Я родился в Риге. Там узенькие улочки и невысокие дома. Там прошло моё детство.
Когда родители разошлись, мы с мамой переехали жить в Ленинград. Там я пошёл в школу. Там же прошла вся моя жизнь. Прошла…, но пока не закончилась.
В детстве я очень любил гулять на улице. Летом я любил купаться, зимой на санях кататься. Особенно интересно кататься было с больших гор. В Риге их много и одна из таких огромных гор была у меня прямо во дворе.
В Ленинграде гор нет. Даже холмов нет – сплошь равнина. Поэтому в моём «Ленинградском дворе» была горка искусственная, не настоящая, — деревянная и очень маленькая.
Горка была одна , а детей , желающих скатиться с неё, было много. Возраст у всех был разный, поэтому то здесь всегда выстраивалась длинная очередь и создавалась толчея.
Сначала надо было эту очередь отстоять, отталкивая назад тех, кто пытался прорваться вперед. Затем, по деревянным ступенькам надо было взобраться на верхнюю площадку, волоча за собой саночки за верёвочку. И, только потом, дождавшись того момента, чтобы внизу никого не было, чтоб никого случайно не травмировать санками- можно было скатиться вниз.
После этого спуска надо было быстренько бежать, схватив сани за верёвочку, снова занимать очередь.
И, ради того, чтобы очередь занять пораньше, обычно дети делали так: во время скатывания вниз, не дожидаясь полной остановки саней, не доезжая до конца пути, валились на бок, собственным падением гасили скорость, быстро вскакивали и бежали в конец очереди.
Все равно в конце пути скорости не было никакой, и ехать было не интересно.
Затем всё повторялось снова: медленное движение вверх, быстрый спуск вниз и бегом в конец очереди.
Потом ещё раз и ещё раз, и ничего нового, ничего интересного. Не катание, а «обязаловка» какая-то! Как робот повторяешь одни и те же движения. Никакой радости! Никакого веселья! Никакого раздолья! Никакой новизны!
Да и радоваться здесь по- настоящему никто не умели.
Мне не нравилось такое «катание». К тому же скорости здесь не было никакой. Быстрее не разгонишься, далеко не уедешь – некуда, дом впереди.
В общем, монотонно и не интересно.
То ли дело настоящие горки — не искусственные. Большие и, даже маленькие. Где-то имеется большой трамплин, а где-то маленький трамплинчик. А, где-то сразу несколько трамплинчиков подряд.
Все трамплины разные. Одни больше, другие поменьше. И, у каждого свой характер, своя непокорность. А, есть и такие, что на них так высоко подлетаешь, что и приземляться то- страшно! Аж, дух захватывает! Со стороны на них смотреть — уже страшно.
Склон у гор ( настоящих гор, а не деревянных горочек), бывает пологий, а бывает и крутой.
Если склон пологий, то он, как правило, очень длинный. И дорога сплошной лёд. И вот, мчишься на санях по этой ледяной трассе вниз, а скорость всё увеличивается и увеличивается. Ощущение непередаваемое. Как будто в самолёте сидишь, а он разгоняется всё быстрее и быстрее, чтобы потом взлететь.
В самом низу горки — ты уже не едешь, а почти что летишь.
Бешеный спуск закончился и впереди тебя ждёт прямая ровная ледяная трасса, по которой ты мчишься на огромной скорости. Тоже здорово, так вот, мчаться по ровной поверхности.
Скорость постепенно сама гасится. Можно расслабиться и ждать полной остановки. Для полноты чувств можно даже глаза закрыть при этом. Ощущения невероятные, фантастические.
Если склон горы крутой — тоже хорошо. На коротком отрезке пути скорость такая огромная, что кажется, будто ты совершаешь затяжной прыжок.
Ну, а если внизу тебя ожидает ещё и трамплинчик, после скатывания вниз, которое больше похоже на падение, тебя ожидает совершенно неожиданный бросок вверх, после которого происходит естественное падение.
И, если тебе удалось удержаться на санях, если тебе удалось удержать равновесие и не упасть, то впереди тебя ждёт победная прямая дорога к финишу.
Вот, где раздолье!
Вот, где радость бытия!
Вот, где праздник жизни!
2
На этих горках каждой зимой всегда собирается много шумной и весёлой детворы, живущей неподалеку.
Одеты все одинаково, как и я: в шубку плотно застёгнутую на все пуговицы, подпоясанную ремешком, и в шапку ушанку, с опущенными клапанами, завязанную бантиком на подбородке, в тёплых штанах, с тесёмочкой на штанинах, натянутой на валенки, с тем, чтобы снег внутрь не смог попасть. А на руках шерстяные рукавички, связанные между собой резиночкой, для того, чтоб рукавичка не упала в снег и не затерялась при этом, если её понадобится снять.
В такой «Северной экипировке» «врешь-не возьмешь», можно было кувыркаться в снегу сколько угодно, снег внутрь не проникал. Можно было скатываться с горы и без санок, на попе, например, на спине, на животе, головой вперед или головой назад, либо на корточках.
А, некоторые, особенно одаренные, особо продвинутые и авантюрные демонстрировали скатывание вниз с горы, стоя на собственной голове, помогая руками и ногами для устойчивости.
Не всегда это у них удачно получалось, но это и не важно. Главное то, что они пробовали это сделать и при этом, всем было очень весело.
После спуска, непременно предстоял подъем на верх, который тоже, был не менее интересен, и не походил скорее не на восхождение на горку, а на «во сползание» на нее, с периодическим непроизвольным срыванием и скатыванием вниз под собственные вопли…
Это вам не деревянные искусственные маленькие, дурацкие горки, где главным является очередь, а не скатывание на санях.
Днём, конечно, здорово было кататься с гор, особенно когда на голубом небосклоне ярко светило и, даже пригревало зимнее солнышко. Но, вечером, после захода солнца, было особенно интересно кататься с гор.
Освещение было тусклым и видно вокруг было лишь потому, что снег отражал свет, исходящей от огромной луны и ярких далёких звёзд.
Всё вокруг становилось каким-то сказочным и загадочным, а любые предметы принимали какие-то причудливые нереальные формы. Воздух становился сиренево-серебристым, таким он становился только после захода солнца.
Скорость, с которой скатывались с горы на санях, в этот момент казалась какой-то бешенной, сумасшедшей, нереальной. А на трамплинчике, вообще улетал куда-то на седьмое небо прямо к звёздам.
И, не смотря на то, что после прыжка вверх, каждый раз приходилось возвращаться на землю нашу «бренную»- всё равно такое катание с гор казалось фантастически нереальным.
Ну как было не орать во время такого дикого спуска! Как было не ликовать во время кувыркания, летания и падения.
Здесь все громко орали. Здесь было очень шумно. Здесь всем было весело.
Орали, когда на санках на бешеной скорости летели с горы. Орали потом, рассказывая о своих ощущениях во время быстрой езды и демонстрируя, как при этом орали.
Здесь царил настоящий праздник! Здесь всегда было настоящее веселье!
3
… А, ещё во время вечерних прогулок можно было упасть в снег на спину, лежать и не шевелиться. Только друзей надо было вовремя оповестить, предварительно сообщив всем: «Я сплю», чтоб не приставали. Иначе, непременно кто-нибудь полезет поднимать или кто-нибудь вздумает бороться.
А, кто-то, просто сверху упадёт и, если, он при этом громко крикнет «куча-мала», — тогда «держись-берегись». Отползай в сторону, пока не поздно. Ибо этот клич будет означать для всех ни что иное, как команду навалиться всем друг на друга. Но, в самом –то низу-я! И меня такое положение дел не устраивает. Когда куча: нужно постараться быть на самом верху, а не внизу.
Но, «куча-мала» — была редко. «Куча-мала» хороша на равнине, чтобы создавать хоть искусственную, но всё же горочку.
Здесь же все были в восторге от скатывания с гор и оставаясь незамеченным лежать на снегу можно было долго. Холодно не было. Было комфортно и, даже, жарко. И, казалось, что если сейчас закроешь глаза, то непременно уснёшь. Но, здесь спать было нельзя. Спать полагалось дама на своей кровати, а не на снегу. И домой уже надо было торопиться, потому что время было позднее. Во время праздника время всегда летит быстро. А, так не хотелось уходить с улицы! Так хотелось ещё покувыркаться, да поваляться на снегу!
Однако, о времени забывать было нельзя. И, если прийти домой слишком поздно, то могло последовать самое суровое наказание, какое только возможно-на следующий день могли не выпустить гулять, а заставить сидеть дома.
Это была страшная пытка. Из окна моей квартиры мне мучительно больно было наблюдать, как катаются с горки на санках мои друзья, видеть, как они веселятся, радуясь жизни и слышать их звонкий смех. Они кричали так громко, что слышно было сквозь наглухо закрытые окна…
Так о чём же мечтал, тот маленький мальчик, который устал и теперь отдыхая, лежал на снегу, смотрел на звёзды, на луну и ему было уже пора домой?
Я помню… Ни смотря на то, что это было очень давно, я точно помню, о чём я тогда мечтал.
А, мечтал я о том, чтоб родители перестали бы ссориться и помирились бы раз и навсегда. Для меня была непонятна их ненависть друг к другу, ведь я любил их обоих.
Мечтал я ещё и о том, чтоб побыстрее вырасти. Стать взрослым, стать самостоятельным, чтоб самому за себя всё решать.
Мечтал я и о том, чтоб снова увидеть девочку по имени Инга, из соседнего двора, которая почему то давно не приходит гулять на горку, кататься на санках.
4
Всех местных ребятишек я хорошо знал и среди них был мой самый близкий друг-Вовка.
Он жил в доме напротив моего дома, но по другую сторону горы, с вершины которой мы отчётливо видели крыши наших домов. И, домики то наши были двух этажные, похожие друг на друга. И каждый из нас жил на втором этаже, последнем этаже своего дома.
Вот здесь, на этой горке, когда то мы с Вовкой и познакомились и стали закадычными друзьями, настолько, что наши родители, глядя на нас, тоже подружились и стали ходить друг к другу в гости.
После прогулки сначала мы шли к Вовке, надо было ему помочь занести санки домой.
У нас с ним были одни сани на двоих, точнее говоря, это были Вовкины сани. У меня своих саней не было. Но, мы с ним были друзья, а это означало, что его сани были нашими, общими.
Мы были маленькие, а санки были большие и тяжелые с огромной спинкой. И нам надо было их затащить на второй этаж, на лестничную площадку, где находилась Вовкина квартира.
Одномаршевая деревянная лестница со скрипучими ступеньками вела к этой площадке.
Мы с Вовкой, в своих «многочисленных одеждах» были столь не поворотливы и неуклюжи, а ступеньки были для нас столь высоки, что подняться шаг за шагом, по этой лестнице, как поднимаются взрослые люди, для нас в данной экипировке не представлялось сколько-нибудь возможным. Тем более в одеждах, которая быстро становилась мокрой от того и скользкой, так как в помещении было очень тепло.
Поэтому подъем саней мы с ним производили таким образом: Вовка ложился на ступеньки, брал в руки верёвочку от саней, тянул её за собой и полз наверх, как только мог, иногда боком, а иногда, даже, ногами вверх.
А я в это время толкал сани сзади. Иногда руками, иногда плечом, но чаще всего головой.
При этом, естественно, я тоже полз наверх, стараясь не сорваться, потому как: ну ,очень скользко было.
Свой подъем мы непременно сопровождали весёлыми, громкими, бодрящими, вспомогательными криками и смехом.
И, как правило, не дотянув буквально чуть-чуть до верхней площадке, якобы в конце обессилив, мы с Вовкой вместе с санями срывались вниз и кубарем катились вперемежку аж до самого конца, до самой нижней площадки, тщетно пытаясь приостановить падение-кувыркание вниз, стараясь за что-нибудь уцепиться.
Надежные многочисленные одежды оберегали нас от любого травмирования. Единственным незащищенным местом было лицо. Зная это и всё время помня об этом, мы с Вовкой во время скатывания по ступенькам вниз прикрывали эту часть тела холодными и мокрыми шерстяными рукавицами.
Очутившись в самом низу, мы с ним хохотали так, что долго не в силах были подняться с пола.
Наконец, насмеявшись вдоволь, сосредоточившись, подбадривая друг друга крылатыми фразами, и уверяя друг друга в том, что в это раз наше восхождение непременно будет успешным, мы возобновляли попытку поднятия саней на второй этаж по крутой лестнице.
Однако, это было не так легко и просто. Ноги скользили, сани были тяжелые, бодрящие крики и душивший нас смех, отнимали у нас с Вовкой остатки сил. И мы, в конце обессилив, опять не дотянув до заветной цели, умирая от смеха, кубарем скатываемся вниз.
Все последующие попытки, так же терпели «фиаско», а сил становилось всё меньше и меньше.
И, неизвестно, когда бы наше восхождение оказалось бы успешным, если бы на лестничной площадке не появлялась бы Вовкина бабушка, которой вероятно изрядно надоел шум, гам и наша возня на лестнице.
Она не сердилась на нас. Она улыбалась. Она была очень добрая и мудрая женщина.
5
-«Ну что, чертенята, никак?» – интересовалась она, -«может мне вам помочь, а то вы и до утра не справитесь?»
-«Не надо бабуля», кричали мы с Вовкой, «мы- сами».
-«Но, у вас же не получается», протестовала она.
-«»Сейчас получится», отвечали мы.
И, действительно. В этот раз нам с Вовкой удавалось дотянуть сани до площадки верхнего второго этажа. Санки на ночь оставались здесь, как Вовка говорил: « в гараже», а мы заходили к нему в комнату.
Вовка сразу же начинал раздеваться, стаскивая и стягивая с себя все одежды одновременно, даже вместе с трусами, потому что и те были мокрыми. А, я оставался стоять при входе на половой тряпке, не решаясь пройти вперед, потому что с меня стекла вода, как с гуся.
Я зашел ненадолго. Всего на одну минутку, больше нельзя. Больше времени нет.
Мне давно надо было домой, но у меня был свой интерес, своя тайна, свой смысл в этом визите. И, не зайти к Вовке я никак не мог…
Любил я Вовкину комнату. Мне всегда нравилось приходить к нему в гости и играть с ним в разные игры.
А, Вовке нравилась моя комната, он мне говорил об этом. И он ко мне так же любил приходить в гости.
Его комната была большая, но очень уютная. Посередине стоял круглый стол, накрытый красной скатертью с бахромой. Над ним — абажур, тоже с бахромой. С боку — печь, в которой горели дрова, отчего в комнате было тепло и радужно. Вовкина кровать рядом с окном. Вот это окно как раз и было предметом моего изучения.
-«Серёжа, чаю будешь?», спросила Вовкина бабушка.
-«Нет», ответил я, внимательно глядя на Вовкино окно.
-«А, пирожок с капустой будешь? Я сама пекла. Хочешь кусочек?»-услышал я голос Вовкиной бабушки.
-«Нет», быстро отвечал я, «мне домой пора, а то поздно уже. Влетит мне».
И, все же я продолжал стоять, как вкопанный, не теряя надежду увидеть в окне…
-«Может, всё же, разденешься и пройдешь в комнату?», продолжала настаивать Вовкина бабушка.
-«Раздевайся, проходи, сейчас играть будем», поддержал Вовка свою бабушку.
Он уже успел полностью раздеться и сейчас не спеша развешивал на верёвочки все свои вещи вокруг горячей печи.
А его бабушка, всё это время, с лукавой улыбкой поглядывала на меня. Она-то знала об истинной цели моего визита к ним. Догадывалась, это уж точно.
А я продолжал стоять у самого входа, не смея приблизиться к окну, чтоб не наследить. Потому что с меня текло, как со снеговика, которого принесли в баню.
Однако, пора было уходить. И, хотя по времени это был ещё не предел, не «край», но до этого доводить ситуацию было категорически нельзя. Иначе вечерние прогулки в последующие дни, были бы под большим сомнением.
«Предел» или «край» — это когда моя мама организовывает мои поиски, и что меня всегда удивляло: сразу же, безошибочно меня находит.
И, в этом случае, в качестве весомого аргумента, можно было заполучить затрещину, а, иногда и не одну.
Они были абсолютно нечувствительны и смехотворны в такой то шапке-каске. Но, всё равно! Всем своим видом, мне надо было показать, что мне стыдно за то, что я вовремя не явился с прогулки. Такое больше не повторится никогда в жизни!
Глаза в пол, скорбное выражение лица, часто хлопать ресницами и не шевелиться-тогда отстанут.
Такими приёмами самообороны в совершенстве владеет каждый ребёнок. Применял на практике и я их.
Хуже было, если в качестве сильного аргумента меня брали за шиворот и начинали интенсивно трясти, и что-то там при этом причитая, награждая не заслуженными эпитетами. Хуже, потому что мне всегда при этой экзекуции становилось жутко смешно. И свой смех я не сдержать, не спрятать не мог.
Такой поворот дела, а точнее говоря, моя реакция на наказание, не устраивала мою маму, (папа меня никогда не наказывал), и меня начинали трясти ещё сильнее. Но, чем сильнее меня трясли, тем смешнее мне становилось.
-«Теперь ты понял?», спрашивала меня мама.
-«Да, конечно», отвечал я, борясь с желанием рассмеяться.
-«Что ты понял?»
-«Я больше не буду», отвечал я, не уточняя, что «не буду», меня оставляли в покое. Наказание прекращалось. Порка заканчивалась.
И хотя, на практике, меня трясли и отпускали затрещины очень редко. Это были единичные случаи. Но, почему то они запомнились.
6
Напротив Вовкиного дома стоял другой такой же дом, близко так, почти вплотную.
Улочка между домами была очень узенькая. Рига, как я уже говорил, это город с узенькими улочками.
Прямо напротив Вовкиного окна-было другое окно. Вот там-то, как раз и жила та самая девочка, которую звали Инга и которая куда-то пропала.
А, ещё из Вовкиного окна была видна крыша соседнего дома, и мне всегда казалось, когда мы общались с Ингой, что она жила под самой крышей.
Летом, когда можно было открывать окна нараспашку, мы, втроём, любили поболтать обо всём на свете.
Расстояние между нами было близкое, поэтому повышать голос во время общения, было не нужно. Тем более, что голоса у нас в этом возрасте, отличались особой громкостью и звонкостью.
В одном окне мы с Вовкой, в другом Инга, а внизу под нами куда-то торопились пешеходы, и некоторые из них, с интересом поглядывали на нас, оказавшись невольными свидетелями наших бесхитростных и незатейливых бесед.
Иногда мы общались с этими людьми, задавая вопросы и они, как правило, охотно отвечали на них.
Мы интересовались: «сколько сейчас время?», как будто для нас это было очень важно.
Или спрашивали: «а, вы на работу торопитесь? – «нет», «а куда, в магазин? А, что вы там хотите купить?» Нам отвечали. Мы запоминали, детская память цепкая. И на обратном пути, мы непременно уточняли у этих людей, всё ли они приобрели из того, что планировали?
А, один случай мне особо запомнился…
-«Дяденька, а куда вы идёте?», спросили мы у мужчины средних лет, который шел, как нам показалось, куда-то очень решительно.
-«В магазин», коротко ответил он, не поднимая на нас головы.
-«А, что вы там хотите купить?», не унимались мы.
-«Бутылку водки».
-«А зачем?»
-«Чтобы выпить», уверенно отвечал тот.
-«А зачем?»
-«Чтоб смысл жизни понять!»
-«А зачем?», кричали мы ему вдогонку, но он нас уже не слышал.
А через некоторое время, мы его увидели вновь. То, что мы увидели, рассмешило нас до слёз.
Мужчина шёл назад размашистой и неуверенной походкой. Его откровенно «штормило» и наша без того узенькая улочка, наверняка ему в этот момент казалась невероятно узкой. Он шёл зигзагом, поочерёдно врезаясь то в один дом, то в другой, стараясь изо всех сил не упасть.
Мы дружно закричали: «Ну, как? Вы поняли, в чём смысл жизни?»
Мужчина не отвечал. Он нас не слышал. Он ничего в этот момент не слышал и ничего вокруг не видел и вел его домой внутренний механизм-автопилот.
…Долго мы потом с Вовкой и Ингой имитировали походку человека, познавшего смысл жизни, поочереди, каждый раз «умирая со смеха».
Мы нравились прохожим. Мы это видели. Дети сразу замечают, кто как к ним относится и никогда не ошибаются в своей оценке.
И внешность у нас была интересная и ярко выраженная. Могу себе представить, как это всё выглядело со стороны: из окон второго этажа, друг напротив друга, выглядывают три симпатичные весёлые мордашки и о чем-то щебечут между собой.
Инга была блондинка с длинными кудрявыми волосами и с огромными голубыми глазами. Вовка был брюнет: чёрные волосы, чёрные глаза и всегда. Даже зимой, загорелый цвет лица. А, я был просто весёлый, симпатичный блондин.
Мы с Ингой были примерно одного возраста, а Вовка был на год младше нас. Про себя я Ингу называл Мальвиной. Дома у меня была книжка с приключениями Буратино. Читать я тогда ещё не умел. Эту сказку мне мама прочитала выразительные, но картинки в книжке были очень выразительные и я любил их разглядывать. Правда волосы у Мальвины были, кажется, фиолетовые, сейчас я этого точно не помню, но белые волосы, такие, как были у Инги, мне больше нравились.
Один раз, я всё же решился и сказал Инге, что она похожа на Мальвину, но у Мальвины волосы фиолетовые, а мне как раз нравятся белые волосы.
-«Фиолетовых волос не бывает», быстро ответила она, «это неестественный цвет волос».
Думаю, что это был мой самый первый в жизни комплимент даме, впрочем, быть может, не совсем удачный.
…Родители у Инги были латыши и дома, между собой они общались только на латышском языке. Поэтому, этот язык Инга знала лучше, чем русский, на котором она говорила с лёгким акцентом, что придавало ей неповторимый особый шарм.
Общаться друг с другом, не выходя из своих комнат, мы могли часами. Но делать это можно только в тёплую погоду.
А сейчас была зима, на улице мороз. Окна открывать было нельзя, чтобы не выветривать тепло из помещения. А ещё на них висели занавески, чтобы в доме было поуютнее, да потеплее. И мы с Вовкой были лишены возможности позвать Ингу через открытое окно. А на улицу она не выходила уже давно, и я откровенно скучал по ней. Раньше мы всегда гуляли вместе.
-«Может быть, она заболела и сидит дома, потому что родители её не выпускают», гадали мы с Вовкой, «может быть, что-нибудь случилось, и она в больницу попала?». А Вовка вообще предположил, что она теперь дружит с другими ребятами и вместе с ними гуляет.
Так или иначе, но мы с ним давно уже её не видели, а как узнать, что с ней случилось нам было невдомёк.
Вовке то хорошо. Ему повезло. Его окно, как раз напротив окна Инги находится. И, хотя бы иногда, он должен был её видеть, хоть мельком. Раньше то, он видел её!
Ну и что с того, что окна наглухо зашторены занавеской! Иногда занавески должны же открываться!
Однако Вовка утверждал, что давно уже Ингу не видел. Я упрекал его, говорил, что всё дело в том, что он в последнее время не так часто в окно смотрит.
Он уверял меня, что это не так. И, смотрит в окно он довольно-таки часто. И, в качестве доказательства своего любопытства, он мне поведал историю о том, что как то поздним вечером, правда, это было очень давно, видел Ингу голой, без одежды. И она, увидев, что он за ней наблюдает, показала ему свою попу.
Я ему не верил. Выдумал он это, чтобы мне насадить, с вредничал слегка.
Она не такая. Зачем ей это надо, Вовке попу свою показывать? Врал Вовка! Я его хорошо знал.
Лучше бы сейчас почаще в окно поглядывал, врун несчастный! Все равно ведь, рано или поздно занавески то отодвинутся, можно будет увидеть Ингу и помахать ей рукой, улыбнуться.
И, после этого, она обязательно выйдет гулять.
7
…В нашей компании была ещё одна девочка. Иногда она гуляла вместе с нами. Звали её Вера. Она была старшей из нас и уже ходила в школу. Она нам сказала, что учится во втором классе, но мы то с Вовкой догадывались, что она первоклассница. Но, разоблачать мы её не торопились. Делали вид, что верим ей. В конце концов, какая разница, в каком она классе учится в первом или во втором. Так что иногда мы гуляли и вчетвером. И в этом случае мы очень любили потолкаться и побороться, /pда в снегу покувыркаться.
Вера очень любила первой нападать на меня. Мне бы тогда хотелось, чтобы это была Инга. Но, ничего не поделаешь, так получалось.
И пока мы с Верой боролись в снегу, причём победа была на её стороне по причине её старшинства надо мной, Инга заваливала в снег моего друга Вовку. Легко и непринужденно по той же причине…
В последнее же время мы гуляли только с Вовкой вдвоем, и встретив случайно Веру, поведали ей о том, что мы давно уже не видели Ингу, волнуемся, что с ней.
Вера была старшей из нас, а значит самой умной. И она нам подсказала то, о чем мы сами тогда догадаться не могли.
-«Надо сходить к ней домой и всё узнать», предложила она.
-«Но мы не знаем где её квартира», возразили мы.
-«Зарасти», ответила она, «где окно находится — они знают, где дом находится — они знают, а где её квартира находится, они не знают».
-«Не знаем», сказали мы, «там вход с другой стороны дома и мы у неё дома ни разу не были».
-«Ингин» дом в точности такой же как и Вовкин», сказала Вера, «правильно?»
-«Правильно», согласились мы.
-«Значит и квартира та же, что и у Вовки», заключила Вера, «правильно»?
-«Наверное», ответили мы.
-«Идем!», решительно сказала Вера.
-«Куда?»
-«К Инге!»
-«Идём!», согласились мы.
И мы пошли втроём в гости к Инге.
Действительно, такой же подъезд, что и у Вовки, такая же дверь, и такая же деревянная лестница, ведущая на второй этаж. И пахнет так же.
Санки мы оставили на улице. В то время и в том месте это было допустимо: не воровали. Другие были времена. Да и подъезды никогда не закрывали ни на замок, ни на засов. Зачем?
Поднялись наверх, постучали в дверь. Точнее говоря, стучала в дверь Вера, а мы с Вовкой стояли рядом с боков, как два часовых снеговика-охранника.
-«Вам кого, ребятки?»
-«Здравствуйте, а Ингу можно?», спросили мы в один голос.
-«Здравствуйте, какую Ингу?», не понял мужчина.
-«Это дочка», услышали мы женский голос из глубины комнаты.
-«А-а-а», догадался мужчина, тогда понятно, «а вы знаете ребятки: они переехали».
-«Куда?»
-«Туда, где раньше жили мы. А, здесь мы теперь живем. Мы обменялись. Квартирами обменялись».
-«А, где вы раньше жили», спросила Вера.
-«А, куда они теперь переехали?», спросил Вовка.
-«А, зачем вы обменялись?», спросил я.
Мужчина засмеялся.
-«Обменялись мы потому, что мы захотели здесь жить, а они там, где мы раньше жили».
-«А, где вы раньше жили?», повторила свой вопрос Вера.
-«В Сегулде», ответил мужчина.
-«А, где это?», спросила Вера.
-«Далеко. Пешком не дойдете. На автобусе надо ехать, Ну, что, дать вам адрес? Поедите туда?»
Мы знаем, что туда не поедем. Кто нас отпустит? Нам двор-то покидать без спроса запрещено. А, уж в какой-то другой город ехать – это исключено.
-«Нет, не надо», ответили мы, «спасибо, до свидания».
-«До свидания», сказал мужчина и закрыл дверь.
И, мы стали осторожно спускаться по деревянной скрипучей лестнице.
8
За огромным столом сидел один-одинёшенек седой грузный мужчина. На столе было много пустых чистых тарелок, вилок, ножей, бутылок и много-много всяких нарезок и салатов.
Стол был накрыт. Ожидались гости. Множество гостей. Сегодня был юбилей, мужчине исполнялось семьдесят.
На кухне было шумно. Там хлопотала его жена, дочка и кое-кто из родственников, вызвавшиеся помочь в приготовлении праздничного обеда, в сервировке стола.
Периодически открывалась дверь, кто-то заходил быстро в комнату, ставил на стол новое блюдо и вновь исчезал, плотно закрыв за собой дверь.
У мужчины в руках был старый потертый альбом с фотографиями. Он не спеша его перелистывал.
Он хотел помочь на кухне, но его выгнали. Сказали, чтобы не мешал. Вот, от нечего делать, он и потянулся к старому потертому альбому, с черно-белыми фотографиями.
Пока еще не собрались гости. Пока не стало весело и торжественно. Пока еще никто не произнес красивых, заранее приготовленных речей. Никто еще не поднял тост за здоровье, поэтому все еще трезвые. Да и нет еще пока никого. Будут с минуты на минуту…
Неожиданно в руках у мужчины оказалась маленькая фотография, как послание из далекого детства. На ней был изображен он, его друг Вовка, девочка Инга и вторая девочка, которую звали Вера. Вся четверка сидела за праздничным столом, и пила чай с тортом. Интересно то, что на фотографии, особенно выразительно было видно, что уж очень он внимательно с улыбкой смотрит на Ингу. Та смотрит в объектив. А, Вера смотрит на него, на маленького Серёжу. Вовка пьет чай с тортом. Он ни на кого не смотрит. Он тортом увлечен.
Мужчина посмотрел на обратную сторону маленькой черно-белой фотографии. Там аккуратным подчерком, карандашом было написано: « День рождения у Сережи. Ему пять лет».
И всё, больше ничего…
-«Подумать только», вздохнул мужчина, «шестьдесят пять лет назад. С ума можно сойти… А как будто вчера»…
