Бывшая пельменная в центре южной столицы. Теперь там, конечно, банк, но не важно. В ней совсем недавно бойко торговали выпивкой. «В нагрузку» к пельменям, естественно. Пельмени, надо признать, год от году становились всё хуже, и мясо в них – дай бог, ежели «белковое» – читай: соевое, то есть, постепенно превращалось в намёк. Но – хлобыстнёшь рюмашку – сойдёт как закусь. Дурные мысли – вон!
Посетители, как ни странно, были часты. Удачное место. Поблизости одни дорогущие кафе, где нехитрая закуска в принципе не водится. Опять же, здесь можно сдвинуть столы, «посидеть». Как раньше – «посидеть». Спокойно, то есть. Поговорить, не усердствуя в перекрикивании «музыки» из аудиоколонок. Здесь в смысле музыки как раз было нормально, слава тебе Господи. И пообщаться нормально можно было. По-об-щаться. – Вот ключевое слово. Общаться народ сюда и ходил.
Итак, представьте себе. Тёплый вечер, фонари ещё не зажглись и зажгутся не скоро. В пельменной нашей собралась пара-тройка компаний. Конкретно: «офицерская», «корпоративная» и «литераторская».
Первые две собрались, понятное дело, по части отметить то да сё. Литераторы же – просто так, по традиции: приходили сюда каждую пятницу год за годом, вот и нынче пришли. Как в песне: «…там каждую пятницу, как солнце закатится, кого-то…».
Обсуждают проблемы литпроцесса и пельмени жуют. Кстати, в этот раз присоединился к компании один молодой дикорастущий поэт. Цель присоединения – поведать о своих исканиях-дерзаниях более опытным и поднаторевшим в литературных сражениях коллегам. (Что сражения идут не на жизнь, читатель может не сомневаться – страсти в среде богемной никак не дремлют, но здесь пойдёт речь о других страстях – обывательско-человеческих).
Пельменная просторная, все три компании сдвинули свои столики поудобней и друг другу не мешают. И пьяные громогласные тосты пока ещё не звучат.
В самом центре, перед загородкой, отделяющей раздаточную от жующего зала, – одинокий столик. За ним – молодая пара. Он – рослый круглолицый здоровяк, «шкаф», как говорят в народе. Она – в черном облегающем всём, опять же – черноглазая гибкая красавица-брюнетка. Случаются такие у нас , не иначе – смесь кровей. Казачьей с половецкой. А почему нет? Воевали, воевали друг друга, а потом и попривыкли-притерпелись, а там и полюбились ну и – сами понимаете… Результат: гремучая смесь. Красота дерзкая, взгляд – огнём плещет.
Брюнетку нашу кроме спутника её никто и ничто не интересовало. На столике – пара бутылок водки, сладкая вода, салаты и полупустые тарелки. Поллитру «Стременной» они уже приговорили, пельменями закусили и – давай выяснять отношения. А как по-другому? Наболело, накипело и – накатило…
– «А теперь попросим новоиспеченного подполковника войск связи…» – торжественно слышится от офицерского стола. В пельменной нынче господа офицеры гуляют. И понятно: при таком государственном отношении к храбрым нашим воякам, на ресторан уж никак не хватает, как раньше бывало. Раньше-то на «стольник» можно было и вдвоём до отвала посидеть, и даже на целую компанию по-скромному зальчик снять. Выпивка копейки стоила, да и всё остальное, в том числе и жизнь солдатская.
– «Нет, ты мне мозги не засерай своей «концептуальной» поэзией. Всё это муть голубая…», – слышится от литераторского стола. Схлестнулись добротный старорежимный реализм с новым (концептуальным) восприятием. Молодые по-старому писать не хотят, по-новому – не умеют. Споры, споры, а истина незримо витает в прокуренном воздухе, оседает на донышках стаканов. (Бокалы в пельменной – артефакт). В стаканах – вино, напиток истинных поэтов. Что характерно в общении литераторов, пить никто никого не заставляет. К непьющим здесь относятся не как к дистрофикам или заблудшим, а – философски. Точнее – индифферентно. Вряд ли по врожденной деликатности, скорее – сказывается обычный писательско-артистический эгоцентризм. Ну нет писателю-творцу дела до того, кто там пьет, кто воздерживается, а кто брезгует, поскольку «не уважает»…
– «Давайте выпьем, чтоб наш дорогой Геннадий Степанович поменьше нас ругал!..», – слышится умилительное за кооперативным столом. Это произносит широкая и в плечах, и в груди крашеная блондинка, поднимая полной обнаженной рукой один из настоящих цивильных бокалов, дюжину которых сотрудники принесли с собой, как и большую часть выпивки.
– «А разве я вас ругаю, – довольно оправдывается солидный дядя, ещё больше ослабляя галстук, – Вот когда я вас начну действительно ругать, вот тогда…»
Реплики, звон бокалов. Смех растворяется в пространстве зала.
– «Ну и что с того?», – слышится одна из реплик молодого здоровяка. Он широко улыбается – красивый, тридцатилетний. Скорее всего, в удачном бизнесе пребывает, хотя и не шибко прибыльном: в крутую кафешку подругу не позвал. Но, может, и какая другая причина. Одет по-модному, в рубашке навыпуск, борсетка тут же на столике.
– «А то, что не поступают так, понял? – продолжает начатое красотка. – Я ведь просила тебя…». И глазом на него – зырк.
– Да, ладно, оставь, ей богу. Ты ещё что вспомни.
– И вспомню, и вспомню… Я припомню тебе… как ты…
– Ну что, что? – полушутя, полусерьёзно спрашивает парень.
– Да пошёл ты, – она отвернулась, закусив губку.
– Ладно, брось, – он, было, попытался обнять её за плечи.
Но она вздрагивает всем телом, неожиданно (как видно – и для самой себя) хватает бутылку с водкой за горлышко, пьяно замахивается и – бьёт, метя по голове. Парень едва успел подставить руку и отразить удар. Бутылка летит на пол. Грохот. Бутылка, по случайности, не разбивается, а катится к офицерскому столу, разливая содержимое по нечистому кафельному полу. Военные оборачиваются на шум, их женщины от любопытства выпучивают охмелевшие глаза. Парень встаёт, подняв руки-лапы как медведь-шатун: «Всё нормально, ребята. Щас я подниму, – идёт вслед за, медленно катящейся бутылкой, поднимает: «Отцы! Всё нормально, отвечаю».
За это время черноглазая красотка порывается встать из-за стола, движения её слишком резки, она задевает ножку, бутылка с водой сперва падает в салат, затем на пол и, вслед за первой, катится по кафелю. Парень, все ещё держа посудину с водкой в руке, ловко и привычно подхватывает и эту бутылку. Спокойно усаживается на свое место, и мирная любовная беседа продолжается.
Они наливают в стаканы водки, «он» примирительно увещевает свою подругу.
Выпивают.
Диалог продолжается… Они говорят, говорят…
Вдруг – хрясь! – Подруга вошла в раж – ну, по морде съездила. Дело обыкновенное. Чего уж там. Сама же рукой прикрылась и – в слёзы. Горькие, злые. Парень, однако – «шкаф», пустяками, бабьими капризами не проймёшь. Опять наливает ей:
– Я ещё пельмешек возьму, а?
– Да не хочу я твоих сраных пельмень… Ну, я прошу тебя…
– Хорошо.
– Что хорошо?
– Ладно, – говорю…
– Да не сделаешь ты ничего… ни-че-го… Зубы мне тут заговариваешь, пельменями давиться заставляешь.
– Давай выпьем и поговорим, давай? – пытаясь в чём-то убедить собеседницу, предлагает парень.
– О чём с тобой разговаривать, когда ты не слышишь! Ты ничего не слышишь. Я тебе говорю, уже битый час спрашиваю тебя, а ты… – она вскидывает голову, устремляя взор в потолок, – нет, всё, я ухожу…
– Куда ты? Погоди…
– Отвяжись, я давно хотела. Всё, ухожу. Оставайся.
Хватает сумочку и бежит к стеклянной двери. Парень сидит, ждёт. Видно, невпервой. Красавица, разметав по пути чёрную гриву свою, гибкая как пантера, внезапно замирает в дверях. Поднимает руку ко лбу…
– Ах! – глубоко и протяжно восклицает она в сердцах.
Для неё – это сцена, она играет, самозабвенно, открыто, взаправду. Все смотрят, но не в открытую, а так – вскользь: интересно же. Как бы опомнившись, красотка возвращается.
– Я тебе вот что скажу… ты не думай, я не пьяная. А ты – подлец, понимаешь, подлец…
Она плюхается на стул, он примирительно берёт у неё сумочку и кладёт её рядом со своей борсеткой. Опять наливает водки.
– Давай выпьем, так оно лучше. И решим… всё вместе и решим. Ну, вздрогнули?
Он протягивает ей стакан.
– Вместе! Да, вместе!.. – Она бьёт рукой по протянутому ей стакану. Стакан – вдребезги. От неожиданности она отдёргивает руку, задевает тарелку с салатом. Тарелка тоже вдребезги – разбивается о кафельный пол.
– Какой ужас! – слышится из-за «корпоративного» стола. – Кошмарно себя ведут… Так распуститься. Мужчины, что вы сидите…, — восклицает полная блондинка.
— Ладно, не вмешивайся, а ты помолчи, подруга. Сами разберутся, — решительно предлагает другая дама.
— Не будем опускаться до их уровня. Это моя принципиальная позиция, — провозглашает третья.
Парень опять встаёт – лапы кверху, идет:
– Ребята, отцы, ну, любовь, понимаете? Что объяснять. Всё нормально, щас уберу тут. Лар, успокойся, – кричит он ей и тут же с оправдательной мимикой к офицерскому столу, – извините: любовь, понимаете?
«Возлюбленный» салфеткой собирает с полу салат, выбрасывает осколки в урну. Черноглазая, тем временем, наливает себе в стакан уцелевшие остатки сладкой воды и пьёт. Добродушный «шкаф» возвращается на своё место, садится:
– Ну Лар, давай по-хорошему. Помнишь, как мы здесь первый раз, помнишь? Два года прошло, я ещё тогда первые бабки серьёзные срубил, посидели, ну помнишь?
– Что ты мне обещал? Ты ЭТО помнишь? – вопросом в лоб отвечает Лара.
– А что я обещал? – оторопело говорит парень.
– Не помнишь! Забыл! Подлец такой!
Хрясь по морде.
– Ну Лара! Люди, люди вокруг, уймись…
– Что – люди! Что мне люди, когда ты – жизнь мою испортил? И – моей – девочке – жизнь – испо-о-о-о… ой, подлец! – уже не так зло говорит она. – Уйду я от тебя, от подлеца такого, уйду. И ты не приходи. Никогда больше… слышишь?
– Слышу
– Не придёшь?
– Не приду.
– Только попробуй не прийти! Мерзавец! Я его жду, жду, как дура, а он шляется…
– Да работа у меня была, понимаешь: ра-бо-та. Срочная.
– Врёшь. Знаю я, какая работа. Знаю, каким местом ты работаешь, предатель.
– Не было ничего, Лар, слышишь, не придумывай… Я ж тебя только люблю… Одну тебя.
Она уставилась на него. Прямо прожигает взглядом.
– Честно, зуб даю!
– Опять врёшь? – более примирительно вопрошает Лара.
– Нет, ей Богу. Ну, что – тебе… при свидетелях сказать?
– Какие ещё свидетели? – В глазах её загорается огонёк надежды на еще более волнительное продолжение спектакля.
Парень оглядывает зал. Его взгляд останавливается на литераторах, хотя он и не подозревает о роде деятельности членов случайно выбранного им жюри. Встаёт, не выпуская бутылки, подходит.
– Парни, помогите, ну, любовь, блин, зашкалила… выручайте. Вот! От чистого сердца, – и он ставит початую бутылку водки на стол.
– А что надо-то? – спрашивают те, примолкнув с интересом (ну-ну, да никак – сюжет?).
– Свидетелями будете, я слово скажу. Ну, про это, про любовь. Любовь тут у нас. Вот.
– Ладно, – встаёт, убелённый сединами литератор, первым смекнувший в чём дело. – Олег, пойдёшь?
– Запросто, – поднимается тот.
– Знакомься, – говорит седовласый парню, – известный поэт Полуэктов будет у тебя свидетелем, знаешь такого? Это тебе не хухры-мухры!
– Не-а, – доброжелательно закачал головой «шкаф», – Я вообще насчёт стихов… – он скривился так доходчиво, – ну, не совсем. Да неважно…
– Как это не важно? Тебе неважно, а нам очень даже важно! – загалдели литераторы.
– Не обижайтесь, парни. Тут такое дело. Судьба решается, можно сказать. Любовь тут… у нас.
– Ах, судьба-а… Ну, судьба – поэзии превыше. А уж любофь… это, надо сказать, – вааще!
Жюри шеренгой приближается к основному месту действия.
– Вот, Лара, – показывая на спутников, говорит «шкаф», – я тебе клясться в любви сейчас буду, а они засвидетельствуют! Поэты они! – почему-то добавляет он. Те кивают головами. Лара кривит красивые губы. Мягко язвит:
– Может, и замуж взять пообещаешь?
– Да уж, ты смотри! Ежели любофь – замуж оно святое дело! – подтверждают поэты.
Парень тоже оживляется, с лёгкой опаской поглядывая на Ларину крепкую наманикюренную ручку, поглаживающую горлышко опустевшей поллитры:
– Обязательно, Ларочка, само собой – замуж. Деньжат накоплю, всё путём будет…
– Ой, красиво поёшь…, — улыбнулась наконец Лариса.
Злобные огоньки в её глазах угасают, рука сжимается на горлышке бутылки как-то совсем по-другому – нежно и ласково, губы расплываются всё шире, шире…
А улыбка-то у неё – действительно совершенно обворожительная! За такие белые ровные зубки, да за такую улыбку ей и вправду можно простить всё. Абсолютно всё.