6
На той стороне широкой набережной атлантические волны набегали на берег, ложились тяжёлыми животами на гранитные валуны и бетонные плиты, вздымались на дыбы гривастыми копнами сияющих в солнце дня брызг. Солёная водяная пыль перелетала набережную, оседала на окнах кафе серебристым налётом. Белокурый парнишка — настоящий бретонец — смывал соль со стёкол широким скребком, но, понимая всю бесперспективность своего труда, совершенно не торопился, то и дело отвлекаясь на разговоры со знакомыми, проходившими мимо. И паренёк, и прохожие были одеты в прозрачные полиэтиленовые плащи с поднятыми капюшонами. Всё и все: люди плащиках, ясность дня с голубизной неба, солнечный дождь океанских брызг, мокрый и блестящий асфальт набережной, столь же мокрая листва деревьев — на взгляд изнутри кафе всё казалось какой-то весёлой декорацией, очень мирной, даже растворяющей зрителя в умиротворении.
Мы с сестрой сидели в кафе у окна и пили умиротворяющий коньяк. Она смотрела в окно, равнодушно щурясь, курила трубку с длинным-предлинным, прямым, тоненьким чубуком и каждый раз, когда втягивала, вдыхала дым, шрам на её щеке становился узеньким-узеньким, почти исчезал. Она пила коньяк, как и курила, редкими и глубокими затяжками, а если в разговоре проскальзывало что-то вроде тоста или просто: «Будь здоров!» — катила пузатый бокал по щеке ладонью, коротко опрокидывала содержимое в рот кивком головы назад и прокатывала бокал на половину оборота дальше. Она пила по-мужски. Моя старшая сестра. Единственный близкий родственник, оставшийся в живых.
Воспоминание.
Мне пятнадцать лет. Мы с отцом в больнице. Навещаем мою сестру. Я сижу на стуле, у меня на плечах наброшенный белый халат, я сложил руки меж колен и слушаю. Отец расспрашивает сестру. А она вся в бинтах. Спелёната. Её нога огромна в гипсе и висит над кроватью. Я почти пугаюсь размеров её ноги. Две недели тому назад моя сестра нарвалась на взрыв и зачищающий перекрёстный огонь. Она была в группе оперативного обеспечения. Из всей группы выжила единственная она, одна из двенадцати оперативков.
— Больше спи, — советует ей отец. — Сон лечит. Только сама старайся спать. Без таблеток.
Вскоре мы с отцом целуем её в оставшуюся целой щёку и уходим.
В коридоре мы вешаем белые халаты на крючочки. И отец говорит мне:
— Вот, сынок, выбирай техническую работу. На ней больше шансов остаться в живых.
Помолчав, добавляет:
— Я это и сестре твоей говорил. Постоянно твердил. Но разве вы слушаете. Молодёжь. Всё на приключения тянет.
И улыбается:
— Хорошо ещё, что у твоей сестры — талант и чутьё.
А я слушаю и не знаю, тянет ли меня на приключения.
Конец воспоминания.
Такси ожидало в переулке, туда не долетали солёные брызги. Она вышла меня провожать. Моя старшая сестра, мой единственный близкий родственник, оставшийся в живых. У неё получалось почти не хромать, казалось, что на трость она опирается невсерьёз.
— Береги себя.
— И ты береги себя.
Она обняла меня свободной рукой, крепко обняла, плотно, а я поцеловал её прямо в шрамик на щеке — с годами он подстёрся, истончился, убыл. Она отпустила меня и сказала:
— Тебе необходимо переменить…обстановку. Или жизнь… Что-то не так, я волнуюсь. Наверное, инстинкт. Не знаю. Ты…не дай опасности приспособится к тебе… Я тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю.
Обернувшись, сквозь заднее стекло такси я видел уютную мощёную бретонскую улочку в аккуратном бретонском городке — и мою сестру. Она стояла у задних ворот своего дома, своего кафе, своего тихого пристанища немолодеющей одинокой женщины. Она опиралась на трость обеими руками и неотрывно смотрела, смотрела, смотрела мне вслед. Автомобиль повернул за угол, но я знал, что моя сестрёнка ещё долго стояла неподвижно, провожая меня душой и мыслью.
