Серебром усыпанные волосы, золотые мозоли на сердце, чистейший океан уставших глаз , которые взирали на меня то с тревогой, то с осуждением, то со столь загадочной теплотой и нежностью которой я не находил даже в глазах у собственной матери. И кажется, всю жизнь мне будет напоминать в странных снах о тебе — радость и одновременно горечь новых побед и поражений, твоих тихих слов и неизгладимых следов, оставленных в моей душе.
Осторожно склонившись в воспоминаниях над моей жизнью, словно как тогда над партой, ты тихо вздохнёшь и пройдёшь дальше, оставляя, меняя в ожидании проблеска пока что неведомого, но всё же столь ожидаемого, близкого и дразнящего желания остаться под твоим учительским взором навсегда.
Может быть сейчас как никогда, мне снова нужен твой взгляд, твои слова, что как родина – бескрайни, широки, манящи и в тоже время тяжелы, что делает мысли твои вершиной, добравшись до которой я смогу овладеть бесценным кладом, кладом души в котором скрыто истинное предназначение человека, его цель и след для потомков.
О чём думалось мне тогда в душной тесноте весеннего дня, когда по стеклу брызгала акварелью распустившаяся листва, пьяный дождь брал за меня руку, и мы весело с ним прыгали с подоконника на подоконник, разгоняя встревоженных соек и стрижей.
Где в глубине класса ты тихим голосом читала «Мёртвые Души» пытаясь внести в мой мир, состоящий из маленьких луж, лестничных маршей и розовых облаков циничность, притворство и нечестность того пространства о котором можно было только догадываться. Ты словно предупреждала меня. Позже сталкиваясь с лицемерием, злом и предательством не раз я вспоминал твои наказы, не раз я хотел, чтобы ты была рядом.
Творите добро – вторю я снова и снова. Каждый урок литературы заканчивался этой её фразой, которой она будто бы, каждый раз подводила черту под каждым мгновением своей непростой жизни, отправляя нас всех в дальний, сложный, полный опасностей и трудностей путь.
Творите добро – не устаю повторять я. Сейте вечное, сейте разумное, сейте бескрайне по всей земле и по душам всем.
Тысячи людей, тысячи судеб, тысячи глаз будут приходить и в твои сны. Ты будешь видеть их в каждом прохожем, в каждом лучике солнце, в каждом движении веток, в каждой зелёной травинке неистово рвущейся вверх, чтобы однажды превратится в настоящий цветок.
Кто ты? Что ты? Что есть ночи и тревоги твои? Разве кто подумает? Сколь тяжёл камень на сердце твоём и сколь велик страх за тысячи детей твоих, что выносишь в разуме своём каждое мгновение.
Твои ученики тоже будут просыпаться среди ночи и не спать до утра, застывать, уставившись в промерзшее стекло маршрутки, разгребая деловые бумаги, читая книжку, целуя малыша вспоминая о покрытых тонкими ручейками талых вод днях. Вспоминая глаза, наполненные божественным долготерпением и одной единственной целью, что как путеводная звезда выводит путников к тёплым домам, ласковым жёнам и детям.
Наверное, я многое упустил, не взяв тебя однажды за руки, не посмотрев в глаза и не сказав, как же я благодарен тебе, благодарен всей жизнью, ибо нет большей награды, чем рождение ума и чувств человеческих.
Только с годами и школа и учителя в ней делаются нам ближе. Я осознаю, что чувства с возрастом притупляются и только проносящийся в голове родной голос и слова: «Творите добро…» вновь возвращают меня к щемящей в груди тревоге за день сегодняшний, который однажды став вчерашним днём должен повести за руку по пути света и добра меня и тех, кто придёт на смену уходящей зиме.
Ночь я не спал до утра. Меня охватила дикая тревога и нетерпение. Я подбегал к окну, на мгновение замирал очарованный призрачным сиянием полумесяца, вздрагивал от неслышных раскатов грома в сердце, открывал нараспашку окно, пытаясь наполнить почерневшую душу горсточкой звёзд. Завтра я намеревался встретиться с ней. В жизни каждого человека однажды наступает момент, когда необходимо отдать должное, всем кому ты обязан своим мироощущением, которое несёшь по жизни, словно сети, спасая в них, нищие и заблудшие души.
Какой будет наша встреча? Ведь с последнего звонка прошло восемнадцать лет! Так уж повелось что, расставаясь со школой, мы кидаемся в кипящий океан жизненных страстей, с гигантскими волнами, рифами и акулами, оставляя позади прошлое и ещё долго не возвращаясь к нему. Но когда пройдёт циклон, стихнет ветер, уляжется последняя волна и наступит полный штиль мы, перебирая семь тонких струн своей судьбы, вновь наиграем мелодию отрочества, возвращаясь в мир знаний, первой самостоятельности и такого странного непривычного доверия между миром взрослого и ребёнка.
До утра я перебирал старые школьные фотографии, вспоминая свои драки, двойки и пятёрки. Как волочили меня всем педсоставом в кабинет директора за разбитое в кабинете физики окно, как слал любовные записки на уроках и они попадали как всегда ни к тем, как… и снова передо мной возникает лицо любимой учительницы, которая как-то однажды не без гордости зачитала в классе моё сочинение на тему «кем я хочу стать», я писал, что хочу стать человеком…
Утром я купил восемнадцать алых роз, как восемнадцать долгих лет нашей разлуки…
Школа была обнесена сеткой-забором, теперь наверняка не так просто было сбегать с уроков, впрочем, с уроков литературы я не сбегал никогда, считая, что нигде так не удаётся обдумать все насущные проблемы как здесь. Ведь там я всё благополучно и разрешал – миром и справедливостью.
Всё осталось, как и было – каменное крыльцо, несколько лавочек, разбитый асфальт, не меняющий цвет кирпич и… трава. Нет, ничто не мешает мне вновь соприкоснуться с этим зданием словно с живым, заключив его в свои объятья и сказав: «Здравствуй! Вот и встретились мы снова!».
Я снова почувствовал себя лет на двадцать моложе, сердце, сбросив пожелтевшую кожуру, забилось как никогда, подкатывая к горлу и вырываясь хохотом и капельками слёз. Я, перепрыгивая через 2-3 ступеньки, влетел на крыльцо, резко толкнул дверь и на мгновение замер почувствовав запах по которому безумно соскучился, это был запах чернил, сырой бумаги и дрожжевого теста – нашей столовой. Но больше всего мне хотелось хотя бы на мгновение увидеть свою учительницу. Я, было, намеревался двинуться вдоль по коридору, а там дальше мне встретится выкрашенная в коричневый цвет лестница и бежевая стена. Потом я, поднявшись на третий этаж, пройду кабинет истории и английского…
— Кудыыы…. – услышал я сзади довольно мерзкий сдавленный с хрипотцой окрик. Потом нечто потянуло меня за болоньевую куртку назад.
— Что?
Оглянувшись, я увидел охранника. Маленького небритого лет сорока человечка с расплывшимися тонкими губами. В руках у него была «серьёзная» дубина.
— Кудыыы? – повторил он.
— Мне нужно увидеть Анастасию Павловну, – гордо и с достоинством ответил я.
— Такой нетууу…
У этого человека была особенность тянуть слова, словно он пытался изобразить песню.
— Давно нет? Она здесь работала учителем литературы. Вот хотел увидеть. Цветы вот… — приподнял я букет роз, словно намереваясь вручить их охраннику.
— Эх, Павловна. Э-э-ххх… Эх, эх… — грустно пропел про себя охранник – уже как полгода нетууу… её… нетууу…
— Не успел, значит, — уже ненавидя себя, прошептал я, – Возьмите!
Здесь я вручил оторопевшему охраннику цветы, засеменил прочь и, остановившись перед самым выходом, крикнул, обращаясь к школе:
— Творите добро! Спасибо тебе за всё!..
