Наследство с привидением глава 6

Глава 6

К десяти часам утра я уже привела себя в порядок и
собирала дорожную сумку, периодически
пытаясь разбудить Светку. Но она категорически не хотела вставать, не
поддаваясь ни на какие уговоры. К приходу Михаила Светка все же соизволила
вылезти из кровати и пойти в душ. После вытрезвительных водных процедур
подруга прибывала в состоянии мутного
похмелья и неутолимой жажды. К счастью
для нее, Михаил прихватил с собой пару банок слабоалкогольного напитка. Открыв
банку и жадно выпив содержимое, Светка достала карту и стала изучать намеченный
маршрут. И тут я рассказала ей о предложении Михаила, объясняя, что на данный
момент его помощь нам просто необходима. Покосившись на нас недобрым взглядом,
Светка выругалась, сказав, что я предательница и болтушка, но оценив
сложившуюся ситуацию, все же согласилась.

До «Черной зыби» было восемьдесят километров по трассе и
примерно километров пять по проселочной дороге. Светка разлеглась на
заднем сидении новенького форда и всю дорогу ныла и стонала от головной боли.
Михаил развлекал нас анекдотами и байками здешних мест, а я, опустив глаза,
куталась в куртку, пытаясь справиться со своим неожиданно нахлынувшим чувством.
Увидев нужный указатель, мы свернули с трассы на проселочную дорогу и метров через
десять безнадежно застряли в сугробе.
Было абсолютно ясно, что по таким буеракам проехать можно только на
танке. Выйдя из машины и разведав обстановку, было решено идти пешком по узкой
тропинке вдоль злосчастной дороги. Светка взвыла от негодования и наотрез
отказалась, мотивируя свое категоричное «нет» головной болью и высокими
шпильками, на которых она доберется туда не раньше чем к утру, причем переломав
себе ноги. Михаил открыв багажник, извлек от туда новенькую пару дутых сапог и
предложил их Светке. Дутики оказались на четыре размера больше, чем нужно, но
других вариантов не было и Светка переобулась, бубня под нос всяческие
ругательства в наш адрес. После чего она достала из дорожной сумки увесистый
пакет и вручила его мне, сказав что это взятка за нужную нам информацию.

Проселочная дорога уходила далеко в лес, теряясь в
заснеженном ельнике. Через полтора часа нашего непредвиденного марафона узкая
тропинка вывела нас из леса прямо к деревне. Два десятка покосившихся домов
утопали в снегу, деревня казалась заброшенной и абсолютно нежилой. Но
протоптанная кем-то дорожка, ведущая вдоль пустой улицы, была явно творением
ног человеческих, и это нас обнадеживало. Тропинка привела к небольшому
деревянному дому, огороженному высоким забором, за которым раздавался грозный
рык. Мы постучали по закрытой
калитке, и на пороге дома
появилась здоровенная тетка, в овчинном тулупе и с ружьем в руках. От такого
неожиданного приема я инстинктивно подняла руки вверх. Тетка крикнула нам «Чего
надо? Кто такие?», а собака залилась
громким лаем и стала бросаться на забор, защищая свою хозяйку, тем самым
отрабатывая свой хлеб. Обычно разговорчивая Светка, как назло была не
многословной, сказав «Здрасте», она
глупо улыбалась, переминаясь с ноги на ногу. Ситуация была нелепой, и я поймала
себя на том, что до сих пор стою с поднятыми вверх руками. Михаил пытаясь
исправить глупое положение, в двух словах объяснил тетке с ружьем цель нашего
визита.

—
Нет, не знаю
я никакой Офелии, да и Шитлеров на припомню.- опустив ружье, тетка задумалась и
сказала. – Вам, наверно, лучше у Семеновны поспрашивать.

—
А найти ее
как? — поинтересовался Михаил.

—
Так это вам
надо в низину, к попову дому. Идите до
конца улицы, потом направо свернете, дойдете до колодца, а там спуститесь вниз
по лестнице. Она в низине зимой одна живет, тропа и выведет.

Поблагодарив тетку мы пошли искать дом Семеновны.
Дойдя до колодца, я увидела полуразрушенную церковь, какой-то амбар и
несколько домов, стоящих почти у самого
леса.

—
Красотища
какая! — восторженно взвизгнула Светка.

—
Ага,
красотища. Тьма тараканья в глуши несусветной. — сказала я, оглядев унылую картину вымирающей
деревни.

—
Вон смотрите,
дым из трубы валит, значит нам туда. — утвердительно кивнул Михаил и помог нам
спустится по снежным ступенькам.

У калитки небольшого покосившегося дома Семеновны,
звонким лаем и виляя хвостом нас встретил мохнатый рыжий пес.

—
Ой какая
собачка! И совсем не злая.- Светка присев на корточки потрепала пса за ухом.

—
Да уж, в
отличие от местных жителей, встречающих в полной боевой готовности. —
пробурчала я себе под нос.

—
Угу, сейчас
бабулька пулемет выкатит и покрошит нас в мелкий винегрет. Да ладно тебе,
Полин! Расслабься!

Из сарая, стоящего неподалеку от дома, вышла
маленькая сгорбленная старушка, неся в руках несколько поленьев. «Хорошо, что у
нее руки дровами заняты, а то у местных
привычка за оружие хвататься», подумала я и поздоровалась. Старушка положила
поленья на пороге дома и направилась к нам.

—
Здравствуйте,
коль не шутите. Кто такие будите? — спросила она, прищурясь оглядывая нас с ног
до головы.

—
А вы и есть Семеновна? — задала я глупый
вопрос и не дожидаясь ответа продолжила — Здесь раньше жила Офелия Казимировна
Шитлер. Скажите, вы ее знали? Я ее племянница, Полина а это мой друзья Света и
Михаил.

—
Племянница,
говоришь? Ну что ж, заходите в избу, гостями будете. — и Семеновна махнув нам
рукой пошла в дом.

Михаил взял с порога поленья и предложил свою
помощь по растопке печи. Семеновна покачав головой, сказала, что нужно дров наколоть да за водой сходить, а с
печкой она сама справиться. Я и Светка прошли в дом, а Михаил, взяв в сенях
ведра, отправился до ближайшего колодца. В избе было тепло и идеально чисто.
Высокая кровать с металлическими спинками стояла рядом с печкой, аккуратно
застеленная лоскутным покрывалом, на котором друг на друге лежали взбитые
подушки разной величины. По другую сторону находился старый буфет и такой же
древний шифоньер, а центр комнаты
занимал большой круглый стол, накрытый белой кружевной скатертью. На стене
висели старые фотографии, какие-то портреты
и репродукции не известных художников, а в углу стояли иконы и горела лампада.
Было ощущение, что здесь пять минут назад сделали генеральную уборку, и я
тщательно вытерла ноги о половик. Семеновна прошла в комнату и, вытащив из-под
стола две табуретки, предложила нам чаю с мятой. Светка стала доставать из
пакета продукты и выкладывать их на стол.

—
Вы, наверно,
проголодались с дороги? — спросила Семеновна.

—
Да нет, что
вы. Мы только чаю, а это вам, так сказать, гостинцы. — ответила Светка
отодвигая от себя в сторону Семеновны выложенный провиант.

Мы помогали
накрывать на стол, а Семеновна, недоверчиво поглядывала на меня,
расспрашивала о тетушке. Я рассказала про оставленное мне наследство от Офелии
Казимировны, и для убедительности показала копию завещания, которую достала из
своей сумки.

—
Значит
племянница? Так что хотела узнать-то? — спросила Семеновна, разглядывая
представленный документ.

—
Ой, вы
знаете, ведь Полина свою тетю никогда не видела и ничего о ней не знает, вот и
решила узнать, где и как она жила. Ну, вы понимаете. — затараторила Светка,
спасая ситуацию от затянувшейся паузы.

Прекрасно понимая, что я сейчас начну рассказывать
о всех ужасах моего наследства, Светка со всей силой наступила мне на ногу и
продолжила болтать о моей благодарности к тетушке, о каком-то долге перед ней и
том, что я очень хочу найти своих потерянных родственников, видимо, имея в виду
Павлика. Михаил тем временем наколол дрова и с чувством выполненного долга
присоединился к нашему чаепитию. Светка заливалась соловьем и своим
красноречием вызвала большой интерес у Семеновны, которая внимательно ее
слушала, одобрительно качая головой. Вся эта театральная импровизация была
похожа на сюжет бразильского сериала и ставила меня в неловкое положение. После
того как Светка закончила свою задушевную речь, Семеновна, подливая себе в
чашку чаю, ударилась в воспоминания:

«Фелю и Алену привезли в деревню к
Агафье Лужиной. Голод был тогда сильный, много поумирало народу.
Полдеревни вымерло, а мы вот как-то выжили.
Люди говорили, что мать у них благородных кровей была, власть советскую
не признавала, грех на душу взяла да и повесилась. А сын-то Агафьи в красных
командирах тогда ходил, ну и привез детей матери своей на воспитание. Хоть
Фелька не родная кровь Агафье была, но она ее приняла и любила как свою. Нам с
Фелей лет-то одинаково было, только мы не дружили, нелюдимая она росла, все с
сестренкой нянчилась, любила ее очень. Длинная, худющая была, ну прям гадкий
утенок. А к семнадцати годам расцвела, первой красавицей во всей округе стала,
за ней все наши парни ходили, да голову теряли. Сватов засылали даже из
соседних деревень, а она всем отказ. Девки наши ее люто ненавидели за это и
один раз даже в речке чуть не утопили.
Но все обошлось, ей тогда мужики местные помогли, вытащили да откачали.
Вот тогда-то ее и сосватал сам председатель колхоза, Георгий Романович Шитлер.
И она согласилась, только ему условие поставила, чтоб Алена вместе с ними жила.
Ему тогда было за сорок, да еще и вдовец, так одни поговаривали, что Фелька после той расправы
над ней умом и тронулась, вот и согласилась, а другие, что все рассчитала, чтоб
повыгоднее замуж выйти. А председатель колхоза-то после свадьбы просто боготворил свою молодуху и на руках
носил, а все хозяйство легло на плечи Алены. Жили они в поповом доме. Бывших-то
хозяев раскулачили да в Сибирь сослали. У батюшки пятеро детей было, четыре
сына и дочка, а когда пришли за ними, арестовывать значит, а девчушки-то нет.
Поискали-поискали, да так и не нашли. Потом погрузили всех на сани да и увезли
в неизвестном направлении, поговаривали даже, что всех их и расстреляли
недалеко от деревни за болотом. Правда или нет, не знаю, никто их больше не
видел, а вот дом их со всем добром себе
председатель колхоза забрал, в тот же день и переехал со своими пожитками. Его
жена, покойная, царство ей небесное, только на вторые сутки в подполе попову
дочку нашла, полуживую с отмороженными ручками. Она совсем маленькая была
тогда, годика три или четыре, думали что не выживет, зимой ведь дело было. Она
ее к местной знахарке ночью тайком отнесла, пожалела дитя невинное. Та
отшельницей в лесу жила прямо у самого болота, побаивались ее все, но за
травами к ней ходили. Знахарка девчушку вылечила да у себя и оставила. Так в
лесу и жила со знахаркой попова дочка, а Григорий Романович со своей женой,
значит в ее доме. Только вот недолго они в поповых хоромах счастливо жили. Пить
он стал крепко, да бил ее чем ни попадя, а она уж на сносях была. Родила
мертвого ребеночка, да через несколько дней и сама богу душу отдала. Старухи наши
его антихристом звали и стороной обходили. А когда он на Фельке женился, так и
вовсе вслед плевали. Конечно же, у Фели, ей ведь тогда семнадцать было, никаких
чувств супружеской любви по отношению к мужу и быть не могло, но на людях она
этого не показывала. Годы шли, а детей-то у них не было, и Георгий Романович
постепенно охладел к своей благоверной. Слухи ходили, что он стал поглядывать
на Алену, старый извращенец. Аленка-то выросла пышнотелой, веселой,
хозяйственной, не то что Фелька, блаженная. Ее у нас за глаза белоручкой
называли, но сердце у нее доброе было. Она ведь тайком от мужа бегала к
знахарке, с кульками, да с крынками. Ленку, попову дочку жалела, вот и
подкармливала, да вещички кое-какие ей носила. Вся деревня знала, что знахарка
уже совсем плохая стала, да помрет скоро, и что Ленку она своему ремеслу
обучила, выходило, что попова дочка ведьмой стала. У кого скотина помрет, или
заболеет кто, сразу на Ленку, мол, она порчу навела, мстит за родителей да за
братьев своих. Поговаривали, что Феля за
мужа своего прощение у нее выпрашивает,
да и сестре жениха богатого привораживает. Аленка-то девка видная выросла,
парни проходу не давали. Но Фелька всех разогнала, говорила, мол, Аленку с
таким приданым только за принца отдаст, а наши, мол, все голытьба непутевая. В начале весны
Аленка приболела, все в доме сидела и на
улицу не выходила. Бабка Агафья навестить родную внучку пришла, а Фелька ее
даже на порог не пустила. Но в деревне разве чего скроешь, прознали бабы, что
Аленка-то в интересном положении. Разрешилась она по весне мальчиком, которого назвали Павликом. От кого
нагуляла, и так понятно было, да только председатель в метрике записал, что
мать его Фелька, а не Алена. Роды-то дома были, а в район повезли через месяц,
вот так по документам матерью стала Офелия Казимировна, а Георгий Романович,
значит, отцом Павлика. Они так все и жили вместе. Аленка натерпелась бедная,
исхудала, осунулась, ведь вся деревня пальцем тыкала да осуждала. Одни говорили, что, мол, сама виновата,
крутила задом перед мужиком, другие, что он, кобель, девчонку испортил. Как бы
то ни было, только Алена, видать, не смогла здесь жить, взяла и уехала из
деревни, даже с сестрой не попрощалась.
Да тут еще весть дурная Агафье пришла, сына ее, родного отца Алены, арестовали
как троцкиста. Как говорится, пришла беда, открывай ворота. Агафья позора не вынесла, заболела сильно, да
померла. После всего этого Георгий Романович запил сильно, Фельку бил смертным
боем, да в горячке по деревне бегал, Аленку искал. Как-то раз напился, да стал
жену колотить, а она от него на крышу забралась. Он за ней полез «Убью! Убью!»
кричит. Но, видно, есть бог на свете, на лестнице не удержался, да и свернул
себе шею. Так Феля и осталась совсем одна с ребеночком. Хотела она к себе в дом
взять Ленку, попову дочку, да та отказалась. Феля погоревала немного, собрала
свои пожитки, да и уехала с Павликом в город. А потом война началась, мужа
моего Сашеньку на фронт забрали, а через год похоронка пришла. Дочке нашей,
Оленьке, пять лет только исполнилось. Как давно это было».

Мы слушали не перебивая, а Семеновна рассказывала
о своей нелегкой жизни, о дочке, о внуках и правнуках и жаловалась, что к ней
они приезжают только летом.

—
Скажите, а вы
больше не видели Офелию Казимировну? — спросила нетерпеливая Светка, ерзая на
стуле, тем самым переведя разговор в
нужное русло.

—
Как же, не
видела. Приезжала, правда не часто. Когда Павлик маленький был, так она с ним
на лето приезжала. А потом одна ездила, все больше по осени, приедет дня на
два, и обратно. Дом то у нее остался. — и Семеновна, глядя в окно махнула рукой
в сторону полуразрушенной церкви.

—
А Алена? Она
приезжала?

—
Нет, как
тогда уехала, так и с концами. Я Фелю то спрашивала, но она не знала, или не
говорила, от греха подальше. Павлик то Алену не помнил, маленький совсем был, и
Фелю за родную мать считал.

—
Тетю мою
навещала в Князеве ее приятельница с дочкой Таней, они из вашей деревни, вы не
знаете кто такие? — спросила я.

—
А, так это
Верка «гулящая», с Танюшкой к ней навадилась. Она там на верху жила, дом ее прямо у дороги стоял. Феля то добрая была,
вот и помогала ей чем могла, то денег даст, то шубку кроличью Таньке купит.
Верка от нее приезжала с полными
сумками. Да только непутевая она была, мужиков разных водила, пила да гуляла.
Вот и догулялась, сгорела в собственном доме, спасти не успели. Хорошо еще, что
Танька в интернате была. А Феля после этого Танечке помогала, хотела даже
удочерить девочку. Павлик-то у нее уголовником вырос, из тюрьмы не вылезал, да
и после совсем куда-то сгинул. Из-за него, окаянного, ей Танечку и не отдали.

—
Как? Разве
Павлик был уголовником? — удивилась Светка.

—
Он еще с
малых лет хулиганом рос, потом связался с дурной компанией и вместо армии в
тюрьму попал. А потом пошло-поехало. Феля, конечно, скрывала, сначала говорила,
что в армию забрали, а потом что на заработки дикой бригадой ездит. Но дружок
Пашкин, Славка Шитов, по пьяни своему отцу проболтался о его подвигах. Вот вся
деревня так и узнала. Где он сейчас, не знаю, может уж помер.

—
А Танечка?
Что с ней, как живет, не знаете? — поинтересовалась я.

—
Говорили, что
институт закончила, в городе устроилась на хорошую работу, потом замуж вышла. А
больше я ничего о ней не знаю.

—
Когда у вас
последний раз была Офелия Казимировна? — неожиданно спросил Михаил, который за
все это время не проявлял никакого интереса к рассказу Семеновны, и скучающе
поглядывая в окно.

—
Так года два
назад Феля приезжала, дом-то у нее совсем развалился, так она ко мне зашла, дай
говорит сапоги резиновые, да корзину, я мол по грибы схожу. Ну я и дала. Она
недолго ходила, ее всего часа два не было. Пришла, сапоги поставила, а корзину
с собой попросила. Грибов много набрала и сверху еловыми веточками заложила. Я
еще удивилась, как много, а она сказала, что место грибное знает. Корзинку
забрала да и уехала. Только ничего она не говорила, и что квартиру продает, и
что уезжает, и про племянницу ни словом не обмолвилась.

Уже темнело. Мы поблагодарили Семеновну и
засобирались в дорогу. Когда мы вышли из деревни стало уже совсем темно, и по
лесу мы пробирались впотьмах на ощупь. Наконец-то мы вышли на дорогу и залезли
в машину, оставленную в сугробе на целый день. Кое-как задом мы выехали на
трасу и направились в Князев.