Пикассо

Холодно. И так укутался уже всем, что было. Ночью стало примораживать. Каменные стены заброшенной церкви греют душу, но от холода не спасут. Нужно искать себе убежище на зиму. Под теплотрассой, как в прошлый год не получится. Все свои полотна испорчу. Не хочется отсюда уходить. Здесь я писал свои лучшие картины. Да и душе здесь спокойней. Ближе к богу. Как умиротворенно Сергий Радонежский смотрит с высоты. Спаси и сохрани. Фреска совсем облупилась со временем. Свято Николаевская церковь была заброшена давно. Ее каменные стены стали моим домом. Пожалуй, самым родным местом на земле. Вокруг раскинулось огромное поле, отделявшее меня от остального мира. Чем я занимался здесь, спросите вы? Я писал картины. Летом я подрабатывал на местной пилораме. Все заработанные деньги я тратил на полотна, кисти и краски. На еду оставалось совсем чуть чуть. Но я был счастлив. Я был самим собой и по настоящему свободен. Это был мой выбор. Без дома, без статуса, без имени. Живопись была для меня всем. Пищей, смыслом, целью. Создавая картины, я уподоблялся богу и, останавливая время, созерцал мгновение. Я был нищий и бездомный, но свободный и с чистой душой, а домом мне была вся вселенная. Я был один. Моим единственным спутником был голод. Он был самым верным спутником, и никогда не покидал меня. Еще были вши, но их я замечал только первое время.

От костра вился белый столб дыма. Догорали последние угли. Я подбросил дров и сел поближе, вытянув руки поближе к огню. Ноги совсем закоченели. Нужно срочно искать себе место, чтобы перезимовать. Скоро выпадет снег. Однажды я могу не проснуться. Замерзну здесь насмерть. Я слышал много историй о том как безжалостна русская зима к таким как я. На улице было еще темно. Свет от костра отбрасывал жуткие тени на стены, освещая мои картины. Я их развесил по всему периметру. В основном это были пейзажи. Нет ничего красивее природы. Нет ничего более успокаивающего душу человека. Были и портреты. Однажды я рисовал по памяти лицо своей бывшей жены. Она ушла от меня, когда поняла, что своим творчеством я не принесу в семью много денег. Я не обвинял ее в этом. Лиза забрала с собой и двух сыновей. Егора и Никиту. Им было по два года. Два славных малыша. Их портрет стоял у меня на почетном месте. Я часто разглядывал его, вспоминая один случай. Однажды я увидел их на ярмарке. Я продавал там свои картины. Они шли втроем с мамой и ели мороженное. Я не мог оторвать взгляд. Они стали уже такими большими. Как давно я их не видел! Такие веселые и красивые, как мама. Я хотел подойти, но тут же остановился. Что то остановило меня. Стыд. Я выглядел ужасно. Рваное пальто, грязная борода, слипшиеся волосы. Что бы они обо мне подумали? Я не хотел, чтобы они стыдились своего отца. Они беззаботно гуляли и не подозревали, что серце того грязного дяди, наблюдавшего за ними со слезами на глазах, обливалось кровью, а душа была полна тоски. Я любил их больше всего на свете. Слеза скатилась по щеке от воспоминаний. Пути назад не было. Я стал другим. Она стала другой. Я ушел из дома, забрав только свои картины. С тех пор началась моя другая жизнь.

Утро не торопилось. В темное время суток церковь выглядела устрашающе, поэтому я старался засыпать до темноты. Мало ли какие тайны хранило это место. Однажды я нашел здесь дневник. Он принадлежал комиссару Тетюхину. По крайней мере так была подписана эта пожелтевшая тетрадь. Записи были датированы 1929 годом. По сути ничего примечательного в ней не содержалось. Обычные записи про количество снятого золота с икон, других ценных предметов, привезенного сена и зерна. Как и многие церкви в то время Свято Николаевская церковь скорее всего была использована как склад. Были записи про неизбежность мировой социалистической революции и небольшие философские размышления. Все содержимое было пропитано чувством гордости выполняемого дела. Мне, живущему намного позже, была непонятна и противна та безудержная фанатичность, с который были написаны эти строки, и скорее всего совершались эти гнусные дела. Ни одной капли сострадания и жалости. Я прочитал почти все до конца и хотел сжечь эту тетрадь, но мое внимание привлекла последняя страница. Она отличалась от других. По почерку было заметно, что Тетюхин торопился или сильно нервничал, когда писал это. Да и по содержанию она была не под стать другим.

Последняя заметка комиссара Тетюхина:

«Не спится. Что то терзает мою душу. Раскаяние? Нет. Этот поп получил свое. Более того, было распоряжение сверху, а их приказы не обсуждаются. Нужно было просто всадить пулю в лоб. Этим бы все и закончилось. Нет же, хотелось всем показать твердую руку новой власти. Вернее, кулак. И беспощадные методы борьбы новой власти с пережитками прошлого. Столкнул этого попа с колокольни и поделом ему. Этот взгляд до самой смерти сниться будет. И его последние слова: «Такою же смертью сгинешь… и собаки твои сгинут…» Уже который день мерещится настоятель церкви. То здесь тень проскользнет, то там. И крик. Ужасный крик проносится по всей церкви в полночь. Мурашки по коже. Это он. Это все он! Наваждение какое то…»

Дальнейшая судьба этого комиссара была мне неизвестна. Впрочем, жалости я к нему не испытывал. Дальше дневник обрывался. Последние страницы были вырваны и навсегда потеряны во тьме неспокойного века. Остается только догадываться, какие события разворачивались на этом месте почти век назад. Прочтенное меня немного испугало в первый раз. Оно было больше похоже на мистический детектив, чем на сухой отчет о проделанной работе. Однако никаких странных и необъяснимых вещей при мне здесь никогда не происходило. Со временем я забыл про эту историю.

Лениво взошло солнце. Нужно было собираться в дорогу. Благотворительная организация «Рука помощи» сегодня давала бесплатные обеды. Я ходил на них. Еда была сносной. Впрочем, мне ли жаловаться? Сотни таких же, как я каждый второй вторник месяца стекались к стенам местной администрации, чтобы протянуть еще один день. Я всегда держался в стороне от этих толп бродяг и алкоголиков. В отличие от них, я не винил злую судьбу в своих неудачах, и не заливал свое горе алкоголем, как делал каждый из них. Я был бродягой по собственной воле. Они ,в свою очередь, чурались меня и не понимали моей молчаливости, но со временем свыклись и приняли за своего. Узнав, что я пишу картины, они тут же прозвали меня Пикассо. Я собрался в дорогу. Путь был не близкий.

Солнце, едва выйдя из за горизонта, тут же согрело меня своим теплом. «Привет, солнце Аустерлица!» — так я приветствовал его каждый раз, надеясь, что этот новый день не будет хуже предыдущего. Думаете какого это — жить последним днем? Для меня это было своего рода философией. Философией последнего дня. Суть ее в том, чтобы проживать каждый свой день как последний. Темп жизни обывателя, не позволяет остановиться и осмотреться вокруг. А она проходит незаметно. День за днем. Вы сможете восстановить в подробностях то, что вы делали позавчера? Сомневаюсь. У меня же каждый день был последним и я помнил их в деталях. Я шел по большому полю, собирая ногами растаявший иней, и ждал от этого дня немного больше обычного. Я верил в это.

Через час я был на месте. Площадь была переполнена. К столам с раздачей пищи тянулись очереди из бродяг и отшельников. Десятки бомжей мялись в ожидании своей порции. Сотни судеб, таких разных, слились в одном безымянном потоке. Алкоголики, разорившиеся предприниматели, непризнанные поэты, просто лентяи. У каждого была своя невеселая история. Их охраняла пара полицейских, заметно скучающих в сторонке. Я встал в очередь, кивая мало мальски знакомым лицам. Бегающие глазки. Трясущиеся ручки, на фоне алкогольной абстиненции. Недоверчивый взгляд. Немой вопрос: «Ты жив еще?» А жизнь ли это? Да, кого то уже не было. Мы знали, что кто то из нас не доживет до следующего дня. Может это окажусь я? Может бродяга сзади меня? Никто этого не знает. Это нас объединяло. А еще презрение и ненависть «нормальных» людей. Не признать в другом человеке человека просто. Сложно понять. Помню, было тяжело прийти сюда первый раз. Это был трудный шаг. Шаг в бездну, в забытие. Это была черта, переступив через которую, ты подписываешься в своей беспомощности. Я ловил косые ненавидящие взгляды со всех сторон. По крайней мере, так мне казалось. Молча, не разговаривая ни с кем, я уткнулся глазами в землю и медленно продвигался вперед, мечтая, чтобы эта экзекуция по скорее закончилась. Теперь я понимаю, что на меня никто особо не смотрел. Все были заняты собой, точнее желанием по быстрей набить свой желудок. Но это воспоминание навсегда отпечаталось в моей голове. Долгое время после этого я не ходил сюда, однако нужда заставила меня унизиться снова. Голод желудка сильнее голода души. Однако его можно легко утолить едой. Голод же души утолить окончательно нельзя. Он мучал меня постоянно, заставляя снова и снова писать свои картины.

Подошла моя очередь. Я получил свою порцию каши. Она остыла и слиплась в один большой комок. Жаловаться не приходилось. Желудок радостно сжурчал. Я с жадностью принялся за еду. Через пять минут тарелка была пуста. Голод не утих, а только усилился. Это приобретается со временем. Когда ты не уверен, наступит ли завтра, любое событие твоей жизни становится уникальным. Хочется жить как никогда. Жизнь обретает свою цену. Она становится бесценной. Как то раз я имел один увлекательный разговор с одним бродягой. Его все звали Сократ, потому что он имел какую то ученую степень по философии. Он был настолько стар, что никто не знал сколько ему точно лет, а густая борода и волосы на голове закрывали полностью его лицо, поэтому было непонятно спит он или бодрствует. Сократ был знаменит тем, что высказывал очень мудрые фразы к месту и нет. Я спросил его: «Что ценнее свобода или долг?», имея ввиду себя. Он сказал мне: «Ценности мы очень ловко поменяли на цены, и никто даже не заметил разницы!» Меня потрясла эта фраза своей глубиной. Долгое время я мучался этой фразой. Она не давала мне покоя, пока я не написал свою лучшую, как я считаю, картину «Pretium vitae tuae» (лат. Цена вашей жизни). Я пытался разыскать Сократа, чтобы показать ему ее, но опоздал. Он умер незадолго до этого. Мне рассказывали его дружки, что перед смертью, в бреду, он спрашивал обо мне. Что именно он хотел от меня мне так и не было известно.

Я уже собирался уходить, как вдруг толпа зашевелилась. Все внимание было устремлено на подъезжающую машину. Пробежал шепот: «Едет благодетель». «Мерседес» остановился и из него вышел мужчина. Его тут же облепили, не весть откуда взявшиеся, журналисты. Он был полноват. Живот немного выпирал из под пиджака. Признак достатка. На голове небольшая лысина была аккуратно зализана оставшимися волосами. Движения нарочито важные. Они стояли недалеко от нас. Между нами образовалось пустое пространство, отделявшее бродяг от приличных людей. Удивляет, как богатые и бедные соблюдают подобные расстояния. Удивительная пунктуальность. Богатые не лезут в дела бедных. Бедные не лезут в дела богатых. Как близко и в то же время как далеко мы стояли! Как тяжел путь наверх и как легко скатиться вниз! Каждый из нас был ярким тому подтверждением.

— А это кто? — спросил я у какого то бродяги, указывая на человека из машины.

— Дак, это Тетюхин Валерий Иванович. Бизнесмен. Спонсор «Руки помощи». Приехал покрасоваться перед журнализдами. Показать какой он хороший. — проворчал он. Фамилия вспомнилась сразу. Может это был потомок того самого комиссара Тетюхина? В таком случае ему был бы интересен дневник, который я нашел.

— Так ты ему не благодарен за то, что он тебя кормит? — спросил я.

— Ты шутишь? Конечно нет. Знаешь, что здесь происходит? Они думают, что делают для меня добро. Но самое лучшее, что они могли бы для меня сделать — это пристрелить поскорее, чтобы я не мучался больше. Но нет же! Они подкармливают меня, продлевая мою никчемную жизнь. Своими подачками они унижают меня еще больше и тешат свое самолюбие. И все.

А ведь он был прав. И без того огромная пропасть между нами только увеличивалась. Тем не менее, я горел желанием рассказать ему о найденном дневнике, даже если они никак не связаны друг с другом родственными связями. Я не хотел оставаться в долгу у него и отплатить хоть чем то. Я прошел пространство, отделявшее нас, но путь мне преградил полицейский.

— Ты куда собрался? Сюда нельзя! — крикнул он. Его глаза округлились от удивления.

— Я к Валерию Ивановичу. — сказал я уверенно.

— Благодарности будешь говорить в следующей жизни. А теперь вали отсюда! — ответил полицейский.

— Нет. Нам нужно поговорить.

— Ты сдурел чтоли? Ты только посмотри на себя! Какое там поговорить? Пошел вон! — сказал он и оттолкнул меня.

Я не собирался так просто сдаваться, но вдруг появилась она. Она вышла из «Мерседеса» и подошла к Тетюхину. Ее ярко огненные волосы развевались на ветру. Она словно сошла с обложки журнала. Это была моя Лиза. Я узнал бы ее и через тысячу лет. Все это время она ждала в машине. Странное чувство окутало меня. Словно та, забытая мной жизнь, коснулась меня. Я стоял, как вкопанный и смотрел на нее. Что она здесь делает? Почему она приехала именно с Тетюхиным? На все мои вопросы тут же нашлись ответы. Она обняла его и что то прошептала на ухо. Не может быть! Они были вместе. Внутри что то переломилось. Глупец! А на что ты надеялся? Что она будет сидеть дома и ждать тебя? Прошло слишком много времени. Твой поезд давно ушел. Я отвернулся и опустил глаза в землю. Да, меня было трудно узнать, но меня могли выдать мои глаза. Она всегда говорила, что мои глаза неповторимы. Что она в них находила? Не знаю. Я стоял в нерешительности и не знал, что делать. Больше всего на свете я хотел бы сейчас посмотреть на нее еще раз. Любопытство взяло верх. Я оглянулся. Они шли к машине. «Оглянись, оглянись» — шептал я себе под нос, как заговоренный. И она оглянулась. Наши глаза соединились. Это точно была она. Я не мог ошибаться. Кого она увидела? Обросшего бродягу или мужа, который любит ее всем сердцем? Да, я любил ее. Я по прежнему любил ее и надеялся, что все будет как раньше. Лиза отвернулась, они сели в машину и уехали. Я долго смотрел им вслед. Что это было? Знак? Совпадение? Не знаю.

Ночью не спалось. Впечатления дня не давали уснуть. Я сидел у костра и доедал лапшу быстрого приготовления, купленную на оставшиеся деньги по пути назад. Через дыру в потолке виднелось чистое звездное небо. Силы словно покинули меня. Я разглядывал свою любимую картину «Pretium vitae tuae», пытаясь ответить себе на один вопрос — в чем цена моей жизни? Я отдался своей свободе, своему искусству полностью, но так и не находил удовлетворения. Я написал сотни картин, но так и не написал своей главной картины. Даже «Pretium vitae tuae» казалась мне лишь предтечей чего то великого в моей жизни — моей главной картины. Квинтесенцией моего Я. Моя философия без нее не была завершенной. Вся моя жизнь без нее казалась мне лишь шумной суетой без какой либо цели. Но ее не было. Я чувствовал, что я уже близко, что цель близка. Я был высоко над землей, но Лиза вернула меня обратно. Невыносимая тоска тянула назад. К ней. Неземная любовь к этому милому человечку показала мне что то новое. Я понял, что скрывал его от себя и гнал прочь все мысли о ней. Она показала мне мир с другой стороны. Мир, где центром являюсь не я, а другой человек. Мир, где нужно забыть себя, чтобы найти в другом.

Не хотелось жить, если честно. Что то исчезло внутри. Что то, что держало меня на плаву. Надежда, что ли? Обломилась та соломинка, за которую я держался. Я окончательно запутался. Размышления увлекли меня далеко от реальности. Я не заметил, как уснул. Мне приснился очень странный сон.

Я стоял на вершине снежной горы, вдыхая свежий горный воздух. Легкий ветерок обдувал мое лицо. Под моими ногами раскинулись все государства мира с их огромными мегаполисами и малыми деревушками. Весь мир был передо мной в его блеске и увядании. На душе было так спокойно и легко. Вдруг что то неведомое подхватило меня и подняло в воздух. Я парил в облаках и наблюдал, как внизу копошились маленькие человечки, больше похожие на муравьев. Они куда то бесконечно бежали, торопились, о чем то спорили друг с другом. А мне было хорошо. Мне было легко. Я поднимался все выше в облака и оказался в длинном коридоре, бесконечно уходящем вдаль. На стенах висели картины, но они были не статичны. Изображенное на них изменялось. Это было похоже на анимацию. Я брел вдоль по коридору и рассматривал их. Со временем я все яснее понимал, что события изображенные на полотнах были событиями моей жизни. Я шел вперед, не останавливаясь. Мимо меня проходила вся моя жизнь. Рождение, раннее детство, юношество, годы учебы…

Я остановился только у одной картины. Это был апрель. Я бежал на свое первое свидание. Опаздываю. Мы договорились встретится с Лизой в три часа дня у торгового центра. Пот лился ручьем. Я бежал, что было сил. Я знал ее сестру. Через нее мы и познакомились. В итоге я немного опоздал. Она ждала меня. Я не верил в любовь с первого взгляда… до этого дня. Она показалась мне самым чудеснейшим существом на планете. Это был самый незабываемый день моей жизни. С тех пор мы никогда не расставались… Изображение заволокло туманом и исчезло. На месте картины появилась дверь. Я открыл ее и очутился в пустой комнате. В середине на полу сидел маленький мальчик. В голове всплыли детские фотографии. Я узнал его. Это был я. «Верно!» — сказал внутри меня чей то голос. «Подойди к нему. Дай ему то, чего тебе не хватало.» Мне хотелось разреветься. Я подошел к мальчику и крепко-крепко обнял его. Я ему говорил, что очень люблю его, что у него в жизни все получится и он со всем справится. Он смотрел на меня непонимающим взглядом и молчал. «Теперь оставь его» — сказал внутренний голос, — «Нужно идти дальше.» В стене напротив появилась новая дверь. Открыв ее, я оказался в комнате, где стояло множество людей. Они смотрели на меня и улыбались. «Это все твои близкие люди, друзья, родственники. Все, с кем ты встретился в этой жизни. Подойди к каждому и скажи ему то, что хотел бы сказать.» — не умолкал голос. Здесь были мои друзья по ВУЗУ, двоюродный брат, мои родители… Все все. Я подошел к маме с папой и обнял их. Мы заплакали. Их не стало лет пять назад. Отец долго болел. В конце концов смерть нашла его. Мама не вынесла этого и вскоре также покинула этот мир. Это было шоком для меня и настоящим испытанием. Лиза спасла меня тогда.

— Я скучаю по вам… — сквозь слезы, прошептал я.

— И мы… — ответили они. Мы стояли долго, обнявшись. Молча. Я не находил слов. Для этого и не существует слов. Затем я обошел всех остальных, пока, наконец, не увидел ее. Да, она ведь тоже была в моей жизни. Лиза стояла в сторонке и смотрела на меня. Я подошел к ней.

— А глаза твои нисколько не изменились. Все такие же. — сказала она. Я смутился и опустил взгляд.

— Увы, они больше не могут смотреть в твои. — ответил я, бубня себе под нос. Она провела ладонью по моей щеке. Я невольно поднял голову.

— Что ты в них находила?

— Почему находила? Я и сейчас нахожу.

— Что же?

— Красоту. — Лиза улыбнулась, словно ей было известно больше, чем мне.

— Тебе нужно идти. Тебя ждут.

В стене появилась дверь.

— Я пожалуй пойду.

Я попрощался со всеми и открыл ее.

Я очнулся с кистью в руке. Передо мной стоял чистый холст. На улице было все также темно. Только холод все усиливался. Нужно было сегодня позаботиться об убежище. Начиналась зима. Мою комнату со всех сторон обдувал холодный ветер через дыры в стенах. Я подбросил дров в костер, вытянув закоченелые конечности поближе к огню. Меня хватил озноб. Обхватившись руками, я трясся от холода. Начиналась лихорадка. Я чувствовал, что заболевал. Для таких как я заболеть в это время года означало неминуемую смерть. Я знал это. Но мысли были не об этом. Я уставился бессмысленным взглядом в угол. Там что то лежало. Какой то листок. Сначала я не придал ему большого значения, но потом он все больше занимал мою голову. Я жил здесь уже почти год и знал каждый уголок этой церкви. Я знал где находится любой камешек, любая вещь. Раньше этого листка бумаги здесь не было. Я был уверен в этом, но был не в силах дойти до него. Перед глазами все плыло. Взглядом я наткнулся на небольшую палку на полу. Взяв ее, я подтащил этот листок к себе поближе. Я взял его в руки и прочитал. Неизвестно каким образом здесь оказался один из вырванных листков дневника комиссара Тетюхина.

Потерянный листок дневника:

«Вчера умер заведующий складом. С криком, полным ужаса, он выпрыгнул с колокольни. Как тот священник. Ужасное зрелище. Все, как предсказывал поп. К черту! О чем я говорю? Какие проклятия? Но мои люди уже подозревают что то неладное. Что же его так напугало? Надо выяснить. Крики ночью продолжаются. Сводят с ума. Все это от бессонницы. Надо выспаться. Помешательство какое то! Люди боятся. Многие исчезли. Скорее всего просто убежали. Жалкие трусы. Сегодня разговаривал с местным конюхом. Старее самой смерти. Говорит, что лучше нам уйти отсюда. Глупец! Чтобы я чего то боялся?»

Меня уже мало интересовало то, как этот листок оказался здесь. Это было уже не важно. История вековой давности завлекла меня куда больше. Из дневника я понял, что некий дух, погибшего не своей смертью священника, пугал людей, которые его убили, и даже стал причиной гибели одного человека. Но история была не полной. Много страниц отсутствовало. Только найдя их, я мог восстановить ее. Где же их искать? Я даже оживился и привстал, оглядываясь кругом. Может быть, действительно, что то ускользнуло от моего взора. Послышался какой то шорох. Что это? Тишина. Нервы не к черту. Крысы наверно. Огонь слабо освещал темноту, рисуя страшные тени на стенах. Говорил же себе засыпать до темноты! Снова послышался какой то стук. В горле пересохло. Сердце бешено заколотилось. Сам себя накручиваю. Где то далеко послышался чей то низкий голос. Слов было не разобрать. Ему вторил другой более женственный. Судя по интонации они о чем то спорили. Что это? Что здесь творится? Призраки? Я не шевелился и стоял как вкопанный. Страх сковал все тело. Боясь шелохнуться, я прислушивался к голосам. Они были все ближе. Все громче.

Но вскоре все затихло. Наступила гнетущая тишина. Словно перед бурей. Я вдруг вспомнил, как в детстве обожал подобное затишье перед грозой. Видя, как по небу приближаются огромные черные тучи, я радостно бегал по улице, опьяненный адреналином. С улиц исчезали люди, разбегаясь по своим уютным квартирам. Становилось совсем пустынно. А я стоял на улице и наблюдал приближение грозы. От этого вида у меня захватывало дух. И вскоре раскатывался страшный грохот и начинался ливень. А я бегал под ним и благословлял небеса. В подобные моменты я чувствовал и понимал своим, тогда еще детским, умом, насколько все таки ничтожен человек перед такой силой, как природа.

Я отвлекся от размышлений и увидел перед собой человека. Он был очень стар и смотрел на меня с нескрываемым добродушием.

— Кого я вижу? — раскинув руки для объятия, сказал он — Наш художник. Долго же вас пришлось ждать. Должен признаться, вы обладали удивительным чувством жизнеутверждения. Смерть долго шла за вами по пятам.

— Что все это значит? Кто вы? — удивился я.

Он не успел ответить. Те два голоса вновь заговорили. Они приближались и в комнату зашла Лиза с Тетюхиным. Больше всего на свете я не ожидал увидеть здесь именно их. Но они словно не замечали нас и, оглядываясь по сторонам, разглядывали мои картины.

— Что это? — спросила Лиза у Тетюхина, — Ты только посмотри, он жил здесь и писал картины.

— Твой муженек точно псих, — ворчал тот в ответ.

Лиза стояла в двух шагах от меня. Я позвал ее, но она меня не слышала. Она подошла к картине, где были изображены наши дети и заплакала. Не выдержал и я. Я опустился на колени и разревелся, как ребенок. Тетюхин подошел к Лизе и молча похлопал ее по плечу, но она все не успокаивалась. Старик стоял рядом со мной и словно ждал, когда я начну говорить.

— Кто вы? Что со мной произошло? Я умер?  — спросил я у него, поднимаясь с колен.

— Ну, скажем так, да. Вы умерли. По крайней мере, ваш земной путь окончен. — Человек встал напротив меня, скрестив руки на груди.

— Вы святой Петр?

— Хм, нет. Вообще то меня никак не зовут. Но, если вам угодно… — Он о чем то задумался и уставил свой взгляд на пол, но тут же продолжил — Раньше… я тот самый комиссар Тетюхин, дневник которого вы нашли. Впрочем, это не важно. — Он переложил руки за спину и начал ходить вокруг меня. Я разглядел его лицо. Большой шрам простирался по всей щеке от самой брови. Выражение его лица было уже скорее злое, чем доброе.

— Ну что же, мсье… Сейчас нам с вами нужно дать оценку вашей жизни, вашим поступкам и даже мыслям. — говорил он, разглядывая меня со всех сторон, изредка поглядывая на Лизу с Тетюхиным. Я стоял и наблюдал за его передвижениями. — После этого мы решим, что будем делать дальше. Это дело не такое уж простое, как может показаться на первый взгляд. К тому же нас интересует объективная оценка.

— Я так понимаю, сказать: нет — не вариант, да?

— Я не помню, чтобы спрашивал. — повысив тон, сказал таинственный человек и остановился, смотря мне в глаза. — Это не дружеская встреча, это суд. Суд над вами!

— В чем же я обвиняюсь?

— Знаете, любезный, если любого человека схватить и посадить без суда и следствия в тюрьму, не объяснив причины, то каждый из них в глубине души будет знать за что его посадили. Вы думаете, что вас не за что судить? Ваша душа чиста?

— Меня будете судить вы?

Человек напротив расхохотался.

— А вы умнее, чем я думал! Согласен… От меня не трудно что либо скрыть. Но есть свидетель каждого момента вашей жизни. Внутри каждого из вас есть свой шпион. Совесть. Перед ней вы и будете отчитываться.

— Смысл жизни в этом? Но для чего тогда это все? Для чего эта жизнь? Испытание? Если так, то в чем его цель?

— О, вы много раз задавали себе этот вопрос. Я помню и должен признать, что вы были очень близки. Очень близки. Вы все желали написать свою последнюю картину, но вам никак это не удавалось.

— Скажите честно: ее нет? Последней картины? Ее нельзя написать?

— Как вам сказать? Нет. Вы не правы. Вы ее уже написали, но почему то не заметили этого? Догадываетесь?

— Белый холст?

— Бинго! Это она. Вся ваша жизнь — это и есть ваша последняя и самая главная картина. И она должна быть чиста, как белый холст!

Истеричный крик Лизы прервал нас. Она склонилась в углу над чем то и страшно кричала. «Нет! Нет! Нет!» Подойдя поближе, я увидел себя. Точнее свое тело. Я лежал с кистью в руке перед белым холстом, обморозившись до смерти. Я глубоко вздохнул и посмотрел на небо, через огромную дыру в потолке. Мне не было страшно. Мне было легко. Свежо подул морозный ветерок, и первые снежинки упали на мое лицо.