Пустые санки

Светло. Свежеструганный пол. Свежеструганные стены и потолок. Солнечный прямоугольник лежит на столе. Стол тоже светлый, только он похож на санки. Не важно. Важно то, что в центре солнечного прямоугольника большая тарелка с яблоками. Яблоки как будто светятся изнутри. Нина надкусывает одно. Маленький-маленький кусочек. Становится тепло и так радостно-радостно. Нина узнала этот дом, его построил папа. Только стола такого нет. А яблоки с яблони под окном.
Еще можно откусить маленький кусочек. Почему маленький? Ведь яблок много! Только почему у яблок странный вкус?
Нина проснулась. У нее во рту краешек пододеяльника. Темно, холодно. Тихо. Только тикают часы, и капает в тарелку репродуктора метроном. Страшно. Нина прислушивается, она слышит свое сердце. Еще один метроном. Еще бы звук! Миша пошевелился. А папа не пришел с ночной смены. Наверное, еще рано. Как хочется вернуться. Вернуться туда, в светлый дом к яблокам на столе. Хотя бы во сне. Нина закрывает глаза.
Доски дома почернели. Солнца нет. В черный прямоугольник тени на пустую тарелку с грязной трещиной капает с потолка. Как метроном. Но лучше стук метронома, чем тишина, заполненная грустными мыслями, чем плохие вести…
Нина открывает глаза. Плохой сон. Нужно вставать. Кажется, становится светлее. Где же папа?
Шаги в коридоре. Папа? Сейчас все шаги похожи. Все ходят одинаково.
Стук в дверь. Нина надевает валенки на голые ноги. Накидывает пальто поверх ночной рубашки. В коридоре еще холоднее.
Прислонившись к стенке, стоит тетя Тоня, соседка, в заснеженной одежде.
— У булочной Филиппова Андрей Алексеевич сидит.
Сердце защемило. Но тетя Тоня переводила дыхание.
— Встать не может. У меня сил нет поднять.
Тетя Тоня отвела глаза.
— Спасибо, — проговорила Нина.
— Миша, Мишенька, вставай. Папа у булочной сидит. Хорошо, что ты у нас остался ночевать.
Нина потрясла брата за плечо.
— Да, встаю, — откликнулся Миша.
Нина вспомнила, как она возвращалась домой от подруги, и на нее чуть не налетел огромный мужик с окровавленными руками. Он держал кус мяса и нож.
Она не закричала, только смотрела на него расширенными от ужаса глазами. Он растянул губы – это мало походило на улыбку.
— Там. Там лошадь. Лошадь сдохла. Мясо!
И Нине почудилось, что сейчас, если они не поторопятся, снова прибежит этот мужик с ножом, и она больше никогда не увидит папы. Нет! Нет, этого не может быть!
— Нина! Нина! Я готов, — вывел ее из оцепенения брат.

Папа сидел в сугробе, он не пытался встать. Они переложили его на санки. Отдышались.
«Третий этаж. Третий этаж. Как высоко. Почему по лестнице нельзя на санках? – думала Нина, когда с братом тянула санки. – Как мы его поднимем? Так высоко…
У парадной Миша взял отца на руки. Третий этаж – это очень высоко…

Нина растапливала печку, а Миша сидел на кровати и смотрел на руки. Руки, лежащие на коленях, ходили ходуном.
— Сейчас. Сейчас, — лепетала Нина, — разгорится, вскипячу водички, схожу за хлебушком.
— Надо еще.
— Что еще? – не поняла Нина.
— Еще что-нибудь.
— В поликлинику схожу, доктора позову.
— У вас есть что-нибудь продать. Нужно еще еды, — твердо сказал брат.
Нина в испуге обернулась на папу. Он не хотел ничего продавать. На секунду ей показалось, что он умер. Нет. Дышит. Спит. Нина приложила палец к губам. Продать… Нина присела к брату.
«Кожа. Кожа есть. Папе зять подарил, — зашептала она. – Папа хотел пальто сшить».
«Что пальто? – выдохнул брат. – Надо выменять на нее что-нибудь».
«Спасибо. Спасибо тебе, Миша, — и Нина притронулась к трясущейся руке. – Без тебя мне никак».

Вечером пришла маленькая женщина, доктор. Она осмотрела папу. И что-то тихо-тихо говорила. А Нина ее не слышала, только повторяла: да, да, да. Она думала, что кроме хлеба есть немного риса, который удалось выменять на кожу. И теперь все будет хорошо.
Папа отказался от хлеба, но ничего. Есть рис. И будет мясо. Объявили о выдаче мяса. Впервые.
Полдня Нина стояла в очереди. Мерзли даже глаза. Но вместо занудной пульсации метронома играла музыка: наши под Москвой одержали первую победу.
— Папа, ты слышал? – Нина первым делом бросилась к отцу.
Отец открыл глаза.
— Представляешь, я мирное время видел.
И тут он услышал музыку, доносящуюся из репродуктора.
— Заиграли, паразиты.
— Что ты, папа! Теперь все пойдет по-другому. Я суп сварю. Смотри, мяса на карточку выдали.
— Не хочу я, — выдохнул папа и закрыл глаза, погрузившись в «мирное время».
Он так называл все, что было до революции.
Нина растопила печку и поставила в кастрюле воду для супа.
Этот удивительный забытый запах. Суп!

Папа с трудом проглотил ложку супа.
— Извини, Ниночка, не могу, — виновато посмотрел на дочь.
Почему они не уехали из города? Никто не верил, что будет так. Два брата воевали. Мама с сестрами эвакуировались с заводом. Институт Нины остался. Она только что поступила в институт. Остался и отец.

Ночью Нине снова снился дом, их дом в Вырице, и яблоки. Из кусочков был выложен портрет Сталина. Он шевелил яблочными усами и говорил: «Победа будет за нами!»
Нина не хотела яблок. Она была сыта и думала: «Вот он подсохнет на солнышке, и я его съем».
Утром Нина подошла к отцу.
— Мне Сталин снился. Он сказал, что мы победим, — сказал она, умолчав о деталях.
— Не знаю. Кто такой Сталин? Откуда он взялся? В революцию о нем ничего не было слышно, — тихо говорил отец. Нина сидела, слушала и думала: «Говорит. Говорит… Может, сегодня поест». А отец продолжал:
— Вот Троцкий – это да. Я сам видел, как он командовал, когда Юденич наступал. Это он на митингах выступал, когда на фронт войска уходили. Он, не Сталин.
Отец замолчал.
— Может, поешь, папа… — попросила Нина.
— Нет, — совсем тихо ответил отец.

Хоронили папу на Волковском. Через неделю. Гроб привезли сослуживцы с Витебского вокзала, где папа проработал лет сорок. Они же довезли до кладбища.
Могила нашлась выкопанная.
До могилы везли гроб на санках.
Санки стали городским транспортом, на них возили воду, дрова, трупы. Иногда встречались люди с пустыми санками.
Угрюмый могильщик с лицом, заросшим щетиной до самых глаз, смерил лопатой гроб и, матюгаясь, полез удлинять могилу. Гроб не помещался. Начало темнеть.
Нина стояла и пыталась запомнить приметы, как найти могилу. Снег кругом, сугробы. Как запомнить… Здесь молодая березка недалеко от дорожки. А там дуб. Дуб, березка.
Нина переминалась с ноги на ногу, пытаясь согреться. В руках держала сумку. Она отложила кусочек мяса, полученный, когда папа был жив, и хлеб за несколько дней.
Наконец, гроб опущен, и комья мерзлой земли ударили по крышке. Когда все было закончено, Нина протянула могильщику сумку. Он сунул туда нос и зло посмотрел.
— Это все?
— Денег вот еще, — Нина выгребла из кармана все деньги. Последние.
Он скривился, забрал деньги, но промолчал.
— Спасибо, — пролепетала Нина.
— Пойдем, — Миша взял Нину за плечо.
Они шли к Обводному.
— Знаешь, выкопает он гроб, — сказала Нина. – Сейчас никто в гробах не хоронит. В простынях…
Миша вздохнул.
— Он могилы по нескольку раз использует. Земля мерзлая. Что он каждый раз копает что ли?
— Как это? – Нина даже остановилась, санки догнали и ударили ее по валенкам.
— Так, — зло бросил Миша. – Хорошо хоть нас не убил. Видела, как он на тебя посмотрел.
Они замолчали.
Санки за ними катились легко. Неестественно легко. Нина их почти не чувствовала. Она постоянно оборачивалась, проверяя, катятся ли они за ней. Пустые санки.

рекомендовать

Автор: Андрей Демьяненко

Родился в Ленинграде, живу в Санкт-Петербурге. Стихи пишу с 14, прозу с 19. Печатался много где. Посмотреть все записи автора Андрей Демьяненко