Рыжков Александр. Я видел утреннее небо

Я видел утреннее небо

ВНИМАНИЕ! Данный рассказ – лишь плод авторской фантазии. Все герои вымышлены и к реальности не имеют никакого отношения. Какие-либо совпадения имён, ситуаций или мест случайны…

Я видел утреннее небо. Я видел красные огни, проступающие сквозь густую пелену свинцовых туч. Нечто всё чётче вырисовывалось из них, обретало рубленные, непропорциональные черты. Я был поражён зрелищем: заворожен и в то же время скован страхом. Происходящее не поддавалось здравой логике. Такие вещи могут происходить лишь в фильме по Уэллсу с Томом Крузом в главной роли, но уж точно не в реальной жизни.

Правильная половина меня визжала, молила, требовала бежать прочь. Но вторая – половина идиотского романтизма, половина, которая толкает ребятню браться за винтовки и идти пушечным мясом в бой – эта долбаная половина заставила меня остаться на месте. Дрожащая рука нашарила мобильный и направила объективчик камеры на возрождающееся в небе нечто. Батарея была на исходе, но мне плевать. Вернее, плевать второй придурковатой половине. Она цифровала происходящее в килобайты файла разрешения mp4. В ненужный, способный стать причиной моей смерти, клочок места на карте памяти.

Моё нервное напряжение не имело границ. Инопланетное тело приобрело очертания: цвета ржавого металла пластины, облепившие нечто цилиндрической формы, длинные суставчатые конечности, торчащие из низа и из верха этого цилиндра, кажется, их было восемь, по четыре на часть корпуса. И, конечно же, красные огни по всему периметру цилиндра. Не яркие, чем-то похожие на свет раскалённой спирали в электронагревателе, каждый очаг свечения был разбит на множество мелких сегментов. От вида этого техногенного исполина мною овладел благоговейный трепет. Я восхищался его мощью, понимая, что в любую секунду он может раздавить меня, как таракана. Его конечности шевелились с оглушающим металлическим скрежетом, от которого вибрировали деревья, осыпалась листва. На какое-то время спустившееся с небес механическое чудовище замерло, словно высматривая что-то. Или кого-то. Может быть, оно высматривало меня?

И как раз в этот миг запищал проклятый телефон, извещая, что батарея пуста, и он готовится к отключению. Это вывело меня из ступора. Правильная половина вновь овладела мной, выбросив чёртов мобильник в реку и помчав меня прочь.

За спиной я услышал чудовищный скрежет, похожий на скрежет строительного крана. Пришелец зашагал, и каждый его шаг сотрясал землю.

Я бежал и бежал. Бежал и бежал. Мчал, что было сил. Рвался к спасению. Сквозь кусты шиповника, сквозь заросли конопли и крапивы, чертополоха и спиреи, ныряя в нависшие над землёй ветви дубов, акаций, диких маслин и ив. Раздирая ноги о колючки и камни, царапая лицо и руки о ветки, я мчался прочь от смерти.

Но разве мы можем убежать от своей смерти?..

Сюрреалистический колосс из ржавого металла, горящий красным цветом сотен очагов бездымного пламени. Был ли он создан из ржавого металла? Очень сомневаюсь. Да и металл ли это был?..

Внеземное существо (или машина) медленно перебирало нижними конечностями, обрушивая их на землю, вдавливая попадавшиеся на пути деревья, кустарники или чего похуже – зверей, не успевших убраться с пути. На моих глазах облезлая корова, привязанная верёвкой к акации, была раздавлена, превращена в котлету, месиво из костей, земли, мяса и крови. Я невольно представил себя на месте несчастного животного: пароксизм чудовищной боли и следующая за ним ледяная пустота…

Оно шло за мной! И пусть не вводит в заблуждение медленное движение конечностями – за каждый шаг исполин проделывал расстояние, которое я проделывал за полминуты бега. Это чудовище было громадно и все его конечности казались не меньше высоты десятиэтажки, а по сути, должно быть, ещё больше.

Вряд ли оно преследовало меня. Слоны за блохами не охотятся. Я просто оказался на его пути. Раздавив меня, исполин бы и не понял, что сделал. Мы ведь не задумываемся, сколько кузнечиков и жучков раздавили во время того, как прошлись по газону.

Силы предательски покидали меня, ноги ныли, дыхание сбилось до предела. Ещё чуть-чуть, и я рухну на землю, где стану прекрасным ковриком для вытирания ног. Добрым, милым, старым кровавым ковриком для ног…

Я споткнулся о камень и повалился в заросли крапивы. Мне было наплевать на это. Мне было наплевать на всё. Я задыхался.

Исполин настигал меня…

Кто я такой? Что забыл в заповедных местах вдоль берегов Южного Буга? Перед смертью в голову лезут глупые воспоминания. Они проносятся в мозгу, со скоростью иномарок на автострадах, но за эти мгновения всплывают целые дни, месяцы, годы… Счастливые и несчастные. Покрытые льдом одиночества и согретые жаром дружбы. То неоправданно короткое время вечности влюблённости…

Её звали Люда. Впрочем, имеет ли значение её имя? Имеют ли значения имена, ранги, социальные положения и должности? Конечно же, имеют… Но тогда, дождливым июньским вечером, все замки возвышения над слабейшими рухнули, превратились в груду бесполезных камней. Для меня. И для неё. Она была намного старше. Она купила мои услуги – ведь ей было одиноко после трагической смерти мужа, а я так сильно нуждался в деньгах… Я взял причитающуюся плату, хоть и показался себе гаже клубничного слизняка. Мы больше никогда не виделись. Но та ночь. Дождливая, беззвёздная, тёмная, сырая ночь на заднем сиденье её машины… Я никогда не испытывал таких сильных чувств к женщинам до этого. И никогда не испытывал после. Вряд ли мне доведётся испытать их ещё когда-нибудь. Мне хотелось умереть за её дыхание, за её голубые глаза, за её цвета спелой пшеницы волосы. Мне хотелось остановить Вечность, чтобы навсегда слиться с ней в едином безудержном порыве животной страсти.

Я мечтал. Мечтал о ней с тех пор. Я знал. Знал её адрес, знал её телефон, знал всё. Но я трусил. Трусил разрушить тот божественный образ, те незабываемые минуты блаженства. Я сам отказался от своего счастья…

В школе мне достался несчастливый билет. Не очень правильное сравнение. Правильней будет сказать – в школе для меня светила несчастливая звезда. Нет, тоже не то… Ладно, чего уж, в школе меня сделали козлом отпущения. Больно вспоминать те дни оголтелого унижения. Знаете, дети могут быть очень жестокими. Их родители скрывают свою жестокость под вуалью нравоучений, запутанных слов и законов. Детская же жестокость – искренна и нага до костей мозга.

Я рос болезненным и хилым ребёнком. Мой низкий рост, мои тонкие, чуть ли не доходящие до рахитизма руки и ноги, широкий лоб и прядь преждевременных седых волос в копне каштановых завитушек – более чем достаточные поводы для того, чтобы сделать меня всеобщим «мальчиком для битья». Парни били меня чаще, но не так больно – больше унижения, чем боли. Обычно они делали это на уроках физкультуры, в раздевалке – налетали на меня толпой и начинали крутить руки, щипать, валить на пол и наваливаться телами, создавая кучу малу. Один раз я чуть не задохнулся в такой куче. Иногда какой-нибудь шутник садился задницей на моё лицо и пердел. Особо весёлым ребятам нравилось харкать на мою спину. Чтобы зелёная харкотина слизнем ползла по рубахе или свитеру, оставляя уродливый след позора, когда я этого даже не подозревал.

Но если ребята любили издеваться надо мной ради унижений, то Таня Зубенко любила видеть страдания от физической боли. Она была настоящей садисткой – толстуха из неблагополучной семьи, навидавшаяся с пелёнок жестоких потасовок алкоголички матери с отчимом наркоманом. Долгое время одноклассница Таня была выше меня почти на две головы и шире раза в три, если не в четыре. Она била меня редко, но когда это происходило – моё тело покрывалось синяками и гематомами, а в некоторых случаях без обильных кровотечений не обходилось. Один раз в экстатическом порыве избиения, Таня схватила кирпич и обрушила его мне на голову…

Черепно-мозговые травмы заживают достаточно долго. Зато за всё время на больничной койке, уколов, компрессов, таблеток и писанья в утку – никто меня не обижал, если не считать одной престарелой медсестры, ехидно называвшей меня «утконос». Я понятия не имею, почему она решила, что прозвище «утконос» должно меня как-то оскорблять, поскольку я не находил и малейшего сходства между собой и яйцекладущим млекопитающим отряда клоачных.

Можно было пожаловаться родителям, учителям, завучу или, куда уж мелочиться, директрисе школы, снять побои в милиции… Да, можно было… Но я был чрезвычайно замкнутым в себе мальчиком. И ужасно боялся публичного позора. Я предпочитал терпеть избиения и измывания, лишь бы никто больше не знал об этом – ни мои родители, ни бабушка с дедушкой, ни мои учителя, и тем более – ни один милиционер, которых, признаюсь, я очень уважал и страшился.

Этот ужас продлился до девятого класса. Вернее, до конца восьмого. На летних каникулах я не общался ни с кем из школы. Почти всё время проводил на даче с дедушкой и бабушкой, помогал им по хозяйству. Дни тянулись ленивые и жаркие. Я почти никогда не выходил за пределы дачи, коротая свободное время за чтением дедушкиных книг (в основном энциклопедий). Но тем летом у дедушки случился инсульт, а бабушка посчитала нужным остаться в городе, навещая превратившегося в мясной овощ мужа и наивно надеясь на то, что он сможет самостоятельно подняться на ноги…

В общем, летом после восьмого класса я не был на даче. Родители не знали, что со мной делать, чем меня занять, а посему решили оставить всё, как есть… В хрущёвке было душно и пыльно. Выходить во двор я старался как можно реже, чтобы минимизировать насмешки сверстников и ребят постарше. Это может показаться смешным, но практически всё лето я провёл на балконе. Я соорудил настил из старого матраса и подушек, сделал навес, защищающий от солнца. С утра до вечера я торчал на балконе, читал книги и энциклопедии, решал кроссворды, тягал гирю, позаброшенную отцом, обливался водой из пластиковой бутылки, когда становилось сильно жарко, срывал с веток зелёные орехи, чтобы кидаться в обидчиков и тут же прятаться за парапетом… Если бы не свирепые комары и проливные дожди, то все летние ночи провёл бы на балконе.

Родители только плечами разводили.

Магия ли балкона, либо специфика моего метаболизма, либо отцовская гиря, но в девятый класс я пришёл высоким и крепким парнем. Мои худые руки заросли мышцами, а ростом я сделался выше Вовы Дергачёва, которому ещё три месяца назад был чуть ли не по пояс.

Первым делом я избил всё того же Вову Дергачёва. Обычно он выступал зачинщиком столь унизительных для меня потасовок. Избил я его жестоко, не рассчитав сил. Случилось это после занятий, на глазах всей параллели и нескольких зевак из старших классов. Этого события, в принципе, было достаточно, чтобы аж до последнего звонка меня никто не трогал. Правда, несколько раз ещё доводилось помахать кулаками, но из большинства драк я выходил победителем. Да, это очень редкий случай, когда школьная толпа отпускает свой объект для издевательств. Но я доказал право на это приятное исключение. Финальным штрихом моего нового образа мускулистого братка стала гладковыбритая голова. Эту причёску я сохранил и по сей день, поэтому мало кто подозревает, что у меня когда-то росла прядь седых волос.

А Таня Зубенко? Что ж, почему бы и не признаться! Я подкараулил её ночью, на пешеходном мосте, когда она плелась с попойки. Мои прошлые попытки поквитаться проваливались – то я трусил, то Таня шагала в сопровождении кавалеров (в основном солдат, улизнувших в самоволку из части), то просто свидетели ненужные подворачивались. Но тогда поблизости никого не оказалось, а ночь была на редкость безлунной. Мои пальцы сами вцепились в её пухлую шею… Тело я сбросил в Ингул, привязав к нему кусок заранее приготовленной металлической балки – чтобы не всплыло. Там оно, должно быть, покоится и до сих пор – кости, обглоданные бычками…

Почему я не сел в тюрьму за убийство? Меня помиловало простое безразличие друзей и родителей Тани. Никто не спохватился о пропаже девушки. Родителям даже легче стало – сэкономленные на содержание дочери копейки можно было благополучно пропить или купить много-много ацетона, чтобы выпарить зажигалкой в столовой ложке и вколоть в вену одноразовым шприцом, пущенным по кругу для сбора СПИДозного урожая… Списали всё на буйный нрав и непростой возраст девушки, мол, убежала с каким-нибудь хахалем, жизнь новую начала. В Херсон или Первомайск. Может даже на завод устроилась, или швеёй… Всё одно лучше, чем в школе штаны просиживать.

Мне повезло. Сразу же после школы я нашёл работу, на которой числюсь и по сей день. Должность – ассенизатор. Вернее, работал до смерти, которая вот уже не за горами. В разрез бытующему в народе мнению, мол, это ужасная и крайне неблагодарная работа, я не жалуюсь. Запах не такой уж и чудовищный, к нему быстро привыкаешь. Зарплата с надбавками за «вредность». Единственная неприятная часть – погружение шланга в колодец… А так – работа себе как работа. Должен же её кто-то делать. Вот кому я не завидую, так это проктологам и стоматологам. Ну, с проктологами каждому понятно. А почему стоматологи? Да просто у некоторых людей такие грязные рты, что не каждый проктолог туда заглянуть осмелится…

Так что же я делал в Мигее, у стремительных порогов Южного Буга? Да просто захотелось отдохнуть. Взял без спросу рабочий грузовик и поехал. Хорошо ездить на таких машинах: ни один мент не осмелится взмахнуть перед тобой своим вторым пенисом – полосатым жезлом…

Машину я оставил на стоянке одного ресторанчика у дороги. Заплатил им за ночь тем, что выкачал нечистоты из их уличного туалета. Ну, чтоб не распугивать клиентов, пришлось машину поставить как можно дальше от летней площадки, поближе к территории ресторанчика-конкурента.

В глуши лиственного леса, невдалеке от реки, я разбил палатку. В ней и заночевал. А утром, напялив джинсы и распихав по карманам ценные вещи – ключи от машины, мобильник и кошелёк, я отправился на прогулку вдоль берега. Вот не помню, завтракал я перед прогулкой или нет. Зато чётко помню, что сосущего чувства голода в желудке не было.

И догулялся – с небес спустился инопланетный исполин!

И вот лежу я в густых зарослях крапивы. Это мерзкое растение невыносимо жжёт крохотными иголочками лицо, шею и голый торс. Кожа вся покраснела от крапивных ожогов. Позади раздаётся оглушительный скрежет металла, сотрясается земля. Металлическое чудовище шагает.

Нет, я был не прав. Зря подумал, что неинтересен ей. Эта тварь целенаправленно идёт за мной. Она хочет поймать меня, хочет запихнуть в большую колбу, заполненную липкой тягучей жидкостью, хочет отправить на изучение своим хозяевам – маленьким зелёным человечкам с большими головами и чёрными, как кляксы смолы, глазами.

«Беги, Форест, беги!» – пронеслась в голове фраза из фильма. Да, если дебильный парнишка с металлическими скобами для ног смог мчаться быстрее ветра, то что уж говорить обо мне? А ну поднимись, мешок с навозом, вот так, плюй на боль, плюй на усталость, беги, беги, мать твою, беги!

Не знаю какими силами, но вскоре я оказался у кузова своей машины. Дрожащие руки с пятого раза погрузили ключ в замочную скважину, повернули. Отварилась дверь. Вокруг кричали люди. Заводились машины и мчали прочь. В кабину стучались, и я открыл пассажирскую дверь, и тут же салон забился живой массой, дрожащей, кричащей, рыдающей. Она навалилась на меня весом потных от страха тел, мешала вставить ключ в замок зажигания. Я не видел лиц, я ничего не видел кроме мелькающей за частями тел скважины зажигания. Сильно пихнув кого-то локтём, я таки вставил ключ и повернул. Мотор прокашлялся и заглох.

А металлический колосс приближался. Сотрясался, крошился от вибрации асфальт, трескались стёкла в ресторанчиках. Над какофонией рёва моторов, перепуганных криков и лая собак вознёсся чудовищный лязг металла – нижняя конечность инопланетного монстра опустилась на легковушку. Чёрного цвета, кажется, это был «ланос». В нём были люди…

Я вновь повернул ключ и вновь мотор не завёлся. Кто-то кричал на меня, покрывая многоэтажным матом. Не до этого. Я опять повернул ключ. Мотор недовольно прохрипел и зарычал. Завёлся, чтоб его так! Завёлся! Педаль газа в пол, плавный отпуск сцепления – мой родной «зилок» трогается с места. Вторая, третья, четвёртая передача. Я мчу по дороге, а за мной шагает металлическое чудовище. Но скорость его шага ничем не уступает предельной скорости моего служебного драндулета. Вперёд вырвались легковушки. Это чем-то мне напомнило сцену из одного фильма, в котором от лесного пожара спасались звери. Бежали крупные животные и мелкотня, обгоняющая их и вырывающаяся вперёд. Так вот, мой драндулет очень уж походил на неповоротливого бегемота, которого с лёгкостью обгоняют бурундуки и лисицы…

Впереди заглох «горбатый запорожец». Я обошёл его по правой обочине, заглянув мимо воли в глаза водителю – пожилому мужику с лысиной и седыми усами. Его глаза были полны ужаса, но ещё они были полны мольбы: «остановись, друг, подбери меня, не бросай здесь». Но я, как последний трус, поехал дальше. Да, я могу тешить себя, мол, в салоне уже не было места и всё такое… Но ведь залезли на стоянке мне на цистерну и в проём между ней и кузовом люди. И ехали, держась за всё, за что можно было держаться. Там должно было быть ещё место…

Спустя какое-то время раздался чудовищный лязг металла, который мы уже слышали до этого. Бедный старик в «запорожце»…

К счастью, металлический исполин отставал от нас.

Я уж было подумал, что нас пронесло, что мы спаслись и что меня в родном городе Николаеве наградят медалью «за мужество». Ведь выходило, что я спас всех этих людей, которые набились ко мне в грузовик. Но… Всегда есть это дрянное НО!

В зеркало заднего вида я наблюдал обрекающую нас на смерть картину: красные пятна по цилиндрическому телу исполина загорелись ещё ярче, он подобрал нижние конечности и воспарил в воздухе.

В какие-то считанные секунды исполин настиг нас, занёс нижнюю конечность и обрушил на цистерну. В кабине всё перемешалось… Люди превратились в массу израненных, изувеченных, мёртвых, выкрученных, как влажное бельё, тел… Из разорванной цистерны хлынули нечистоты, смешиваясь с кровью…

Тварь полетела дальше. Уничтожать легковушки и сидящих в них перепуганных до смерти людей.

Я лежал в полуживом, полумёртвом месиве. Что-то у меня сломалось, откуда-то текла кровь, но мне было плевать. Я лишь думал о том, что впереди – Южно-Украинская атомная электростанция. И что способна инопланетная погань сделать с её реакторами. Это было бы страшнее Чернобыля…

Болевой шок позволил перестать терзаться подобными мыслями. Я потерял сознание.

*****

Да, друзья мои. Я жив. Хотя не так уж, чтобы совсем по-старому жив. Ну да ладно, в инвалидном кресле провести остаток жизни – не такое уж страшное испытание, хотя поначалу очень непривычно и время от времени тянет на мысли о суициде…

Зато на груди моей весит медаль «за мужество»!!!

Нет, исполин не добрался до реакторов ЮУАЭС. Было бы наивно полагать, что такой объект не находится под защитой нашей доблестной армии. С громадными потерями, но исполина удалось обезвредить. Сейчас его останки изучаются в ведущих мировых научных институтах…

Меня вот другое беспокоит – это был один.

А где же остальные?..

Рыжков Александр

Май 2010 год