Мельник

Да, ваше благородие, мельник я. Муку вот крестьянам нашего уезда мелю. Никак нет, колдовать не научен! Поклёп это. Знаю чей… Трифон кривой напраслину на меня возвёл. Брешет он, господин офицер. Ей- Богу, брешет! Гад. Заговорил ему зуб больной, ну: заодно и от пьянства тоже. Жена его очень просила. Так он от трезвости лютует, что твой пёс. Ну: ничего… Он у меня еще от чертей ночью побегает. Что? Что я там шепчу? Ничего, удивляюсь – откель слухи гнусные пошли. Нешто я на колдуна похож? Али не икона вон в красном углу висит? Али я в церкви не бываю? Отца Агафия спросите. Он подтвердит. Батюшка человек честный. И выпить любит… Что я опять шепчу? Да ничего, ваше высокородие! Говорю – ушица стынет и водка греется. Вы б откушали с дороги. Ушица знатная. Водяной мне хорошей рыбки подогнал. Что? Да шучу я, шучу. Нешто в наш просвещенный век еще кто-то в водяных верит? Матушка-царица вон с Вольтером переписывается. Откель знаю? Мать твою… Следи за языком, дурак. Что? Да барин заезжий говорил и парсуну этого Вольтера показывал. Рожа у него гнусная. У кого? Да у обоих. И у барина, и у Вольтера. Скажу я вам, господин офицер, беда от этих образованных! Всё напакостить норовят. Емелька Пугачёв и то меньше вреда империи принёс, чем эти грамотные. Так точно, соображаю. Ваше здоровье! Ушицей с расстегайчиком закусите. Барин, а у вас кошелечек выпал. Ну как не ваш, когда именно ваш? Сам видел: как он у вас из кармана мундира выскочил. По звуку слыхать – золотишко там. Ну, за счастливую находку! Закусывайте, ваше сиятельство. Что б ты сдох! Чего-с? Говорю: ещё чарочку соорудить вам? Ваше здоровье! Девок? Это в деревню, к старосте. Третий дом от угла. Кучер! Сюда иди! Помоги его благородию в коляску забраться. Видишь – сумлел он от духоты да усталости. Счастливого пути, Ваше величество! Калёный лом тебе в ж.. !

Нда, визитец. Тридцать рублей золотом псу в … Кто ж донёс? Узнаю, ох узнаю. Про чертей я погорячился. Не вожу я дружбы с их племенем, хотя и очень предлагают. Не по мне. Мне иные друзья ближе. Те, кто выходил меня раненного, когда я от карателей Михельсона спасался. Помню – как полз, след кровавый оставляя. Как Богу молился, что б спас. А Он с креста смотрит и будто говорит:« Я мол за вас страдал – и тебе не грех помучиться!» Только вот не хочу я мучиться. Я и к Емельяну пошел, чтоб мучений больше не было. Чтоб бары людей заживо не жрали.
Славно мы с батькой–Емелей по Руси погуляли. Сколько ужаса на сытых навели, сколько надежды голодным дали! Только вот продали нас. Верхушка казацкая. Казнили Емельяна. А по Волге плоты плыли с повешенными. Друзьями моими да товарищами. А я вот ушёл. Уполз – вернее будет. Пуля меж рёбер застряла. Думал – всё! Да нет… Глаза открыл – то ли старик, то ли нет. А одёжа как у бабы, на другую сторону застёгнута. И борода аж до полу. Смотрит на меня и говорит: « Ну, помог тебе Бог твой? Или Он только голоса богатых слышит?» Молча снял я крестик с груди и на ветку дерева его повесил. Мужик от удовольствия аж лаптем притопнул. Говорит : « Ну: пойдём, добрый молодец. Помогу тебе, от погони укрою и раны залечу». Пошли. Спас он меня. Леший. К своим вывел. В лесу по заповедной тропе к его народу вышли. К тем, кто на этой земле ещё до людей жил. Жил я у них долго. Слушал песни их древние, сказы прекрасные. С водяными водку пил, охочи они до неё. Леший тож не откажется, а всё ж не так. У Бабы–Яги пироги откушивал. Брехню про неё люди несут. Какая там нога костяная? Всё при ней. Статная, высокая, умная. Пожилая, конечно. Волосы седые, морщины. Она ж ещё князя Буса–Белояра видела. Помогала славянам, чем могла. А когда Ольга заветный град Коростень сожгла и веру чуждую на Русь притащила, ушла Яга в леса дремучие. Так и живёт тут, с соплеменниками. Мудрость древнюю хранит. Крупицы той мудрости и мне перепали. Болезни могу лечить, а могу и наоборот. Древняя правда сурова. Делаешь недоброе – получи сто крат зла в ответ. Справедливо и понятно. Не то, что у попов. Людей к смирению и покорности зовут, а сами в три горла жрут и золотишком не брезгуют. Узнали б они про меня… Точно б сожгли. И меня, и мельницу мою. Ладно, ещё поквитаемся…

В ночь, когда первая полная луна встаёт над весенним лесом, смотрели мы с Ягой в чару с водой заговоренной. Будущее чаяли увидеть. Увидели. Видел я: горят церкви и летят колокола на землю, голодные богатых на штыки ружей насаживают, землю помещичью бедноте раздают. Обрадовался я. А Яга совсем загрустила. «Глупый ты, — говорит. — Одно слово – человек. Крови-то сколько прольётся. Чему ж радоваться?» Повздорили мы с ней. Пришлось в мир к людям возвращаться. Мельницу вот справил, документы мне водяные подарили. Утоп какой–то мещанин из Уржума-города. Вот я его фамилию и принял. С золотом Леший помог. В лесу заблудиться просто. И бедному, и богатому. А особенно когда Хозяин Лесной того желает. Взятку тому, взятку этому. И вот я хозяин мельницы. Свободный человек. Живу у реки, пшеницу да рожь мелю. По вечерам книги читаю. Того ж Вольтера. Хоть и не нравится он мне. По душе больше греки древние: Софокл с Эврипидом или Боккаччо. В полнолуние с водяным водку пьём. Русалки нам песни дивные поют. Леший часто заходит. Раз даже Марья–Моревна приходила. Просила купить ей парчи заморской на платье. Купил. Для того и мельница моя стоит. Им-то в мир нельзя, а мне можно. Вот и исполняю просьбы ихние. Да жду – когда время славное придёт. Когда бар да попов на виселицу потащат. Я доживу. Спасибо Яге – травы особые знаю. Доживу. Поквитаюсь за батюшку-Емельяна.

Темнеет. Сомы хвостами у запруды бьют. Ветер стих. Слышно: как леший в лесу хохочет. Знать: кто-то из лесу не вернётся. Да хрен с ним. Настроение плохое. Этот офицеришка душу разбередил. Жизнь свою вспоминать начал. А прошлое – есть прошлое. Будущее великое меня ждёт. Ради него жить буду. Домик родительский, папенька купец, матушка из дворян, репетиторы по латыни и французскому (Греческий папенька знали хорошо. Он родом из южного городка, где греков – как собак нестрелянных), любовь к княжеской дочке, нож в спину братцу её, ватага разбойничья, армия царя-Емельяна… Всё это прошлое. Позвать водяного на чарку что-ли? Не придёт. Сегодня луна на ущерб. Занят он. Тоскливо-то как! Вспомнилось – когда Яга чашу с водой заговорённой убирала, увидел я чудное. Москва. Дома громадные. Зал большой, людьми набитый. А на помосте деревянном стоит мужик. Роста невысокого, волосы расхристанные. А голос… В самое дно глубины души проникает. Отрывок его песни навсегда в память врезался.
« Мы успели. В гости к Богу не бывает опозданий.
Да что ж нам ангелы поют такими злыми голосами?!
Или – это колокольчик весь затрясся от рыданий,
Или я кричу коням – чтоб не несли по снегу сани…»
Встречусь я с ним. Обязательно встречусь. Сколько надо – столько подожду. А пока… Пока буду мужикам тёмным муку молоть да болезни лечить. А бабам любимых привораживать, да соперниц изводить. Хороша водка под балычок! Кикимор что – ли позвать? Да ну их. Шумные и глупые. Сам выпью. С саблей, что сам Емельян мне подарил, чокнусь. Песню его любимую про ворона спою. Долго еще ждать времени того прекрасного, ох долго. Но, я дождусь. Я ведь не иконам кланяюсь. Я Правдой исконной живу. Силу она мне даёт. Она да еще ненависть, что до се в душе моей тлеет. Еще чарку и спать. Завтра в церковь переться придётся. А то и вправду заподозрят. Уже гады жаловаться начали. Кое у кого скоро дом и овин сгорят. И плевать на его свору сопливых выродков. Пусть с голоду подыхают, раз их папашка властям доносы строчит. Ну всё, спать… Спать. Опять этот сон приснится. Всё один и тот же. Горящая усадьба, трупы дворянские и батька–Емельян на фоне багрово- красного неба. Пьяный то ли от крови, то ли от водки. На горизонте церковь белая. И колокол звонит, будто манит… Эх, жизнь.