Играя роль гения…

Пролог

Все как в детской поговорке: «Палка, палка, огуречик – вот и вышел человечек…» и обречен жить… и теперь все человечество и каждый отдельно взятый человечек ломают свои головы вопросом: ЗАЧЕМ? В чем смысл рождения, если, по сути, мы только тем и занимаемся, что пытаемся выжить. И, в конце концов, никому это еще не удалось. Каждый раз мы отодвигаем тот момент, когда мы умрем, и мы точно уверены в том, что это неизбежно. Мы рождаем детей, воспитываем их, придумываем морали, порой довольно глупые морали, раздражаемся непосредственности чада. В итоге, живем по какой-то схеме, которую трудно назвать идеальной. Но нас все устраивает… мы придумываем праздники и искренне им радуемся, мы придумываем грустные легенды и всерьез плачем, оплакиваем людей, которых не было. Мы противимся рутине, ищем интересную работу, хотим быть гениями, а не получается – воспитываем гениального ребенка. Мы стремимся всегда и всюду к идеалу, и, казалось бы, конечная цель — совершенство. Но вот незадача, мы придумали слово, но пока нечего им назвать. И в голове совершенство приобретает вид вакуума. Совершенство — это пустота, скучная, медленная, пресная пустота. Вся наша жизнь оказывается, в какой-то степени, лишенной итога, и все наши стремления не логичны.

Так вот обычная жизнь со всеми ее надуманными уровнями и ступенями тяготит каждого из нас. Мы рвемся вверх, тираня собственную душу, забывая о том, что в действительности приносит нам удовольствие. Мы хотим создавать красоту. Но как мы можем творить, если сами не замечаем прекрасного вокруг? А ведь только в гармонии с собой не бывает грустно. И, честное слово, счастлив тот художник, который не жаждет славы. Но, видимо это сказка, и герой придуман мною, чтобы не было так противно говорить правду.

Он делал кукол. Как называется чародей, способный создавать целые кукольные миры? В деревне, в которой он жил, одни называли его колдуном, банально, но видимо за его небрежный вид, повышенную волосатость и хромоту, другие просто – кукольщиком. Но на деле он был самым настоящим волшебником. Каждый раз под новый год кукольщик устраивал карнавальную ночь, участниками которой были его куклы. Это был спектакль, где только он был зрителем, здесь не нужны были овации, признание, действие не начиналось и не заканчивалось. Это был грандиозный бал, до и после которого продолжалась жизнь. Каждый персонаж имел свой характер, свой нрав, вкус. Каждая деталь одежды, каждый жест, каждое слово тщательно продумывались кукольщиком. Вся его жизнь была посвящена налаживанию их мироустройства. Он был для них стихией, интуицией, провидением, он был для них Богом. Кукольщик собственноручно переплетал их судьбы, все более и более усложняя их существование. Спасаясь от пустоты бытия, он уходил в мир собственной фантазии, оживляя ее, и одушевляя ее участников.

Глава 1

Мир, которому суждено было измениться, почему-то достался именно мне. Постоянство здесь сменилось жаждой перемен, спокойствие перестало быть нормой жизни, а время стало измеряться не часами, а целыми сутками. Все перемешалось, спуталось, сбилось в вонючий ком непонятного цвета, который катится по земле собирая все на своем пути, от любящей материнской улыбки до самого развратного порносайта в Интернете. И в этой совершенно отвратительной массе мне приходилось искать свое место. Я, кстати, Варя, и, может, с мозгами у меня не все в порядке, но раз мне об этом неоднократно напоминали, то, я считаю, что их наличие неоспоримо.

Мои родители самые замечательные люди на свете. Они дали мне все: детство, образование, хорошее воспитание, кто-то, правда, удружил отвратительным характером. Откуда во мне оказалось столько агрессивной противоречивости одному Богу известно. Я постоянно спорила, сопротивлялась, и даже если не было оппонента, я зло вымещала на себя саму. Нет, я не злая, просто билась на смерть за истину, которой сама в жизни не знала.

Когда мне было семнадцать, я работала барменом в одном дешевеньком баре, где, собственно говоря, и проводила почти все свое время. Чтобы устроиться на эту работу, я наврала с три короба о своем таланте в этой области и о трехлетнем стаже работы в какой-то Тьмутаракани. То ли природный дар втираться в доверие к незнакомым людям, то ли тот факт, что мне действительно была необходима эта работа (я как раз в очередной раз доказывала родителям, что всего могу добиться сама) не важно, главное меня взяли. Так я доказала, что я точно что-то могу и чего-то стою. Я знала, что это начало, отличное начало, подразумевающее продолжение, и конечная цель должна быть яркой, как победа, и обязана принести чувство полного удовлетворения. Потом была работа в газете, правда мне доверяли только банальные статьи о детских выставках и конкурсах типа «Рисунок на ассфальте», потом довелось подрабатывать помощником оператора на телевидении, все это было весело интересно, но я нигде не задержалась надолго. Не то чтобы я ничего не смогла, у меня получилось бы, абсолютно все. Я просто хотела быть всего лишь неповторимой.

Тогда в масштабе своего детского еще сознания все мечты были направлены в будущее, в то время, когда все будет по плечу. Казалось, сейчас хватит и осознания своей уникальности и неповторимости. «Потом я всего добьюсь» — эта уверенность дарила ощущение счастья каждый день, а уже позже, где-то после двадцати, после того самого рубежа «взрослости» душила своей нереализованностью. Совсем не хотелось довольствоваться малым, нужна была та мечта, воплощенная в жизнь. А ее не было…

Раньше, наверное, люди легче расставались со своими детскими мечтами. Нет, ну правда, было бы смешно, если половина мальчиков, повзрослев, стала бы космонавтами. Они смогли безболезненно переключиться, ведь есть дела поважнее изучения космоса, здесь на земле, есть место для каждого. И они были счастливы, они с удовольствием были частью чего-то большого, и не убивали себя желанием каждого в отдельности быть чем-то большим.

Раньше люди не возносили себя до небес, не хватало уверенности в себе, в своих силах. Существовала норма нормальности. Нормально было учиться в техникуме, училище, сейчас все заканчивают ВУЗы. И очень уверенны в своих силах. Ведь теперь все знают, что не обязательно иметь голос, чтобы быть певицей. И мы постоянно сравниваем себя с успешными людьми, со знаменитыми людьми и находим себя не хуже их, а порой даже и лучше. В итоге на роль одного гения выстраивается очередь из тысяч лжегениев. И что самое страшное, эту роль займет именно лжегений, еще больше обнадеживая остальных в том, что это место могло быть их. Мир избавляется от создателей, тем самым пожирая самого себя. Теперь мы глотаем то, что сами производим, и эту духовную отрыжку мы же называем попсой и мы же навязываем своим детям. Так как же выжить в мире глубокой, профессионально разрекламированной депрессии?

Я как все… Обидно быть как все только из-за того, что ты считаешь себя именно не такой как все. Я просто обязана была чего-то добиться, но все мои гениальные попытки самоутвердиться в этом мире заканчивались тем, что я бросала начатое на полпути. Мне всегда что-то мешало. То я не могла совмещать учебу и работу, то я понимала, что выбранное занятие противоречит моему существу, чаще, конечно, я попросту увлекалась чем-то новым, естественно тоже ненадолго. Постоянно такое метание продолжаться не могло, и я все сильнее напрягала свой мозг, мучила себя и своих близких бредовыми идеями, и мечтами о манне небесной, которая бы свалилась мне на голову. Близкие только опасались как бы удар не оказался слишком сильный и не отшиб мне последние мозги… И однажды Бог услышал их молитвы…

Главной целью своей жизни я сделала собственное имя. Я сама себя назвала писателем. Так я хотела видеть себя в этом мире – одну единицу, с одним именем. А главным достижением я считала момент, когда не я сама, а уже мне дадут имя, ведь только назвав явление, о нем начинают говорить. Я писала всякую чушь о людях нашпигованных разными чувствами и эмоциями, все сожалела, что не назвалась художником, рисовала бы пейзажи и натюрморты. Писала я чаще в рифму… так быстрее приходила к итогу, поиск синонимов помогал раскрыть идею, а мысли через двадцать строк не успевали соскочить с темы. Прозу писала в дневник. Стать знаменитой мечтала очень тихо, в подушку, хотя собственных творений никогда не стеснялась, лелеяла их, и не терпела критики. Я сама придумала ту жизнь, которую должна прожить.

Скоро каша, в которой я варилась, стала слишком пресной для меня. Я доказала себе свою гениальность. Всезнайство и всемогуйство победило, и я стала с презрением и некоторым сочувствием смотреть на окружающий меня мир. Мне стало скучно жить, работать, учится. Я была уже очень далека от банального материального мира, и все мои жесты, все мои взгляды стали высокомерными. Даже по отношению к людям, которых еще недавно ставила себе в пример, и которыми восхищалась.

Превращение меня в меня настоящую началось с полной отключки. Я отключилась ненадолго, года на полтора-два. Это было дикое безвременье и тихий омут, где водилась я. Мое гниение прошло практически никем не замеченное, я даже сначала испугалась, может вся моя жизнь такая заметная только потому, что я об этом всем рассказала? Но нет, меня все же видели и некоторые снимки даже показали. Как начался глухой период я не помню, чем закончился тоже. Помню только, что было плохо, пусто, одиноко и не хотелось ничего, никто не мешал, никто не помогал. Я не плакала и не смеялась, поэтому время пролетело очень быстро и незаметно.

Далее мир перестал меняться, все, что происходило, наконец, стало нормой для меня. Люди казались обычными, перестали быть жертвами. Главное, я сама перестала быть жертвой… Я очнулась от «летаргического сна», первым делом выплакалась, выругалась, встала и поняла, за время, которого я не помню, привычный мир рухнул. Я открыла глаза и увидела…себя… и это была не я…

Боже мой, Варенька, ну разве к этому мы так виртуозно шли. Мне оставалось только смириться. Ум против безумия и третьего не дано.

Варя, возомнив себя гением, попала в больницу для душевно больных. Бедолага окончательно разобиделась на весь мир, отказалась с кем бы то ни было разговаривать и погрузилась в творчество… Душа действительно болела. Моя душа…

***

«…..Не бульварный роман

Его зовут Граф. Смелое имя, и оно ему действительно идет. Ее – Аглая, или, как чаще ее называли близкие, Глаша. Они не могли любить друг друга, они просто не были знакомы. Граф не очень-то заботился о своей репутации, и, наверное, поэтому, она у него довольно безупречная, за исключением только периодических пьяных выходок, которые пока прощала ему одна мать.

Глаша, кстати говоря, главная героиня, поодаль рисовала его портрет. Наброски каждый раз перечеркивались, мужчина то худел и вытягивался, то резко поправлялся, то нежно выглядывал с полотна, то грубо смыкал челюсти… он не был графски очарователен.. Скоро Аглае надоел эфемерный образ завоевателя ее сердца. Нужна была плоть и кровь. Магические обряды Вуду были не по силам ветреной особе, и она просто влюбилась в первого попавшегося парня, отдаленно напоминающего ее последний набросок.

Граф не видел ровным счетом ничего из того, что предоставляла ему Глаша. Ни ее влюбленных взглядов, ни томных манящих движений. Граф не видел Глашу… ни разу.. Он работал на одном региональном канале, Глаша его случайно заприметила. Вообще-то телевизор она смотрела редко, не хватало ни сил, ни времени, ни желания. Тем более ее нисколечко не интересовали новости, по крайней мере, пока она не влюбилась в их ведущего. Отныне Аглая, засыпая, рисовала всевозможные варианты встреч. Чаще всего она происходила в лабиринтах редакции газеты, потому что она туда приходила подать объявление, а он как раз «тут рядом» работал (коридоры редакции были самыми длинными и самыми безлюдными). Потом чаще всего оказывалось, что он тоже курит, и они вместе отправлялись в курилку, где… бла-бла-бла… они в маршрутке.. толчок.. случайный поцелуй.. мне кажется, что все девушки предаются подобным мечтам, или планам (в случае с Глашей подобные ночные рассуждения больше походили на планы, ведь они всегда претворялись в жизнь).

— Ну вот опять, — Глаша упала на руль своего старенького Гольфа. Она работала развозчицей пиццы, и машина была ей необходима как воздух, — какого черта всякий раз я прощаю тебе подобные выходки, ты подлая, непослушная железяка… и-и-и…ну-у-у-у.. – Глаша еще раз повернула ключ зажигания, и, казалось всем своим существом помогала машине завестись.

Визг наконец-то оборвался бурчанием мотора.

-Фу.. ну поехали…

Уже на следующий день Глаша заполняла анкету в редакции местной газеты. «Куплю себе маленькую двухдверную малолитражку и не буду знать проблем», — думала она, «Господи, только пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, продайся», если бы за ней не стоял и не сопел какой-то сноб, она бы еще и перекрестила объявление, для большей эффективности… Вдруг сзади послышался нетерпеливый голос «Сноба»:

— Наташа, у тебя скоро обед, пойдем, покурим.

Мороз пробежал по спине, Глаша не могла повернуться, это же он. Граф? Ну конечно!

— Девушка, а вы случайно не курите? Я терпеть не могу курить в одиночестве..

— Граф!…. Не смущай людей.. Кстати, мама на тебя обиделась, позвони ей.

— Девушка, так вы курите или нет?

— Я? Да, — Боже, спасибо тебе большое, что я сорвалась в очередной раз, и что до сих пор состою в числе заядлых курильщиков, — Но я думала, что здесь курить запрещено.

— Здесь, запрещено, но я знаю некоторые злачные места, где разрешено.

Наташа, которая оказалась его сестрой, цокнула, и углубилась в пасьянс «Паук», а Глаша и Граф вышли через длинные коридоры на маленький дворик, где стояли беседки для курения.

Мое дорогое, любимое завтра, здравствуй…

Глаша пускала в небо голубые кольца дыма, которые солнце пробивало насквоз своими лучами, как стрелы Амура пробивали Глашино сердце. Девушка трепетала от смешанного чувства: то ли вот оно, наконец, обрушилось и горячим потоком залило все ее существо, то ли она сама вторглась, ведь она все знала.

Граф понятия не имел о том, что он уже давно стал частью жизни этой маленькой рыжей, конопатой девченки с пронзительными зелеными глазами, которые на солнце становились почти салатовыми. Он все говорил и говорил о том, что солнце припекает, что пахнет расплавленной смолой, и что он уже начинает подтаивать, то ли от жары, то ли от жара, в который его бросало всякий раз, когда его взгляд подолгу останавливался на Глаше…»

***

— Варвара, к тебе посетитель.- Варя терпеть не могла, когда ее называли Варвара. Она считала, что ее имя чересчур грубое и неотесанное, и что оно куда лучше звучит в сокращенном варианте, Варя. Так, ей казалось, идет куда больше. А мне нравится Варвара, и я стала ей. Варвара никогда не начала бы размазывать сопли на бумаге, отмалчиваться, и с жалкой гордостью уклоняться от жизни, когда в 22 года весь мир лежит у твоих ног.

— Варя, ты слышишь меня, к тебе отец.

В двери показалась крупная фигура мужчины лет сорока пяти.

Ком подкатил к Вариному горлу. Как же это трудно сопротивляться, как хочется сдаться, но с каким садистским удовольствием она не пускала в свое сердце того, кого любит больше всех на свете. Я иногда ее очень хорошо понимаю.

— Варя, я принес тебе мороженое… мама не смогла прийти, она плохо себя чувствует. – Отец нервно теребил в руках мягкое сливочное мороженое.

Мама действительно не могла больше смотреть, как ее единственная дочь пожирает саму себя в одиночной палате девятки (дурка просто находится за девять километров от города в котором они живут). От бессонных ночей у нее появились непроходящие синяки под глазами, лицо осунулось, ей казалось, что вся ее жизнь катится под откос. Что за прихоть, что за протест? Разве они не дали ей все, в чем их ошибка? Но о чем речь? Ошибок не было, как в прочем не было и прихотей. Просто их дочь постигла своеобразная очень распространенная в наше время болезнь, навязанная злополучной рекламой, болезнь, которая вытекает из всей нашей культуры. Это наши родители когда-то делали выводы, а дети эти выводы зазубрили, даже не вникая в суть, просто приняли на веру.

Теперь, как в принципе и всегда все хотят быть гениями. Мы четко усвоили, что все гениальное тесно граничит с безумством, и эта грань такая тонкая, практически незаметная, что гениальное по логике своей уже нечто ненормальное. Но гений рождается один на миллион, а психов подражателей мир выплевывает тысячами. Сегодня ты не интересен, если ты нормальный. И главный талант, талант всей жизни – превосходно сыграть свою роль своего гения. Начинали с зачисления всех великих людей в ряды психов, закончили поисками гениальности во всех психах. Эта взаимообратная связь рождает абсурд нашего времени – панки, готы, эмо, и банальные дураки.

Варька была дурой. Побывав на стороне безбашенных панков и миролюбивых хиппи, попробовав свои силы в различных сферах людской деятельности, и не сумев найти, как она выражалась, себя, Варя изгнала из своей головы здравый смысл, мешавший ее гениальности вырваться наружу. Так, в общем-то, я и стала невостребованным голосом за кадром, а Варька жертвой собственного тщеславия и себялюбия.

Только когда отец сел на стул рядом с Вариной кроватью, она отложила в сторону карандаш и дешевую общую тетрадь. Она аккуратно разложила на тумбочке предметы, поправила салфетку и, сложив руки на коленях, осталась неподвижна. Немое приветствие…

Размеренные движения, идеальный порядок в комнате и голове дочери приводили отца в отчаянье. Он никогда не сомневался в ее талантах, верил в нее. Он больше всех лелеял в ней ее гения. И сейчас, заглядывая в ее опустевшие глаза, он не видел ровным счетом ничего. Он не мог, конечно, узреть здесь ни грамма своей вины, не видел и упреков. Да и обвинять его нет причин. То, что он являлся носителем болезни своей дочери он и не подозревал. Сам он никогда не болел ни манией величия, ни, так называемым перфекционизмом, зато с отцовской щедростью заражал всем этим набором современных заболеваний свою мисс уникум. Это беда всех родителей – идеализировать своих детей и стараться проростить свои надежды в их неокрепших умах, и они не думают о последствиях, ведь их, как им кажется, не должно быть.

Варя ни разу не посмотрела на отца за все время, что он находился у нее. Она не вымолвила ни единого слова. И только когда он ушел, поток отчаянья и злости на себя стремительно прокатился холодом по ее телу и жаром выплеснулся в лицо. Обида защемила сердце, но она была не в силах, ни сражаться на радость близким, ни отвергнуть собственную ложь. Она должна была доиграть свою роль. Бог ей судья. Она выпустила пар и почувствовала, как он в виде конденсата выступил на ее лбу. Взяла тетрадь… и… продолжим же нашу повесть…

***

«Глаша в этот день вернулась домой возбужденная до предела. Все валилось у нее из рук. Ее идеальный день сегодня наступил и уже не было времени, чтобы детально продумать второй идеальный день. Да и уже не днями должно измеряться ее счастье. Она весело смотрела в будущее, ждала следующей встречи. Но теперь трепетало не только ее сердце, где-то в другом конце города в унисон стучало еще одно, завоеванное сегодня. Это ли не любовь с первого взгляда? Аглая наспех разделась, с разбегу прыгнула на диван и позвонила лучшей подруге.

Алиса была замужем, у нее был ребенок, и целый список качеств, так необходимых Глаше. Это было ее продолжение, в последнее время несколько размножившееся.

— Алё, Алиса? Прикинь, сегодня я была на этой станции, где работает Гурин, ну ведущий новостей. Так, короче, мы познакомились… Мы целый час проболтали у них в курилке, он взял мой номер телефона.. Я в шоке.. Ты представляешь, оказывается, его действительно зовут Граф. Это не псевдоним. Он цыган и у них это даже вполне распространенное имя. Просто большинство из них среди наших называют себя Степами, ну, если я все правильно поняла.. Ты подумай только ГРАФ.. ну прям граф Дракула…

-Прикольно. Как ты говоришь.. в курилке познакомились? Глаш, ты же бросила?!

-Ну… Бросала.. Да не в этом суть, тут моя судьба решается а я бросать курить буду. Я вообще не в тягу курила!

— Ага, давай-давай, рассказывай.

Девчонки засмеялись. Глаша в сотый раз бросала курить, и каждый раз, когда срывалась, начинала смолить с удвоенной силой, в ожидании следующего раза, как будто старалась накуриться на всю свою жизнь. Подруги постоянно подкалывали ее за это. И каждая новая попытка уже заранее была обречена на неудачу, ведь в нее никто уже не верил, кроме упрямой Глашки.. Но как только муки никотинового голодания вновь растягивались на нескончаемые день-два, в лучшем случае, три дня, Глаша неизменно бросала эту дурацкую затею.

— У меня еще вся жизнь впереди, я брошу. – Сквозь смех, больше похожий на хрюканье уверяла она подругу.

— Конечно бросишь… Я уверенна, еще не раз бросишь…

Ночью Глаша не могла заснуть. Мысли кружились в голове, путались, бились одна о другую и радостным звоном взрывали ночную тишину. О чем ей было мечтать, ведь в ее телефоне уже вписано его имя. Уже целых два непринятых вызова от него, когда она как обычно забыла в сумке телефон и, включив на полную мощность любимую песню группы «Пикник», танцевала у зеркала. Она была влюблена, тайное желание облаком окутало ее всю. Теперь она не оттачивает свою мечту, а живет в ней… О чем же ей теперь думать?

Утро наступило слишком быстро, и она, как и полагается всем влюбленным, невыспавшаяся, но безмерно счастливая пархала от одного зеркала к другому. Она перемерила весь свой гардероб еще вчера, а сегодня уже не могла припомнить, в чем именно она неотразима, в чем необыкновенна. И снова принялась перемерять все короткие юбочки и маечки с глубокими декольте.

Из зазеркалья ее вырвал телефонный звонок, Бони и Клайд, «Ты пахнешь запахом моим». Глаша как ни старалась не могла вообще уловить запах тела Графа: легкий аромат Bulgari, горечь табачного дыма и примесь ее собственного запаха… Так ей по крайней мере казалось.

-Але?

-Глаша, не могу долго говорить, у меня сейчас эфир. А потом я свободен, ты как? Может, встретимся?

-Я же работаю! Хотя… думаю, смогу что-нибудь придумать.

-Я очень хочу тебя видеть..

От этих слов у Глаши подкосились ноги. Она, зная наверняка как должна звучать подобная фраза, не знала, что должна на нее ответить.

-Давай, в час.

Времени еще было достаточно, но от принятого решения, во что бы то ни стало откосить сегодня от работы, Глаше казалось, что она катастрофически опаздывает. Последний раз осмотрев себя в зеркале сверху вниз, схватив сумку и крася на ходу губы, она помчалась к машине.

Глаша выполнила три заказа, поминутно поглядывая на часы и жутко нервничая. Потом у нее «поднялась высокая температура, заболел живот» и со «страшнейшей головной болью» она благополучно была отпущена домой лечиться.

Граф ждал ее с букетом лилий, прямо на крыльце пицерии, в которой она работала. Глаше показалось, что с ним что-то не так. Она знает его всего-то второй день. Конечно, она успела построить образ прекрасного принца в своей голове.. А он был другой. Его глаза суетливо поглядывали по сторонам. Он взял Глашу за руку, и хрипловато сказав привет (чувствовалось, что он долго молчал), потянул ее к своей машине. Он даже забыл подарить цветы, которые продолжал нервно душить в своей руке».

Глава 2

***

Ау-у-у…А-у-у… порой собственное сознание для тебя же самого становится клеткой, лабиринтом, в котором ты страшный минотавр. Ты не волен распоряжаться своими бескрайними владениями, ты призван охранять огромный мир, наблюдая за гибелью заблудших путников.

Огромный Варькин мир общим потоком, со всеми инфантильными примесями и нереализованным «земным счастьем» выплескивался на бумагу. Хотя мы обе прекрасно знали, что грош цена ее роману. Варька плакала. Мне же не было места ни в строках ее повести, ни в белых больничных буднях ее собственной жизни.

Варя не могла изуродовать чувства, которые пронесла через душу, и выплакала в тетрадь. Здесь она не позволяла себе ныть, изображая смиренное принятие боли, и гордо перенося страдание. Сейчас модно уйти из жизни, главное на листке бумаги обязательно попросить прощения у мамы и папы. Сейчас модно покончить с собой из-за неразделенной любви, из-за того, что тебя не принял этот мир и не можешь больше волочить это бремя, жизнь тяготит тебя, и мучит твоего гения. И, бац…ты и твой друг, или твоя подруга, тоже непризнанный герой жестокого времени, держась за руки стремительно, со скоростью три этажа за долю секунды, приближаетесь к земле, чтобы разбрызгать свои мозги на стены домов… Но как могла Варя позволить себе не насладиться слезами тех, кто будет оплакивать ее тело?

Как близка она была к отчаянью, вдруг осознав, банальность собственной души. Но она не то что себя, куклу, сделанную своими руками не может убить. Как трудно, оказывается, быть палачом, когда кроме вымышленного мира, нечем жить. А те, кто любит, так уже напичканы твоей подлостью, и болью которую ты приносишь, что и прощения просить стыдно.

Если Варя убьет себя, я тоже умру.. сама для себя, а мне бы публику… Варенька публика требует крови, я требую мести. Ты, загнанная в угол идиотскими идеалами, в белой рубашке, дай волю моей злости, и она изнасилует твою наивность под овации зрителей.

***

«Они ехали уже час, город давно остался позади. Глаша за все время поездки не задала ни одного вопроса. Не то чтобы ей не о чем было спрашивать, напротив, вопросов было немерено, просто она не могла выделить среди них действительно нужный и логичный. Она боялась удариться в череду бессмысленных и неуместных расспросов. «Почему он ждал меня на крыльце, неужели он не понял, что я собираюсь соскочить с работы? Это же очевидно! Утром он не был таким загруженным.. А эти цветы…» Самое интересное, что Глашу совершенно не интересовало, куда они едут, она не боялась, а между тем, Графа почти лихорадило. Страх пульсировал в висках, наперекор счастливому солнцу в глаза, и ровной волнистой дороги, от которой у Глаши захватывало дух. Она видела свое отражение в зеркале заднего вида. По ее щекам проплывали мягкие белые облака, а шею щекотали верхушки деревьев. Глаша как кошка потерлась об пушистую перину неба, нет, она не могла перечеркнуть трепет своего влюбленного сердца.

Скоро машина свернула на узкую гравийную дорогу, удовольствия от мелкой тряски Глаша уже не получала. Постепенно она начала приходить в чувства. Дребезжание вернуло ее в реальность. Но только она созрела для вопроса: «Куда все-таки мы едим?», машина резко затормозила возле двухэтажного коттеджа, обнесенного высоким, но довольно изящным забором. Это не было похоже на замок, но и обычным жилым домом его тоже назвать трудно. Граф сидел, молча, и, казалось, собирался с духом. Глаша ждала объяснений.

— Это дом моего деда… Он сегодня умер…

Глаша опешила. Вся таинственность, которой она окутала по дороге их путешествие, вмиг улетучилась.

— Я узнал сразу после нашего утреннего разговора. Прости, что не предупредил тебя за ранее… Я боялся, что ты не поедешь… — Граф не смотрел Глаше в глаза, не держал ее за руку. Здесь не было ни романтики, ни любви, это был банальный страх перед мертвецом… И цветы тоже ему… Глашу передернуло от собственных мыслей.

— Ты хочешь, чтобы я пошла в дом с тобой?

— Да, еще никто не приехал, в доме только мать и Наташа, ты ее видела, кажется… В смысле, Наташу…

Да, она видела уже Наташу в редакции. И, наверное, она ее знала не намного меньше, чем ее брата… Она вообще не знала ничего. Сейчас она чувствовала, что ее мечта не такая уж управляемая, как ей всегда казалось. Она совершенно не хотела свидания на похоронах. Она даже не хотела еще знакомиться с родителями Графа. Слишком стремительно развиваются их отношения, слишком быстро он стал ей настолько доверять, что уже заручается ее поддержкой в такой глубоко личной ситуации. Это показалось Глаше настолько странным и отталкивающим, что она резко дернув ручкой, буквально выпрыгнула из машины. Хотя, оказавшись на улице, сразу же почувствовала угрызения совести за свой эгоизм. И на крыльце шикарного особняка, Глаша уже нежно держала своего спутника под руку в ожидании встречи с «графским» семейством.

Дверь открыла мать. Они обнялись. Женщина опухшими от слез глазами критически осмотрела Аглаю через плечо сына.

— Пойдем в дом, милый. Дедушка в гостиной.

Граф придерживая мать за талию, не разуваясь прошел по длинному коридору и свернул в комнату. Глаша осталась в прихожей и не понимала, что ей делать: идти за Графом или подождать пока он вспомнит о ней сам.

Вдруг, позади раздался стук. Кто-то пришел. Не дожидаясь пока откроют, в дом вошел молодой человек лет тридцати. Никого рядом не было, что бы их познакомить. Да и знакомиться судя, по всему, мужчина не собирался, он прошел в комнату. Глаша была готова провалиться сквозь землю. Ее терпение было на исходе. В дом продолжали стекаться многочисленные родственники покойного, и никто не обращал никакого внимания на девушку, стоящую в углу и чуть не плачущую от обиды. Но вскоре появился Граф и кивком показал, чтобы она проходила в комнату.

Посреди огромной гостиной стоял гроб, вокруг стояли люди. Никто не перешептывался, как это часто бывает на похоронах. Лица дедушки Графа Аглая так и не увидела, потому что как только она зашла его накрыли белоснежной вуалью. Они с Графом прошли в самый дальний угол комнаты, как оказалось, только для того, чтобы выйти последними.

Похороны прошли быстро. Никаких поминок. И как только тело было предано земле, гости сразу стали расходиться.

На улице было еще светло, но жара уже спала. Глаша была просто счастлива, что вся эта церемония, наконец, закончилась, что нет застолья, и они спокойно могут отправляться домой. Всю дорогу домой Граф был уже в приподнятом настроении. Он рассказывал о себе, о своей семье, о дедушке. Он не должен был брать ее с собой, но что он мог поделать. Ему так хотелось быть с ней. Он моментально вернул к себе расположение. Хотя в душе остался неприятный осадок, Глаша была слишком доверчива и незлопамятна. Но на всякий случай решила не рассказывать никому эту историю, особенно пессимистке Алисе.»

***

Глашка была канарейкой, которая всегда просыпалась раньше всех и заливалась трелью. Маленькая Варька безумно любила эту птицу. Она обычно еще спала крепким детским сном, когда все домочадцы уже наперебой материли противную птаху. Клетка стояла в детской, от этого Варвара целиком могла насладиться ощущением, что Глашка только ее и больше ничья. Она ухаживала за ней, кормила, поила, проявляла всю ту заботу, на которую было способно детское сердце. Но птицы долго не живут… Глашка умерла зимой. Варке казалось, что любимица просто зачахла от холодных темных зимних ночей, ведь птичка пела солнцу, а оно стало таким тусклым, и петь не хотелось.

Странно, что именно эта глупая птица стала прототипом для главного героя. Ведь детские кумиры всегда стремительно таят на фоне подростковых и юношеских увлечений. Варя пронесла этот наивный символ то ли свободы, то ли преданности, крылатый образ всевидиния и ангельской проницательности через свою жизнь. Птица действительно достойна быть символом, и имя само пришло в голову. Написанное не было исповедью, но Варвара ни разу не солгала. И я отдаю ей должное за то, что когда она влепила пощечину, моя щека вспыхнула пунцовой пятерней.

Варя подскочила с колен и сбросила с пальцев поводья. Она думала о родителях. Вспоминала последние месяцы своей жизни. Что толкнуло ее в омут больничных простыней и белых, ничего не значащих стен? Сколько раз ее спрашивали об этом. Сколько раз она молчала в ответ. Неужели это она такая безликая и пустая? Почему гений не вырвался наружу, от постигших ее испытаний. Прожита целая вечность в ожидании прихода. Муза была куда более благосклонна к ней в потоке разноцветных дней и красок. Сейчас она тупеет, и, кажется, блекнет, еще немного и она утонет в окружающей ее белизне.

Она уже второй месяц пьет какие-то таблетки. Она не может подолгу концентрировать свое внимание. Мысли рассеиваются, то и дело перескакивают с одной темы на другую, резко теряя суть. И вот Варя уже думает на весь мир, через громкоговоритель. Она способна разгадать загадки вселенной, она понимает всю сущность бытия, и Бог уже готов сойти с небес, чтобы забрать ее в мир чистого знания и бесконечного умиротворения. Герои вышли из под ее контроля, судьбами вершат бумажные фигурки. Пешки не знают высокого чувства, они знают месть. Варя в глубоком трансе, там она способна оценить смерть маленькой птички. И слезы не душат ее.

***

«Отношения с Графом складывались как нельзя лучше. Аглая продолжала работать в своей пиццерии, Граф мелькал на экране, все как обычно за исключением только того, что Глаша переехала к нему в двухкомнатную квартиру, и они подумывали расписаться. Об инциденте, который произошел в начале их отношений, как правило, не вспоминали. За исключением моментов, когда разговор заходил об особняке и о его дальнейшей судьбе. Официально непосредственными владельцами дома являются отец и мать Графа, однако, как все родители любят поговорить о том, что и они скоро отойдут в мир иной, поместье Гуриных условно делилось поровну между Графом и Наташей. И хотя последняя предпочитала не иметь ничего общего с этим домом, она, что бы не провоцировать родителей, всегда соглашалась со всеми принимаемыми решениями.

Аглая подружилась с Наташей, которая оказалась ее ровесницей. Их родители появлялась редко, но встречи эти были довольно теплыми, поэтому первое впечатленье со временем изгладилось из Глашиной памяти. Иногда Аглая сталкивалась с холодком, которым ее обдавала Алиса, безумно ревновавшая подругу к семье Гуриных, которых непонятно почему невзлюбила. Глаша не особенно пыталась навязать ей любовь к Графу, хотя все чаще рассказывала о том «какой он все-таки замечательный». На этом разговоры о Глашином любимом и заканчивались, как и вообще разговоры. Ведь любовь не принимает третьего лишнего, и вообще очень ревностно относится к посторонним увлечениям. Так общение с Алисой стало довольно сдержанным, не то чтобы только «по-делу», но редко, это факт. И при этом никто ни на кого не обижался, потому что у каждого теперь была еще и своя личная жизнь. Хотя Алиса, наверняка, время от времени скучала по ежедневным страданиям подруги и по возможности в очередной раз научить ее жизни.

Все перемены происходили настолько вкрадчиво, постепенно. Все было до такой степени вовремя, что наступление осени казалось очень символичным, с ее арбузным запахом дождя и гниющих листьев на сырой земле. Жизнь будто замедляется. Вечера становятся длиннее, в квартирах уже дали отопление. В один из таких вечеров Граф был вынужден остаться на работе, какой-то ночной выпуск новостей. Аглая не стала углубляться в подробности, она абсолютно ему доверяла. Закрыв все окна и двери и, укутавшись пледом, что бы ни одна часть тела не выглядывала наружу, Глаша под какую-то попсу попыталась вникнуть в сложные перипетии человеческих отношений какого-то любовного романа, свернувшись калачиком в кресле напротив кровати. Она не любила ни то, ни другое. Но темнота, завывание холодного ветра, мелкая дробь дождя до того сковывали каким-то детским страхом, что нужно было срочно попасть в легкий и ненапряжный мир штампованного современного искусства. Как ни хотелось, в сон она не проваливалась, а Граф на звонки не отвечал.

Потрескивание паркета где-то на кухне дело вполне обычное, дерево от перепада температур то расширяется, то снова сжимается, от этого происходит трение с характерным звуком. Но когда ты находишься в пустой квартире, ночью, эти научные доводы мало успокаивают. Кровать нихрена не манила в свои объятия. Глаша терпеть не могла белое постельное белье, в отличие от Графа, который считал, что белоснежное белье это знак чистоты, и именно в такую постель приятнее всего погрузиться, выйдя из душа. Почему именно сегодня, когда Граф до утра будет на работе, настала очередь этой стерильной белизны?

Глаша так часто отвлекалась от чтения, что никак не могла уловить тему книги. Она уже раз пятый начинала читать одну и ту же страницу. Роман был ужасно нудный, но встать с кресла она боялась, как будто из-под него тут же вылезет демон и утащит ее… От того, что Глаша боялась пошевелить головой и втыкала в книгу вовсе не за поиском в ней какого-либо смысла, а, пытаясь спрятаться в ее страницах.

Вдруг буквы запрыгали. Глаза от напряжения стали слезиться… Темнота вокруг нее начала сгущаться, и ночные кошмары полезли на волю, оживляемые разыгравшимся воображением…

Ветер пробежался по квартире и застрял между комнатой и прихожей, уныло теребя лохматые занавески, которые Граф сделал из кассетной пленки. Откуда ему было взяться? Глаша глянула в темноту коридора, яркие блики запрыгали перед глазами, и она увидела мужской силуэт, который горбился, свисая густой бородой над кроватью. Аглая не успела и вскрикнуть, образ медленно скатился тонкой струйкой вдоль стены и повис, теряясь среди тысячи ленточек занавески. Сердце бухало в голове, тишина уже перестала казаться тишиной. Страшно было не то, что пошевелиться, страшно было перевести взгляд, чтобы ни дай Бог не упустить призрака из виду…

Потом Глаша еще долго соображала, что это могло быть, медленно переводя дыхание, и только спустя, наверное, вечность в неподвижном состоянии все-таки решила, что это лишь видение, которое она выхватила из дремоты.

Она уже видела этого старика. Примерно месяц назад ее периодически терзали ночные кошмары. Глаша находилась в замке, в котором обычные незнакомые люди, слонялись по длинным бесконечным коридорам. Они не видели ее, проходили сквозь нее, оставляя при этом, странное ощущение, похожее на то, что называется комом в горле. Эти комья заполняли все ее тело. Грусть, обида, боль разрывали ее душу на части. Люди все проходили и проходили, унося с собой куски ее плоти, они разрывали ее а клочья. Но при этом не было ни скорби, ни радости на их лицах. Им было плевать, они тиранили ее тело как воздух. И силы уже оставляли ее, но она не кричала, а лишь пыталась как могла уворачиваться от немой толпы.

Вдруг поднимался сильный ветер, открытые нараспашку окна лязгали с такой силой, что разбивались стекла, ветер поднимал юбки женщин и скидывал предметы со столов. Все кругом плясало под музыку сквозняка. И только Аглая оставалась нетронутая холодными потоками воздуха, в ее ушах воцарялась гробовая тишина. Ей казалось, что она эпицентр урагана, ядро, вокруг которого вращается если не весь мир то, по крайней мере, весь замок. Откуда-то, из гущи суеты и хаоса, ее глаза выхватывали сморщенное лицо старика, с неестественно молодым взглядом. Взглядом, который заставляет любить, ненавидеть, предавать, жертвовать. Взглядом, который заставляет убивать, и который убивает… Глаза смотрели на нее с каким-то пониманием, одобрением, но от этой доброты становилось больно, как будто ее уже не было на свете очень давно. Глаза эти оставались открыты и тогда, когда к ним прилипла белая вуаль. И лицо окаймленное белыми простынями, утонуло, вместе со старческим телом в бордовый гроб… А она ничего не могла сделать, хотя душа вырывалась вперед и едва не хрипела от горя, тело оставалось неподвижно…

Утром Глаша уже проснулась в теплых нежных объятиях Графа. Вчерашнее видение сегодня казалось таким нелепым, что она не смогла бы передать все то, что испытала. Сегодня это был лишь очередной кошмар. Она рассказала свое ночное приключение Графу уже с иронией, подшучивая над своим больным воображением и слабенькой нервной системой. Граф молчал, периодически кривовато улыбался. Мурашки пробежали по его спине, когда Глаша описала ему собственного деда».

***

Варвара… Птичка выпорхнула из окна, лови ее, накидывай шелковые платки ей на голову. Ты боишься раздавить ее, но она может запросто забыть твое окно, и тогда уже никогда больше не вернуться в твой дом. Она же домашняя птица, она не выживет в жестких условиях улицы, ее просто расплющит толщина неба, и не спасут прутья привычной клетки. Они же не спасут и от острых когтей помойных котов, когда, запыхавшись и истощившись, она опустится на землю, в поисках магазинной смеси зерен для канареек, которой ты ее кормила… Полупрозрачный платок упал на тело птахи, разворошив крылья и хвост. В руках она ворочала головой, пытаясь клеваться, а крохотное сердечко заходилось от ужаса. Ладони разжались и птица, не рассчитав размах крыльев, взвилась под самый железный потолок, и только потом плавно опала на жердочку.

Варя проснулась ночью, ее кровать трясло, как будто она ехала в поезде, было три часа ночи. Белые стены в темноте раздвинулись, и ей показалось, что ее постель такая маленькая, и вот-вот утонет в океане лиловой ночи. Ее руки ей не подчинялись, она, наверное, так долго пролежала в одном положении, что они замлели. Ноги лежали совсем неказисто, как будто вся она спала на животе, а они на спине. Качка не проходила, и ей уже начинало это нравиться. Варя лежала с широко распахнутыми глазами и не шевелилась. К ней на кровать спустился ангел, шелестя серебряными перышками крыльев и поцеловал ее в губы. Теперь это не только ее воля, это воля Бога. Руки то поднимались, то опускались, на пальцах поблескивали нити, она с таким остервенением тянула на себя узду, что петли впились глубоко в кожу и изранили подушечки пальцев.

***

«Граф собрался с мыслями, и начал:

— Моего деда звали Граф, как и меня. Это была как минимум личность неординарная. Много слухов ходило о нем и о его берлоге. Дом, который ты видела, он купил за год до смерти, все удивлялись, и мы в том числе, откуда у него такие деньги. А всю свою жизнь он прожил в лачуге, я как-нибудь покажу тебе. Это обычный сарай, но дед ни в какую не хотел перебираться в более приличное жилище. Он делал кукол, марионеток. Раньше всей деревне спектакли показывал, они проходили на ура. Детвора так вообще от него не отставала. А он детей не очень-то любил. Всю душу куклам отдавал. Потом совсем одичал, спектаклей больше не показывал, сидел днями в своей конуре. Один только раз в году устраивал кукольный карнавал, на который, собственно говоря, никого не приглашал, но народ все равно стекался поглазеть. К этому времени его уже прозвали колдуном. Говорили, что он может управлять человеческими судьбами и что куклы его на самом деле живые.

Глаша таращила на Графа свои зеленые глаза. Она не могла понять, шутит он, издевается или говорит правду. Она днем не боялась ничего, не верила ни в мистику, ни в духов. Но, вспоминая вчерашний страх и оцепенение, готова была принять слова Графа за чистую монету.

— Я не хотел тебя пугать. Я же видел, какая ты впечатлительная. Но каждый раз, когда тебе снится что-нибудь подобное, мне становится не по себе. Знаешь, мне ведь он ни разу не приснился после смерти…

— Но с чего ты взял, что мне снился твой дедушка. Я же его не видела, он… был накрыт… это просто какой-то старикан…

— Глаша, я точно знаю, что это старый Граф. Его седая борода и его орлиный хищный взгляд. Он никогда не умрет, он еще слишком молод, это бренное немощное тело его в могиле. Он среди нас, я это чувствую, хоть мне и не дано видеть.

Глаша вспомнила, как старик склонился над кроватью. Он что-то шептал. Но если это правда был сон, старик нагнулся не над пустой кроватью, в ней спала Аглая… От этой догадки перехватило дыхание и в голове как слайды защелкали неприятные картинки.

Аглая никак не могла понять, почему Граф так боялся своего деда. Он же не являлся ему чуть ли не каждую ночь. И почему вообще старик выбрал Глашу, что он пытался донести до нее. Кто он? Вся эта история казалась слишком мистической, чтобы быть правдой. Порой Глаша не ощущала себя собой. Ее мысли и действия больше не были ей подвластны. И мечтам уже не суждено было сбываться.

Как-то Аглая бесцельно бродила по пустой аллее парка. Перебирая в голове прошлое, и напрочь забыв про будущее. Она сегодня раньше освободилась с работы. Сразу позвонила Графу, чтобы сообщить об этом и спросить когда он будет дома. Ей теперь не хотелось спешить. На улице в тени размашистых деревьев парка она чувствовала себя в большей безопасности.

Граф сказал, что у него есть для нее сюрприз. Теперь Аглая действительно хотела сюрприза. Впервые в жизни она не имела ни малейшего представления чего ей ждать от собственной жизни. Ожидание какого-то чуда щекотало нервы. Она подкурила очередную сигарету и, не успев докурить ее до конца, потушила в красивой кованной урне.

Навстречу шел Граф и тянул за собой огромное разноцветное облако воздушных шариков.

— У меня день рождения весной! – Глаша щурилась от яркого солнца, и от того, что счастливая искренняя улыбка высоко поддернула щеки. Губы дрожали от волнения.

— Я помню. Но ведь это не отменяет моего огромного желания делать тебя счастливой каждый день. Сегодня, я понял, что я до самых краев заполнен любовью к тебе. И если сейчас же не выплесну ее, я просто лопну. Аглая, я не могу жить без тебя, я безмерно счастлив, когда ты рядом. И я до паники боюсь тебя потерять. Выходи за меня замуж! – Граф полез в карман за маленькой бархатной коробочкой, в которой по закону жанра лежало кольцо, и веревка выскользнула у него из рук. Дюжина цветных шаров взмыла в синее небо. Глаша надела золотой символ любви на палец, и они еще долго стояли обнявшись.

Может быть не так уж и плохо иногда совсем не знать, что будет дальше…

Платье украшенное нежными желтыми розочками, лимонная шляпка с вуалью, розовые шары, блестки, мишура, фанфары, он в синем фраке, щелк – фото на память, родители плачут, дети смеются… На тумбочке у кровати, вы счастливые, влюбленные, в очень романтичной рамочке, подаренной кем-то из друзей.

Нет.

Все было не так. Заморачиваться над организацией торжества ни Граф ни Глаша не желали. Родители еще какое-то время пытались их переубедить, мол, это же свадьба, что вы детям расскажете? Особенно причитала Глашина мама. Естественно, молодой, красивой незамужней женщине (отец и мать развелись когда дочь была еще совсем маленькой) хотелось погулять на свадьбе единственной дочери, и, конечно, показать себя. Души в один голос так отчаянно требовали праздника, что в итоге было решено поужинать в небольшом уютном ресторанчике, с одним только условием, что не будет тамады, и идиотских свадебных конкурсов.

Алиса нервничала больше подруги, она готовилась с такой дотошностью, будто собирается на званый ужин. Больше всего ее радовало не то, что подруга выходит замуж за мужчину, которого она любит, а то, что она вообще выходит замуж. Теперь они станут ближе, чем когда-либо, у них появится больше общих тем. Наконец-то Глаша всерьез воспримет все то, что происходит пока еще за кадром их общения. Это был отличнейший повод для праздника.

Когда Глаша пришла к ней домой, чтобы объявить окончательную дату и время помолвки, она как раз примеряла платье, купленное специально по этому случаю.

— Глашуньчик, Солнце! Какая ты молодец, я уже думала, что ты никогда не решишься!

— Привет. Короче, мы решили тридцатого ноября, последний день осени, символично… Ты будешь свидетельницей… Церемонии, правда, не будет, ну так же принято…

— Ты меня поражаешь. Ты отказалась от торжественной церемонии? Глаша!?… — Алиса, конечно, недоумевала. Они с мужем потратили целое состояние на свою свадьбу. Будучи уже прилично беременной, невеста щеголяла, туго затянутая в корсет, в шикарном платье бюстье и длиннющих кружевных перчатках. Сейчас весь этот карнавальный костюм висит в самом дальнем углу шкафа, являя собой что-то вроде пыльного символа невинности и чистоты, — Я не знаю…Ай, ну и к черту эту гребанную церемонию, главное чтобы вы были счастливы!

Алиса буквально пропищала последние слова. Она кинулась подруге на шею и чуть не раздавила ее в бешенных объятиях. Девушка была слишком воодушевлена, чтобы разочаровываться, и слишком рада за Глашу, чтобы читать ей нотации. Глаша же напротив, казалась не слишком счастливой. Конечно, никакой пыли в глаза она не бросала, и равнодушие во взгляде не означало никаких душевных терзаний по поводу правильности или неправильности сделанного ею выбора. Просто осенью Глаша становилась немного более романтичной, и как следствие более заторможенной. Да еще эти странности по поводу смерти и бессмертия дедушки Графа. Все это занимало слишком много места в ее мыслях, и вызывало чувства настолько противоречивые, что они гасили друг друга и на лице рисовались дурацким безразличием. Но Алиса периодически тормошила и тискала ее, возвращая к реальности, и наотрез отказывалась замечать что-либо кроме собственного восторга.

— Знаешь, Глаша, я сегодня смотрела на вас с Графом из окна, когда вы долго «прощались» у машины. Такое чувство, что навсегда. Хотя он всего лишь на какой-то час-другой в редакцию и не успеешь ты вернуться домой, как он уже приедет. Мне стало даже немного завидно. Вы почти не расстаетесь, а расставшись умудряетесь так соскучиться… Вы постоянно целуетесь, болтаете ни о чем… Кто-то бы сказал, что это конфетно-букетный период, но у меня, например, его не было… И вы отличная пара… правда… Алиса подошла к зеркалу, и окинула себя довольным взглядом, — Нет, ну ты только посмотри какая я красавица в этом платье, Артур, твоя мамочка красавица? – она подхватила сидящего рядом в кроватке сына и поцеловала его, — Смотри, скоро тетя Глаша выйдет замуж, а там уже и невеста для тебя нарисуется. Ну, спроси-ка: «Где моя невеста?»

Малыш изображал на своем розовом личике нечто похожее на улыбку, и пытался сфокусировать на чем-нибудь свой взгляд, пока Алиса крутила его в разные стороны, и ему это никак не удавалось.

В это время Глаша уже умирала со смеху, и умоляла подругу прекратить мучить ребенка.

На улице стояла мокрая погода. Снег таял, едва успевая коснуться земли. Ноябрь, наверное, самый странный месяц: это уже вроде бы не осень, но еще не зима. Глаша больше любила все-таки осень. Сочный запах сырой земли и увядших, влажных листьев, покалывание замерзших рук, пар изо рта, и теплый мягкий свитер, в котором можно укрыться от всех невзгод. Осенью всегда хочется творить. Зима не настолько богата романтическим обаянием, и она всегда надоедает. Зима начинается и заканчивается слякотью, часто противно чавкает под ногами, и последнее время все реже радует искрящимся на солнце снегом.

Глаша смотрела на улицу, и ей почему-то становилось грустно. Завтра у нее свадьба. Она выходит замуж за человека, которого любит. Но мокрый снег, как на зло, залепил опавшие листья. Завтра он впитается, но с ним впитаются и все краски осени. Листья станут совсем бурыми. А это довольно печальное зрелище, мятые безжизненные комочки природы, сбитые в просевшие снопы. Аглая почувствовала, как Граф подошел сзади и остановился.

— Знаешь, а он больше не появлялся. Наверное, он все сказал, только я не расслышала… Я не думаю, что он злой, я совсем не боюсь его…

Дыхание, греющее затылок, смолкло. Тихим пшиком лизнуло Глашину спину, и, звякнув пустотой, выкатилось из комнаты. В эту же секунду скрипнула дверь. Сквозняк безразлично пошевелил волосы, как мы машинально треплем за мохнатое ухо свою собаку, проходя мимо.

— Глаша, с кем ты разговариваешь? – Граф стоял в дверном проеме, и из-за того, что в прихожей всегда было намного светлее, чем в спальне, его силуэт больше походил на размытую тень. — Я услышал твой голос… Чего ты такая хмурая, Глашуньчик, ты не заболела?- Он вошел в комнату, и лицо приобрело родные черты.

Глаша просто поражалась своему спокойствию. Она уже так запуталась в своих чувствах, так много происходило в ее жизни, какой огромной палитрой эмоций она должна реагировать: от волнительного счастья до смертельного страха. Она не была равнодушной, просто ее душа забилась где-то так далеко. И не понятно было, то ли радоваться грядущим переменам, то ли бояться того, что они за собой принесут.

— Я разговаривала с твоим дедушкой, он был здесь. Стоял и слушал. Я говорила ему о нем. – проговорила Глаша, не поднимая глаз на будущего мужа.

— Ты перенервничала, тебе надо отдохнуть. Завтра нам предстоит пожениться, ты помнишь? – Граф поцеловал ее, наперекор всему, он был так счастлив. Он так нежно улыбался, и с таким трепетом обнимал свою будущую жену, что Глаша невольно поддалась чувствам и позволила увлечь себя в кровать. – Ты ведь знаешь, как я тебя люблю?

— Конечно. В тысячу раз сильнее, чем вчера, и в тысячу раз слабее, чем завтра.

Глаша не заметила как Граф выскользнул из спальни. Она не заметила и того как сама очутилась в кресле, калачиком, с глупым романом в руках. Старый кукольшик склонился над кроватью. Он что-то перебирал тонкими длинными пальцами, подносил ко рту, и скручивал. Постепенно из рук показалась веревка, конец которой путался в белых простынях. Глаша всматривалась, пыталась найти себя спящую, и уже хотела подойти ближе, совсем потеряв чувство страха, как вдруг старик резко натянул нити. Покрывало вздыбилось и, скользнув мягкой волной на пол, обнажило неестественно изогнутое тело в белой больничной сорочке. Не ее тело. Луна оставляла свои блики на белой глянцевой стене. Еще секунду тетива была натянута, как будто для того только, чтобы запомнить все детали эпизода, а потом полетели стрелы. Тело обмякло и, упав на простыни, утонуло в перьях. Выстрелы тоненькими иголочками пронзили запястья, слишком туго кукольщик вяжет узлы…»

Глава 3

***

Что такое Бог? Наверное, это извечный вопрос. По крайней мере, с тех пор как он был придуман. О нем всегда трудно говорить. Но всегда легко думать. В собственных мыслях мы не извращаемся, пытаясь его обозначить. Он и судьба, и случай, и рок, и карма. Нам всегда легко себя простить, сказав «на то воля Божья» или «от судьбы не убежишь», ну или самое приятное «все, что не делается, делается к лучшему». Мы любим не брать на себя ответственность за наши проступки, но никогда не упустим возможности приписать себе в качестве личной заслуги любой совершенный подвиг, даже если просто не было возможности его не совершать. Что для нас Бог сегодня? Мы не посягаем на его место, но, что еще хуже, мы с трепетом в душе заключаем сделки с дьяволом. Мы не отрицаем мораль и справедливость, но приписываем их Сатане. Бог утратил свой авторитет в сытых умах и сердцах, но, когда приходит беда ему продолжают молиться, уповая на спасение. Дьявол не прощает предательства, и милосердный Бог отпускает ему грехи. И нам отпустит, но до покаяния мы продолжаем продаваться.

Мы говорим о великом: о божественной красоте и о дьявольском обаянии. Но мы не посягаем на божественное, нам ближе Сатана. Бог слишком совершенен, что бы сметь ему подражать. Сатану же мы наделили всеми человеческими качествами, или, быть может, он искусил нас? Кто расставляет королей и пешек на поле?

Варя совсем лишилась рассудка. Игра затянулась. Родители потеряли всякую надежду. Их дочь пропадала. А ведь когда-то давно, еще в самом начале, ее достаточно было сильно тряхнуть за плечи, может наорать, а может, хватило бы и просто грубо назвать дурой. Сбить с нее спесь, вернуть в реальность из мира ее грез, где все было слишком легко. Но то, на что она посягнула, в реальности оказалось намного сложнее, чем устроиться на работу или получить в дневнике пять с припиской «молодец!» за хорошо выученное и с чувством прочитанное стихотворение. Такая глупая душа куда более подвержена риску быть сломленной реальностью, поэтому она прячется за свои фантазии и долго живет своим вымыслом. Столкновения с жестокостью мира либо не происходит вовсе, и окружающие вынуждены вечно наблюдать блаженную натуру в психушке, напичканную всякой хренью, и ангельски улыбающуюся, либо присходит, и тогда уже сердце не выдерживает поражения, ее надежды и откровенная убежденность в собственной уникальности разбиваются в пыль и израненная душа предпочитает уйти от проблем самым коротким способом, через убийство себя.

Я же отчаянно билась о черепную коробку. Но лишь пустой звон выдыхало отупевшее тело, которое стало для меня живой клеткой.

Варькины руки и ноги безвольно подскакивали вверх, и с грохотом снова опускались. Безумная соната трупа, которое только потому не хоронили, что оно не завонялось. Вены выходили прямо наружу и крепились где-то на потолке. В них пульсировала кровь, а узлы затягивались все туже и туже. Ее пальцы сцепились в замок, кажется, где-то кричали горько. А тело просто подпрыгивало на кровати. Почему так печально быть душевно больным? Прошу прощения за мерзость…

***

«- Жених может поцеловать невесту.

Снег ложился, и уже не таял. Осень закончилась… Свадьба тоже… Конечно, все были счастливы. Глашка была невероятно красива, в своем кремовом платьице. Граф весь вечер не спускал с нее влюбленного взгляда. Следующий день был посвящен сбору впечатлений. По осколочкам собирали воспоминания знакомства, и все в копилку, для семейного альбома. Жизнь втроем не тяготила Аглаю, а Граф и вовсе не подозревал о наличии третьего в их жизни. Девушка перестала рассказывать о своих ночных кошмарах, она не думала о смысле видений, но научилась ждать, ночи, как одинокие домохозяйки ожидают следующей серии любимого сериала. Старый Граф приходил и днем, и рано утром. Тихий беззвучный диалог продолжался и тогда, когда они не были наедине. Так сонно тянутся строки, но вовсе не такой зачарованной была их жизнь. Домой часто приходили гости, и смех был обычным явлением. И дальше как в обычных романах они жили как минимум счастливо.

Граф приволок из лесу елку. Скоро новый год.

Было решено устроить карнавальную ночь. Все приглашенные должны быть в костюмах, а так как желающих попасть на праздник оказалось слишком много, граф предложил перенести мероприятие в дом дедушки. Там можно развести костер прямо во дворе, елку тоже можно украсить на улице, и будет предостаточно места водить пьяные хороводы. Глаша переглянулась со своим отражением в зеркале, и оно ей улыбнулось…

***

— Здравствуйте, я Алиса из страны чудес, А это ПУДИНГ! Мой ковалер.

— Чик-чирик! Низкий поклон. У Мистера вампира, сегодня поистине великолепный бал! Он выпустил меня из клетки.

— О, не разбейте вашу прелестную головку о стекло, прошу, не бейтесь в окна. Ха-ха-ха.

… Здесь были принцессы, сказочные звери, гномы, тролли. Все были. Кукольщик нежно расставлял героев на свои места. Вокруг столпились люди. Вся деревня стеклась на представление. Сцена была декорирована под дворец, посреди стоял огромный обеденный стол, и во всю стену нарисованы огромные часы показывающие полночь. Когда-нибудь, старик купит такой дом для своих внуков. Он всегда хотел, что бы было много места для большого количества людей, чтобы живые устраивали пиры и вечеринки. Ему не надо. Для его кукол хватит места и в сарае.

Дед улыбался, рассуждая про себя о жизни, иногда поднимал глаза, вздыхал, и тут же принимался за работу. У него было достаточно денег, чтобы обеспечить неплохое будущее своим детям и внукам после смерти, но он хотел оставить после себя память. Деньги вода, и сколько бы их не было, они все равно утекают сквозь пальцы, и теряются в сотнях ненужных покупок. И никто не вспоминает, откуда взялись деньги.

Сказочник не потратил и рубля за свою жизнь, в деревне можно обходиться и без них. За представления ему приносили хлеб и молоко, приезжие дачники, давали деньги, которые он и складывал как ненужный хлам в погреб. А сейчас вдруг осознал, что, наверное, за всю жизнь, там накопилось целое состояние. Он не кинулся на радостях к своей казне, а, сладко рассусоливая идею приобрести дом, продолжил подготовку к спектаклю. Куклы ведь не могут ждать, они слишком долго томились, пока настанет их черед. Они ведь живые, и в их деревянных телах бьются маленькие сердечки, то злостью, то любовью, то болью, то разочарованием. Он не мог больше испытывать их терпение. Страсти накалены. Это не жизнь старого колдуна, это их жизнь, и они вправе прожить ее.

И вот куклы на своих местах, можно начинать представление.

***

Глаша потратила целый день, приводя дом в порядок. Она старалась не думать, что на месте где сейчас стоит прекрасно сервированный стол, чуть менее года назад стоял гроб. С потолка свешивались светящиеся гирлянды, по периметру гостинной, спадал дождик и мишура. Все сверкало. Живые еловые лапки, сегодня не лежали на земле, обозначая путь покойника, а стояли как главное украшение в вазах во всех комнатах, обсыпанные крошками пенопласта.

Когда пришла Алиса со своим пудингом, и по дому пронеслась первая волна хохота, дом как будто ожил. Ничего не произошло, просто это стало понятно. Алиса обвела взглядом помещение, не скрывая восторга:

— Да здравствует маскарад!

— Карнавал, — поправил, войдя в гостиную Граф, и оскалил, вставные клыки с нарисованной кровью. Глаша съежилась. Как они странно смотрятся вместе, вампир и канарейка. Хотя Алиса с пудингом тоже сморозили.

Ближе к девяти вечера собрались все гости. К столу никто еще не садился. Пары и небольшие компашки слонялись по дому, кто-то грелся у костра на улице. Худенькая женщина в пачке балерины, исполнила танец маленьких лебедей, в пуантах на заснеженном дворе. Трагичность истории несчастного лебедя, была подкреплена, абсолютно естественным страданием на ее уже немолодом лице. Потом были цыганские пляски и перекрикивающие друг друга пестрые наряды женщин. Потом была сцена ревности, отлично разыгранная одной дамой, из-за маленькой женщины в пачке. Глаша не вмешивалась, она давно уже привыкла, к маминым кавалерам, и, как правило, к их женам. Мужчины беспрестанно курили и что-то обсуждали. Все были уже изрядно подпитые.

Аглая поднялась на мансарду, в поисках тишины. Огромное окно в крыше, было слегка припорошено снегом. Здесь все звуки были приглушенными. Еще когда Глаша убирала дом, готовясь к вечеринке, она обнаружила здесь огромный сундук. Он никак не вязался с богатством дома, обшарпанный сундук, такой, в каких сейчас хранят картошку в подвалах. На нем не было ни замка, ни задвижек. Глаша подошла ближе. Провела по нему рукой. Старая вздыбившаяся краска, с шелестом облетела на пол. Сердце громко барабанило в груди, перекрикивая пьяные песни гостей. Возбуждение, любопытство и детский страх переполняли девушку. Эмоции переливались через край, она последний раз обернулась на дверь, чтобы проверить, не следит ли кто за ней. А когда повернулась, столкнулась лицом к лицу с девушкой. Их глаза встретились, но ни одна не вскрикнула, как будто обе были готовы к этой встрече.

Варя сидела на сундуке и нервно болтала ногами.

— Это я тебя придумала, и их всех, тоже придумала я, — Она кивнула на дверь. – Вы все глупые марионетки, вы и шагу не ступите, если я не захочу. – ее глаза сверкали. Фиаско было очевидным. Ничто не могло напугать птицу, тем более, когда во весь потолок зияет огромное окно. Варя хотела бы отрезать ей крылья, но слишком мало она могла в этом мире. Это их жизнь, и они здесь хозяева. Она докатилась до положения жалкого призрака в собственном вымысле. А небо смотрело через стекло, и смеялось. Глаза, окаймленные сетью глубоких морщин, пристально наблюдали за поединком. Столкновение фантазии и реальности, никогда не кончается компромиссом, а здесь у каждого своя реальность.

Никто не мог и подумать, что кукла способна прожить свою жизнь без помощи кукловода. Мы не так воспринимаем действительность. Ведь наша религия, упорно пропагандирует Бога, и в качестве такого же кукловода, и в качестве судьи. И любая попытка управлять своей жизнью встречает осуждение, даже сейчас, когда все мы вылазим из своих шкур, пытаясь достучаться до неба. Почему мы не можем видеть Бога, если нам дано зрение, и почему мы его не слышим, владея слухом. Слепая вера длится тысячелетиями, а мы в один миг отказываемся от нее, и ставим свои условия. имеем ли мы на это право?

— В сундуке лежат куклы, их сделал дедушка Граф. Там и ты, родная, и твой муж. Там ваши судьбы. Через восемь месяцев ты родишь мальчика и назовешь его Степан. Замечательный у тебя будет сын. Ничего, как видишь, страшного с тобой не произойдет. Это вообще твое больное воображение. Я бы не смогла убить птенца. Знаешь, твоя подруга, в тайне всегда тебе завидовала. Ты легка на подьем. Никогда не боялась ошибиться. Она все делала слишком правильно, чтобы наслаждаться жизнью. Ты ее не осуждай, и маму тоже пожалей. Она посвятила всю свою жизнь тебе, и теперь, когда ты выпорхнула из гнезда, пришло время и ей подумать о себе. Годы так жестоки к женщине, особенно к одинокой женщине.

Глаша стояла перед старым сундуком слушала Варку и плакала. Слезы были и снаружи и внутри, она сглатывала их, вытирала рукавом лимонного платья. Что значит, она придумала, не может целый мир быть придуман. Она, что Бог? Только Богу подвластны чужие жизни. Образ двоился в глазах, полных слез, и медленно таял. Это девушка в простынях. Старый Граф привел ее в свой дом. Он же привел и Глашу, где начинается эта история, зачем она знает эти ненужные обрывки истины. Глаша не стала убеждаться в правоте призрака, потому что ей совсем не хотелось найти себя среди старых вещей обшарпанного сундука. Она решила бежать к могиле кукольщика, которая находилась на заднем дворе особняка, в надежде, что гранитная плита сможет ответить на все ее вопросы. Глаша рванула к лестнице и, споткнувшись или просто оступившись, полетела вниз, глухо ударившись головой о пол второго этажа или потолок первого.

Тело приземлилось как раз позади Графа, который в это время отчаянно флиртовал с Алисой. Это все происходило так просто, как это бывает в жизни. Глаше было глубоко плевать, ее глаза уставились в окно на крыше, которое как раз открывалось ее взгляду в пролете, как будто потолка вообще не было. Вокруг нее летали ангелы, которые подхватили ее душу и потянули в небо. Зачем ей эта никчемная бумажная жизнь, ведь птицы не должны жить в неволе.»

***

— Варвара, к тебе посетитель.

В комнату вошла девушка, на вид ровесница Вари. Отчаянная попытка создать шедевр была разбросана по палате, в виде скомканных бумаг и сгрызенного карандаша — уже не было порядка. Голова взрывалась. Не было ни конца, ни начала. Вот опять, возьми, тряхни глупую девочку, скажи ей: «Варя, очнись, опомнись. Ты нужна нам». Но девушка испугалась, Варя казалась буйной, но именно теперь она была нормальнее всего, за всю свою жизнь она не была более нормальной. Но ухватить за разум дело психиатра. Что же… Перебесится… В палату вбежали санитары, успокаивая и уговаривая, девушку уволокли. Алиса осталась в палате. Ей было стыдно, и безумно жаль подругу. Варя еще только полгода в клинике, а она уже увела у нее парня. Лучшие подруги почему-то всегда умудряются сделать больнее всего.

Через восемь месяцев Алиса родила мальчика, они с мужем решили назвать его Степаном, славный мальчуган.

Варя по новому методу лечения была отпущена домой, под строгий контроль родителей. Бедная девушка застряла где-то между правдой и вымыслом, а компромисса в таких ситуациях не бывает. Раздвоение личности, это я так называла собственное отделение от себя, уже было невыносимо и мне. Я не могла жить только своими мыслями…

В это утро мать счастливая хлопотала на кухне. Она последнее время стала лучше спать, мешки под глазами почти пропали. Она готовила завтрак для семьи, напевая какую-то песенку себе под нос. Хотя у Варвары не наблюдалось значительных улучшений, одно только осознание, что ее дочь дома, уже создавало ощущение, что все как раньше. Отец еще не проснулся, он всегда вставал позже всех, а Варя уже умылась. Женщина с трепетом в сердце вслушивалась, как журчала вода, потом провожала ее до самой комнаты, выглядывая с кухни.

Мне было очень грустно все знать. Но я ничего не могла сделать. Мой ум больше не находил отклика в действиях, тело не подчинялось. Я даже плакать не могла. Хотя как прежде ощущала удушливый ком в горле. Когда проснулся отец, сердце перестало справляться с собственным ритмом. Неправильно, тысячу раз неправильно я прожила свою жизнь. Сотню раз неправа была, когда не ценила вашу любовь. Что там? Там все как у всех. И совершенно неважно насколько ты был талантливее или насколько ты идеальнее сыграл роль собственного гения. Без помарки и без запиночки, и прямо в смолу ночи, там мы одинаковы. Там не видно наших лиц. И пофиг кем мы были. Как больно это знать заранее…

Варвара встала на табуретку. Она любила в детстве вот так вставать на стул перед гостями и читать стихи. Ведь детей всегда поощряют за смелость… Варя была одним ребенком в семье, поэтому ей не приходилось делить минуты славы с маленьким братиком или сестричкой. Она никогда не ходила в садик, и никогда не была одной из, она была единственной. Так вот, Варя встала на табуретку, веревки как лианы росли из потолка и обвивали ее шею, и начала рассказывать стихотворение. Она читала с выражением, в голос, переводя дыхание, как это бывает у детей от волнения. Под конец, читала взахлеб, тараторя и проглатывая окончания, стараясь обязательно успеть закончить стих, хотя ее никто не подгонял.

Часы пробили полночь, оголите лица,

Снимите маски, и прошу к столу.

Оставьте ваши мысли на полу,

Ведь я пишу последнюю страницу.

Сыграли роли, хватит лгать впустую.

Давайте выпьем, новый год настал!

Возьми и ты, Варвара свой бокал,

Толпа твоя под окнами ликует!

Художника не просят оставаться…

Бескрылый ангел вряд ли улетит.

Ни врач, ни гений труп не воскресит.

Я тоже, в общем, не ручаюсь браться…

Стул качнулся и упал на бок…

Варенька, контролируй свое лицо. Следи за языком, он должен оставаться во рту, во что бы то ни стало. Толпа сканирует под окнами, твоя смерть должна быть идеальной. Гений не имеет право быть уродливым.

Тело недолго трепыхалось.

Язык все же вылез…

***

«Дети, так и не поняв, что произошло, хлопали в ладоши, матери плакали, отцы и вовсе не выдержали и раньше разбрелись по домам, не дождавшись конца спектакля. Граф складывал кукол в сундук. он знал, что это последняя карнавальная ночь, которую он устраивает. После представления старик, собрав все свои сбережения, вышел на улицу.

Денег скопилось действительно довольно много. «Ровно столько, сколько нужно, чтобы купить вот этот дом» — подумал Граф и посмотрел на двухэтажный коттедж, который только закончили строить какие-то бизнесмены. Дом уже завтра был выставлен на продажу, это казалось так символично, что кукольщик не стал долго раздумывать.

Больше всего ему понравилось огромное окно в крыше особняка. Он подолгу вечерами смотрел в небо, которое то и дело припорашивалось снегом. Весной, когда бывала хорошая погода, он открывал окно, и свежий цветочный ветер врывался в дом и гулял по комнатам, составляя компанию одинокому старику. Скоро тут будет много жильцов, места в доме хватит не для одного поколения. Их долг оживить этот замок, и населить радостью и веселым детским смехом.

КОНЕЦ…»

2008 г.