюсь, в каждой вещи и в каждом явлении.

Например, вы зашли в супермаркет или ювелирный магазин. Люцифер

рядом с вами, но, заметьте, Он не принуждает вас совершать какие-либо

действия, Он только пытается убедить вас в том, что вещь, на которую

падает ваш взгляд, — это именно та вещь, которая вам нужна. И если

какой-либо вещи удаётся одержать над вами верх, будьте уверены — к вам

пожаловал Люцифер… И…в общем, Олимп был ближе к истине, чем ваша

монотеистическая система.

Д. (задумчиво) Любопытно.

Т. Так или иначе, каждый человек с каждой минутой делает шаг к обращению

к Нему.

Д. Скажите, а победить Люцифера можно? Неужели он так всесилен?

Т. Бороться можно, но победить — это исключено. Единичные битвы

выигрывают одиночки, те, кто, узнав Его, не поддастся Ему. Да к тому же

люди борются со Злом методами Зла. Если бы каждый человек, или, к

примеру, вы, вспом…

« … Десять ящиков водки стоят в коридоре. Я сижу напротив ванной комнаты и молча наблюдаю, как двое дюжих парней, нанятых мною вчера, откручивают крышечки и, выливая водку в ванную, бросают их туда же. Оттуда всё явственней разносится тошнотворный запах. Я подхожу к ним.

— Достаточно, — говорю я, глядя на мини-бассейн, — мне вдруг пришла мысль: некоторые люди говорят почему-то не «бассЕйн», а бассЭйн, — удивительно, не правда ли?

Мой младший брат, с взглядом затравленного животного, с глазами, круглыми, как у кота, ещё не веря в происходящее, но догадываясь, ЧТО Я УДУ-МАЛ, вопросительно смотрит на меня. Весь его вид изображает вопрос: «За что?»

— Вот за это самое! — выкрикиваю я, указывая на ящики с водкой. — Ты же всю жизнь думал только о ней! Да, я тоже не святой, я тоже неоднократно прикладывался к этой всенародной шлюхе, но для тебя она стала мерой всех ве-щей! Даже жизнь ты измерял литрами!

Я замолкаю. Мне противна даже мысль о брате. В рваных подобиях туфель и бомжацких обносках, он вызывает у меня только отвращение.

Он дрожит. Не шевелится.

Даже не шевелится.

Дюжие ребята хватают его под руки и волокут к ванной комнате. Упираясь в дверной проём, он оглядывается ко мне и только тупо мычит:

— Не-е… не-е… не-е…

У самой двери он упирается ногами в дверной косяк, снова оборачивается ко мне и в отчаянии кричит:

— Бра-а-ат! Прости-и-и!!!

Ребята бросают мне вопросительный взгляд. Я его не ловлю.

Я — само безразличие.

Я — само равнодушие.

Прикрыв глаза ладонью, я, как римлянин, опускаю большой палец правой руки вниз. Вслед за этим из ванной слышится булькотенье и захлёбывающееся рычание. Через несколько секунд я вдруг поднимаю руку и приказываю:

— Вытащите его.

Ребята ставят его на ноги.

Он ещё жив. Ещё жив, сволочь.

Водка жжёт ему глаза, он и рыдает, и задыхается; по его заросшему лицу текут слёзы, смешиваясь у самых губ с соплями. С глазами затравленного зверька, он с великой надеждой оглядывается по сторонам — неужели Я ПРОС-ТИЛ!

Меня от него тошнит. И я снова приказываю:

— Утоп…

… Стоп!

Остановись!

Прекрати!

Сейчас же!

Сию минуту!

Немедленно!

Что за наваждение? Что происходит? Как ты мог до ТАКОГО ДОДУМАТЬСЯ?! Какое ты имел право чужой жизнью распоряд…»

Т. … мнил что-нибудь из своей жизни, то наверняка всплыло бы что-нибудь

этакое… (грубо) Что с вами?

Д. Простите, мне что-то дурно.

Т. (так же грубо) С вами всё в порядке?

Д. Да-да. Ну, вот, почти прошло. Спасибо.

Т. (с иронией) Ну что вы, не стоит. Может быть, отложим?

Д. Нет-нет, со мной уже всё в порядке.

Т. Вы уверены, что не стоит откладывать?

Д. Да-да, простите ещё раз. Странно — так вдруг. Со мной никогда ничего

подобного не было.

Т. (по-прежнему грубо) Да вы весь белый. Официант, воды!

(подходит официант со стаканом воды на подносе)

Д. (смотрит на официанта) Вы? Адольф Гит?..

Т. (официанту) Спасибо, вы свободны! (Домбровскому) Ещё раз предлагаю:

если хотите, мы можем прерваться. Продолжим завтра. Здесь и

переночевать есть где.

Д. Нет-нет, спасибо. Всё в порядке… Но Адольф… как же…

Т. Вам просто показалось. Итак, что вы хотели спросить?

Д. Я хотел… спросить,.. вы считаете, что его победить невозможно?

Т. Невозможно.

Д. Что же тогда делать?

Т. Смириться.

Д. Смириться?

Т. Смириться. Вспомните ваш сегодняшний разговор с редактором. Что

победило — добро или Зло? От вас ушла ваша жена. Что победило — добро

или Зло?

Д. Довольно!

Т. Ваша жена стала шлюхой. Что победило — добро или Зло?

Д. Прекратите!

Т. От вас отвернулся ваш сын! Что…

Д. Замолчите!

Т. … победило — добро или Зло?

Д. С меня довольно. Я ухожу…

Т. Нет, вы дослушаете! Зло сопровождает людей с самого рождения. Вспом-

ните ваше детство!

Д. Я отказываюсь с вами разговаривать.

Т. Хорошо, попробуем ещё раз: вспомните ваше детство!

Д. (вяло) Я не хочу вспоминать.

Т. (перегибаясь через стол, повелительно) Я приказываю вам вспомнить ваше

детство!

Д. Хорошо, я вспом…

« … отец ловко стянул его запястья ремнём и в поднятом положении привязал их к трубе.

— Чтоб не сбежал, — пояснил он, подёргав ремень несколько раз, проверяя, прочно ли привязал.

Пообедав, Домбровски Старший вновь принялся за чтение вслух:

— В полной мере подтверждается глубокое предвидение Владимира Ильича Ленина о неисчерпаемости объектов микромира и бесконечности материи вглубь…

Анджей слушал отца. Он не плакал, он был рад уже тому, что его оставили в покое.

В какой-то момент, уже под вечер, ему почудилось, что дверь в квартиру приоткрылась. Минуты две было тихо. «Показалось» — подумал Анджей. Но шорох вновь повторился, и ещё через минуту дверь в ванную тихо приоткрылась. Это был Марек, старший брат.

— Ты что! — ужаснулся Анджей. — Если он услышит…

Марек приложил палец к губам и прошептал:

— Тихо, я тоже не дурак. Во, видал? — он показал брату ключ от квартиры. — Сейчас уйдём к соседям, а когда мама приедет, вернёмся.

— Как ты догадался, что я здесь?

— А где ж ты ещё можешь быть?

Развязав Анджея, Марек обернулся и… застыл. В дверях стоял отец.

— Ага, вот ты где, — как всегда, тихо и спокойно сказал Домбровски Старший, присев на корточки. — А я тебя поджидал. Так ты говоришь, что расскажешь соседям?

— Расскажу, — смело ответил Марек.

— А тебе поверят? Ах ты, сучонок, — Домбровски Старший схватил сыновей за руки и поволок в комнату.

Марек метнул взгляд на дверь и поник — она была уже заперта. Отец взял ремень и принялся наотмашь стегать Марека, не заботясь и не обращая внимания на то, куда попадёт пряжка. В какой-то момент Марек изловчился, поймал ремень и выдернул его.

— Ах так, — хладнокровно изумился Домбровски Старший. Он охватил лицо сына пятернёй, а другой ладонью, как волейболисты делают подачи, с размаху сильно ударил его в затылок. Удар швырнул Марека на стену, он стукнулся лбом и сполз на пол. Домбровски Старший с размаху ударил ногой. Марек умудрился поймать её и повис на ней. Сопротивление сына разъярило Домбровского Старшего. Он оторвал Марека от себя, схватил его за ноги и принялся бить головой о пол.

— Сучонок, только жрать, только жрать, — цедил он сквозь зубы.

Анджей начал задыхаться, он уже не мог понимать происходящее, слёзы ручьём текли по щекам. Когда Марек перестал подавать признаки сознания, он не выдержал и бросился к двери.

— Стой! Куда?! — услышал он у себя за спиной.

Босиком, раздетый, Анджей выбежал на улицу и с разбега упал на колени в снег. Сейчас в его голове сами собой сложились слова, которые он по отдельности слышал в разное время, в разных местах и от разных людей, и которые раньше не подумал бы как-то соединить в единое смысловое целое. Сложив руки как в молитве, Анджей поднял к небу перекошенное от рыданий лицо и крикнул:

— Господи! Убей это чудов…»

Д. … ню своё детство.

Т. Теперь вы убедились, что Зло преследует человека с самого рождения и

побеждает всегда?

Д. Прошу вас, прекратите. Неужели вы не видите, мне плохо.

Т. Нет, вам хорошо, как никогда!

Д. (очень вяло) Как вы вернулись Оттуда?

Т. К богу интервью! А теперь ответьте мне: что у вас общего с ними, этими

жалкими червями, называющими себя людьми?

Д. (совсем вяло) Зачем вы вернулись из Ада?

Т. Да забудь ты об этом интервью, негодяй! Я приказываю тебе забыть! Я

предлагаю тебе Власть! Власть над людьми, над чувствами, власть над

космосом, над Вселенной! А что дал или может дать тебе бог?! Ничего,

кроме страданий!

Д. (еле слышно) Бог, Бог, что ты мне дал?

Т. Тебе нужно сказать только одно: « Я — Твой», и ты станешь наш! Ты

на-а-ам нужен! На-а-ам!!!

Д. (медленно встаёт, протягивает руку, указывая на Тадеуша) Ты — Люцифер.

… Большое витражное стекло с шелестящим грохотом посыпалось по обе стороны широкого гранитного подоконника миллиардами брызг стеклянного «водопада». Посетители обратили взоры в мою сторону. Я глупо вертел головой. Тадеуша не было. Ко мне со всех ног уже летел официант.

— Ну, как же это вы, а? Бутылкой в стекло!

— Где он? — спросил я.

— Кто — он? Кто — он-то?

— Человек в белом.

Официант качает головой:

— Хватит врать-то! Как вам не стыдно! Вы просидели совершенно один би-тых два часа!

Я не выдерживаю и ору:

— Здесь, передо мной, только что сидел человек в белом! Мы проговорили с ним около получаса! Он обозвал меня негодяем! Но я не разбивал никакого стекла!

Официант обращается к бармену:

— Так, Зденек, вызывай полицию! Пусть они разберутся, какой такой в белом оскорбил его.

Я чувствовал себя глупо. Я обвинял того, кого передо мной не было. Но не мог же Тадеуш выскользнуть из кафе за одну секунду!

Официант кричит в свою очередь:

— Этот человек в белом, о котором вы твердите, вышел тотчас после того, как вы вошли, на нашу голову, в наше кафе! Нужны вы ему!

Внезапная боль пронзает мою голову и моё сознание, но вместе с болью приходит и облегчение. Я вытаскиваю все деньги, которые у меня есть, и вручаю официанту — там хватит на три таких стекла.

— Я узнал его, не поддавшись ему, — говорю. — Значит, я выиграл битву.

Выглядывая из разбитого окна, официант смотрит, как я, пошатываясь, удаляюсь от кафе, и произносит:

— Впервые вижу таких идиотов.

Конец 1996, Донецк