Бред? Бред! Бред…

Я стоял и курил у « самого задумчивого» моста. Я не знаю – кто написал краской это название на обычном мосту через Обводный. Но, название мне нравилось. Весенняя погода радовала своей отвратительностью. В тон настроению. Я не помню такого холодного апреля. Может в этих местах так и положено? Кто знает? У нас на юге – совсем по-другому. Я курил и смотрел в Питерское небо. Там кипела своя жизнь. Бродяга –ветер гонял стаю серых туч. Он отвешивал им звонкие пощечины и тучи, как старые истерички, начинали лить слёзы серого промозглого дождя. И тогда ветер звонко хохотал. Его ледяное дыхание выметало с улиц редких прохожих и только ДПСник, у пересечения Московского и набережной Обводного, стоял, спрятав голову в воротник куртки. Он был похож на старого больного сыча в поисках добычи. Но добычи не было. Город был пуст. Грязная серая вода в канале медленно текла из Невы в Неву.

Достал очередную сигарету. Спешить было некуда. Те, кому я был нужен радовались тёплому весеннему солнцу за две тыщи вёрст отсюда. Там, на узких улочках родного города, скоро зацветут вишни. И стаи пчёл будут кружить над белыми деревьями, унося песню весны в чистое голубое небо. Там уже собираются вечером мужики, оттирая запылённое за зиму, домино. Там женщины по вечерам сидят на лавочках и смотрят, что бы мужья тайком не распили бутылку – другую. Там всё так знакомо и привычно. Там – Родина… Здесь стылый ветер и равнодушие чужого города. Здесь ледяной дождь и по утрам мокрый снег. Здесь ты уже разучился смеяться, но ещё не научился плакать. Я плюнул в мутную воду Обводного канала. От бесчисленных сигарет уже начало тошнить. Напиться? В одиночку? Не стоит. Под такое настроение –пить нельзя, всё может плохо кончиться. Вот если б с кем – то… С тем, кто мог выслушать и понять. Но – где взять таких в этой пустоте каменной красоты и безнадёги? Нет, все-таки надо выпить! Пусть ненадолго, но станет легче. Я медленно осмотрелся вокруг.

Водка, водочка… Глоток живительной влаги, освобождение от кошмаров. Нет… Из угла тёмной комнаты потянулось щупальце огромного склизкого спрута. Отвратительно заверещали жирные крысы и бросились в рассыпную. Слепая девочка уронила смычок скрипки и стихла мелодия, державшая в равновесии, мир. Темнота смеялась скрипучим смехом и била ледяной ладонью по небритым щекам. Ужас наползал неотвратимо. Я нащупывал в склизкой тьме стены и пытался подняться. Кругом выло и хохотало Нечто… Самолёт прорывал багрово –красные облака и просил посадку в аду… Седой полковник расстреливал из ржавого автомата сопливых пацанов. Художник кровью блевал на, свежее написанный, холст. Мир кружился и падал в Бездну. Я пытался вспомнить слова молитвы, что по утрам читала жена… « Господи! Избави от кровей! Сердце чисто созижди во мне, Господи! С благодатью Сиона и воздвигнутся стены Иерусалимские…» Удар мокрой лапы… Вспышка. Тьма становится реже…

Жара. Оазис в страшной пустыне. Язык пересох и прилип к нёбу. Я бреду из последних сил. На мне форма Иностранного легиона Французской Республики. Оружия нет – бросил где-то… Умереть. Так хочется лечь и умереть… Что –же тащит меня вперёд? Не знаю. Пахнет дымком костра. Я спускаюсь с бархана. Темнеет… Звёзды. Не такие, как над Миусом… Мон Дье, что такое Миус? Где я? Кто я? У костра сидит араб в истрёпанной накидке. Он смотрит мудрыми карими глазами на меня. Враг! Враг? Я вижу кинжал с золотистым булатным клинком, я знаю – он враг. Почему мне так спокойно? Я сажусь у костра рядом с ним. Араб наливает кофе в грязный, никогда не мытый, стакан. Я беру стакан в уставшие руки. Мы пьём кофе. Мы молчим. Яркие звёзды падают в барханы этой странной земли. Араб протягивает мне сигарету. Он спрашивает –

— Кто прав, солдат: арабы или французы? Те, для кого эта выжженная земля – Родина. Те, кто родился и вырос среди этих песков. Те, кто слушал сказки стариков и молитвы муэдзинов? Или те, кто вырос за большим морем. Кто рос на рассказах о великих королях и славных императорах. Кто имя Наполеона, шептал с благоговением. Кто считает – что « Белль Франс» стоит того, что бы ради неё убивать и умирать? Ответь мне, солдат.

— Я выдыхаю дым от сигареты в ночное небо. Мне стало спокойно и уютно. Кофе в грязном стакане вернул мне силы. Я улыбаюсь…

— Все правы, старик. И французы, и арабы. Они честны перед собой. Перед своим родом, перед своей совестью. Они видят смерть, и смерть не пугает их. Когда есть Правда в душе – смерть просто пыль у твоего порога. Смерть страшна тем, кто послал этих мужчин в кровавую бойню. Тем, кто в уюте кабинетов на « Шонс д, Елизее» и в роскошных шатрах Абд Эль Керима считают капли крови этих парней, превращающиеся в звонкое золото. Им нет прощенья. Французская республика… Республика РИФ… Люди и там, и здесь…

Араб молчит. Он медленно пьёт свой кофе и африканские звёзды падают в его стакан. Я вижу в мутном кофе – минареты над Парижем… Я вижу: миллионы мусульман-французов. Я молчу. Тихонько одёргиваю, сопревшую от пота и крови, гимнастёрку и встаю… Араб улыбается мне.

— ИншАлла. Нет Правды на земле. Она только на Небе. Прощай.

… Сегодня солнце пришло в этот северный город. Я сажусь в, ставшую родную, « Джетту». Много дел. Стройка. Земля. Херова туча проблем. А там, далеко, есть маленький город – где ты ТАК нужен. Господи! Дай мне сил! Поворачиваю ключ зажигания. Вспышка… Багрово- красная вода в каналах. Птица с малиновой грудью барахтается в вязкой грязи. С дерева спускается змея и стелется к птице. Птица кричит. Кричит человеческим голосом, но липкая грязь не отпускает её. Бледные лица с безжизненными глазами скользят в тени фонарей. Рушится крест с золотого купола в черную воду… Толпы теней пляшут и дёргаются под отвратительную музыку. А по Красной Площади чеканят шаг мёртвые батальоны. И, седой митрополит кланяется трону, на котором стоит Последний Император. Красные знамёна гордо реют над Православной столицей. Хмурый Сатана задумчиво листает свой блокнот. Где – то Благовест разгоняет тяжелые серые тучи. Маленький мальчик, вырвавшись из рук папы, бежит к старому храму и кричит – « Здравствуй, Господи!» Пулемётные очереди вжимают в черную грязь шеренги солдат, кренится знамя с ликом Христа Пантократора… Но юная девчонка, в пропыленной форме, медсестры поднимает цепи в атаку русским матом. И седые юнцы упрямо идут на пулемётный огонь вражеских траншей. Нет в мире силы, которая может остановить их… Это русская кровь вырвалась из плена большевистских оков. Древняя фрау Эльза ищет лекарство в прикроватной тумбочке. Она смотрит в окно. Её дети Ульрих и Дитрих падают в грязный снег русских степей. Она сжимает руками седую голову и видит : как внучку – Лизхен, тащат в подворотню пьяные русские солдаты… Крик над Кёльнским Собором… Разрывы русских снарядов. Я сжимаю виски ладонями… « Господи! Остави, ослабь, прости прегрешения наши… Господи! Спаси люди Твоя и благослави достояние Твое!»

Степь под Калачом. Мы, в очередной раз обоср..лись под Харьковом.. Немцы отбили все наши атаки и пошли вперёд. До самого Сталинграда фронта больше нет… Уставшие части просто не принимают боя. Они бредут по переправам через Дон к Волге. Безнадёга. Солдаты медленно шагают мимо молчащих стариков с Георгиевскими крестами на груди и, злобно матерящихся казачек… Нет сил смотреть в их глаза. Мой танк сгорел ещё под Сальском. Экипаж погиб. Я из последних сил бреду в танкистской форме, но с пехотной винтовкой в, обожженной, руке. Рядом, как муха, жужжит политрук…

— Вы не понимаете, старшина! Это временные трудности! Наша власть – власть рабочих и крестьян – самая справедливая и лучшая власть в мире! Мы скинули оковы царизма, скинули оковы тёмных и невежественных попов. Мы строим лучшее в мире общество! Товарищ Сталин сказал – « Враг будет разбит! На нашей улице будет праздник!»

Я хмуро смотрю в глаза политрука. В простых стёклах его очков я вижу Воркутинские лагеря и вой северного ветра. Я слышу мат конвойных и хриплый лай караульных овчарок. Я слышу слабый шепот в захарканном туберкулезном бараке « Шема Исраэль»… Я вижу седого старика у стены Плача в Иерусалиме… Я молчу. И отхожу в сторону, давая дорогу резко затормозившей « полуторке». Оттуда выпрыгивает молодцеватый офицер СМЕРШ и его солдат- пожилой калмык. Они оттирают политрука в сторону. Офицер негромко говорит – « Политрук Арон Либерман? Проедемте с нами»… Политрук растерянно снимает очки и, зачем – то, протирает их стёкла. Я смотрю вслед в уехавшей « полуторке». « Блаженны нищие духом – ибо их есть Царствие Небесное»… « Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, — и Бог воззовет прошедшее.» Рёв атакующего « лаптёжника». Вспышка. Провал… Я слышу песню странного певца, с козлиной бородкой, — «Это ж, Господи, зрячему видно,
А для нас повтори:
Бог есть Свет, и в нем нет никакой тьмы»…*

… Тополиный пух падает в Дон. Я, щелчком, выбрасываю сигарету в мутноватые воды Дона. Господи! Боже мой! Слава Тебе! Скоро маленький город над азовской волной. Там мама… Там ещё живой отец! Господи! Я вернулся! Там могилы самых дорогих в этом и том мире людей… Там друзья. Там память. Что ж мне так тяжело, Господи? Почему порвана душа? Почему не могу жить без серо-зелёных глаз далёкого севера и шёпота родных тополей? За что, Господи? За что дал мне счастье Любви и горечь разлуки? Почему, Авва? Почему нельзя всё сразу: и любовь и покой? Доколе, Господи, мне аки псу безродному мотаться меж городами? Да будет на всё воля Твоя…

Ветер раскачивает колокол старой церкви. Томные ивы тянут тонкие руки к воде. Степь над Доном изнывает от жара. День пуст. Люди выйдут из саманных домов лишь после захода солнца. Тишина. Шуршат шины старой « волги». Я въезжаю в родной город. Скоро мамины глаза зальются слезами радости, которые вымоют слёзы горя от болезни отца и разлуки с сыном… Старый пёс скоро будет визжать шестимесячным щенком, услыша запах моих сигарет… Скоро мой Дом. Дом? Где же он? Там где сердце, или там где душа? Такси переезжает « Бакинский» мост. Ещё чуть – чуть… Там за « Новым» вокзалом – прямая дорога на « Западный»… Там мама… Заточка под левое ребро. Мир меркнет. Грохочут барабаны. В черных небесах падают ярко-алые звёзды. Старуха, с выбитыми зубами, играет на древнем баяне песни своей молодости. С Греческой на Петровскую выходят колонны с кумачовыми транспарантами. Давно умерший, дедушка звонит сестре моей бабушки и нетерпеливо зовёт её в гости. 1-е мая… Господи! Как пахнет бабушкиным « Наполеоном» и сиренью. Пляшет нищенка в разорванном платье. С голубого неба тянутся черно- красные лучи. Третий троллейбус тормозит на « Богданке». Я спрашиваю « водилу» в полковничьей форме – « Что случилось?». Он швыряет фуражку в мутную лужу… « Через двадцать минут ракеты упадут на город»… Я поднимаю глаза в небо. Черные точки медленно спускаются на город… Вот и всё. Успел ли я сделать – всё что мог и хотел? Простишь ли ты меня, Господи? « Всякого бо ответа не доумеюща. Услышь меня, Господи! Ибо Ты еси Бог наш и всяку надежду едино на Тебя уповающи….»

……Я стоял и курил у « самого задумчивого» моста. Я не знаю – кто написал краской это название на обычном мосту через Обводный…..

• — Песня Б.Б. Гребенщикова « День радости»

Санкт – Петербург

10.05. 2012г