Табличка Менделеева

Читатель, знаю я, умён
Все совпадения имён
Мы отнесём на волю случая,
Чтоб опус сей запомнить лучше…
Легенда о Буридановом Осле.

Несмотря на распахнутые настежь окна, в лаборатории было жарко и душно. Из раковины с постоянно капающим краном, истошно несло мочой. Вчера вечером Дима Менделеев закончил мастерить свой юбилейный саквояж и теперь во всю трудился над изготовлением памятной таблички к нему. Эту замечательную, радующую глаз своей изумительной красотой табличку, он собственноручно изготовил из сплава 36 и 11 элементов, когда-то собственноручно им пронумерованных, чтобы не путаться на научных чтениях докладов в Академии, приват-доцентом, а может быть и профессором которой, он некоторым образом честно состоял.
Со всей присущей тщательностью обработанная всевозможными химикалиями новая табличка к полудню и так хорошо блестела, но мудрец брадатый упорно стремился довести ее поверхность до идеального состояния. Он пускал из окна световые зайчики на стену противоположного здания и не удовлетворившись результатом, уныло качая нестриженной кудлатой головой, продолжал трудиться. Затем, по истечении некоего периода времени, все повторялось, производя немалое смущение и ропот среди чиновников какого-то правительственного ведомства, занимавших большую залу с хрустальной люстрой, чьи окна имели несчастие быть напротив лаборатории почетного члена множества иностранных академий наук. Солнечные блики периодически и строго систематически пускаемые научным светилом в пучину вышеозначенной государственной епархии, весело отражаясь от многочисленных хрустальных подвесок и зеркал в межоконных пространствах, попадая в непроизвольно щурящиеся глаза сурьезным людям, тем самым отчаянно тормозили работу подкомитета заседавшей здесь сугубо важной комиссии. Наконец, совместными усилиями им удалось, пойдя на компромисс, принять единственно верное решение о переносе следующего заседания на дождливый период поздней Петербургской осени. С шумом, повскакав со своих насиженных мест, толпа госслужащих, как стая летучих нетопырей, ринулась на выход, при этом производя невообразимый гомон и гвалт. Басовитым филином перекрывая всех, что-то ухал председатель комиссии. Нестройные крики их, донесясь в свою очередь до чуткого, поросшего жестким проволочным волосом уха старого чемоданщика, заставили его встрепенуться. Слов было разобрать невозможно, но шум так давил на уши, что чемоданных дел химик тряхнув шевелюрой, недовольно поморщился. Он выглянул в окно. Дворник татарин что-то, оживленно жестикулируя, объяснял городовому, а больше ничего интересного внизу не было. Дикий, перемежающийся воплями и уханьем шум так же внезапно стих, как и начался и Дима вернулся, было к своему увлекательному занятию, но, несколько поразмыслив, он тоже, как и заседатели, пришел к мудрому выводу, что пора бы уж на сегодняшний день, покончив с учеными трудами, очистить лабораторное помещение и весьма скоро ретироваться на улицу, где попрохладнее, да и ветерок свежий с Невы иной раз дунет. Отчаянно махнув рукой, он сказал “поехали”, конкретно ни к кому не обращаясь, по причине полного своего одиночества на протяжении всего дачного сезона в лабораторных стенах, и обтер суконным рукавом вновь изготовленное произведение своего искусства. Немедленно, по принятии судьбоносного решения, схватив бронзовый молоток с инкрустированной перламутром рукоятью красного дерева, он наскоро присобачил маленькими латунными гвоздиками, эксклюзивно презентованными ему одним шапочно знакомым сапожником – почитателем разностороннего таланта, ярко сияющую табличку к пузатому кожаному боку юбилейного саквояжа.

Глухие удары эти громогласным гонгом отозвались в инфернальных безднах преисподней, всколыхнув скрытые просвещенному глазу процессы, порождая медленное сгущение невидимых туч и смерчей темных эгрегоров. Ангелы еще не вострубили, но уже полностью были готовы испустить торжественные звуки Апокалипсиса, взяв наизготовку свои орудия Немезиды, раскинув на воздусях свои и без того распростертые крылья.

Все, на сегодня свободен! Как говорится, кончил дело – гуляй смело! И он, так как домой идти не хотелось, да и рановато еще было, отправился гулять по столичным проспектам, бульварам и переулкам. Бравурные марши, доносясь то из Летнего Сада, то из сада “Аквариум”, то и дело сопровождали его. Сдвинув набекрень зеленую велюровую с малинового фетра полями круглую широкополую шляпу, он широким шагом шагал по городским площадям и тротуарам многочисленных набережных. Хмурое настроение постепенно выправлялось и он даже становился отчасти доволен глубоко творчески проделанной работой. С прогрохотавшей мимо кареты, с ним раскланялся возница – его хороший заказчик. В этот роковой момент табличка игриво сверкнула и маститый ученый успел боковым зрением узреть, как зажмурился аляповато разодетый при часах на цепочке и парчовом широком кушаке провинциально подбоченившийся ленивого вида седок с явно лакейского типа хитропартикулярной физиогномией. С постным видом, ученый муж величественно проследовал далее в лабиринт проходных Петербургских дворов-колодцев. При том он простодушно не ведал, что провидению было угодно назначить ему еще одну встречу с неопределенных видов занятий молодым щеголем.

Тем более трудно было представить ему все те последствия неминуемого столкновения противоборствующих интеллектов, что ожидали их в зыбком тумане грядущих передряг и потрясений, косвенно соприкоснувшихся с метафизическими и натурфилософскими причинно-следственными связями глубинных процессов, исподволь расшатывающих и подтачивающих незыблемую внешне мощь великой империи, именно здесь – в самом сердце ея.

Как раз об этот период времени года пожаловал на первые в своей молодой жизни гастроли в Петербург малоизвестный еще в полицейских кругах начинающий мелкий жулик Ося Б. Развалясь, он сидел в открытой коляске извозчика, от нечего делать, глазея по сторонам. Город ему вроде как понравился и даже хмуроватые неулыбчивые физиогномии встречных пеших господ внушали некоторое почтение.
Один бородатый мужик, насупившись, сосредоточенно нес новенький сверкающий желтой кожей саквояж.
— Интересно, что может находиться внутри этой емкости контейнера? – живо подумал про себя Ося Б, на миг ослепленной, как ему показалось, золотой табличкой.
Внезапно извозчик вскочил со своего места и, скинув шапку долой, раскланялся с видимым почтением перед этим медведем.
Окинув их равнодушным взором, бородач исчез в подворотне.
— Голубчик, кто сей? — рассеяно спросил Ося.
— Это, господин хороший, знаменитый чемоданных дел мастер Дмитрий Иванович Менделеев-с.
— А, вот как! Смешная фамилия! Баульчик у него, стало быть, пустой, но внешне хорош, однако!
— Конечно, работа отменная, ручной выделки. Жаль не берет старик учеников, видать решил в могилу унести секреты производства.
— Что ты о могилах поминаешь? А ну-ка, гони веселее!
И они покатили дальше, так же, не ведая о предстоящем.

Мимолетный же блеск таблички преломившись в тонкий звук лопнувшей струны, резонансом донесся до вестников, дисциплинированно ожидавших высший знак к началу своих действий. Один же из особливо нетерпеливых ангелов, чьей участью было впервые заступить на этот пост, все же не смог удержаться от возмущения происходящим и тихонько дунул-таки в трубу, так, совсем незаметно.
Сделал он это почти нечаянно, и сразу же все пришло во взаимопроникающее коловращение. Личный ангел-хранитель Дмитрия Ивановича также пребывал в тот сложный период в небывалом смущении, но вмешаться в развитие ситуации никак не мог, находя себя в роли пассивного наблюдателя, ибо здесь вмешательство в происходящее было не в его компетенции. Иные же с тупым безразличием взирали на разгорающийся пожар в высших сферах, покорно ожидая все предстоящие невзгоды и так же не смея вмешаться ни действием, ни полезным советом. В бездне глубин нижних инфернальных сфер мутный вихрь взметнулся на небывалую доселе высоту, внеся бурные потоки смятения и гнева в разрушительный хаос плотных слоев инфраматерии. И достигнув материальной концентрации злою волей, пришел в движение в направлении Земли импульс темной энергии, долженствующий произвести планетарную катастрофу, чем был уж назначен роковой год девятый. Все будущее Российской империи в тот миг было скручено и почти безнадежно перекроено. А у светлых провиденциальных сил открылся новый фронт работ по возможному восстановлению и сглаживанию отрицательного потенциала.
На земном же плане это неосторожное, еле слышное, дуновение нашло свое отражение как необъяснимые мятежи и беспорядке в Москве и всей России, названные потом невежественными историками-материалистами революцией 1905 года. Подумать только, создатель блестящего кусочка успел почить в бозе и лишь тогда, “революция” окончательно не состоявшись, еще в течение полугода сошла на нет. Такова была кошмарная тяжесть последствий происходящего. Но все это только в грядущем, а пока.

Ося Б. провел, что называется, беспокойную ночь. До самого утра его мучили страшные кошмары – какие-то сумки, сетки, баулы, сундуки, чемоданы, кофры, брезентовые рюкзаки и саквояжи. Все они были доверху набиты ослепительно блестящими чистого золота табличками. Их надо было пересчитать, во что бы то ни стало. Таблички прыгали и рябили перед глазами, Ося постоянно сбивался и начинал заново это бесперспективное предприятие. Внезапно появлялся бородатый “мюжик а ля рюс” в поддевке, армяке и валенках и дико кричал: ”Это все мое!!!” Да еще при этом щелкал извозчичьим кнутом. Утром Ося проснулся в гостиничном нумере весь искусанный клопами и совершенно не помня, что за гадости ему снились. Потом весь день он околачивался по музеям и кунсткамерам, осматривая шедевры и кунштюки, прикидывая при этом вероятность возможности что-либо прикарманить из плохо лежащего, но все находилось таким образом, что и подступиться с этакими замыслами было очень неловко. Его мучил некая непостоянная смутная неудовлетворенность, что-то беспокоящее его он все время порывался вспомнить, и такое состояние мешало ему жить в свое полное удовольствие. Хотелось отправиться куда-нибудь за город, в дачно-курортные места, где и народ попроще и добром разного рода можно разжиться полегче и побыстрее.
17.07.2006. Невкусно отобедав в вокзальном буфете, Ося уже было устремился на перрон, с целью отбытия восвояси, как вдруг вспомнил свой ночной кошмар и бородатого господина с пустым саквояжем. Это меняло все дело. Табличку ведь можно переплавить или сразу перепродать цыганам. С этой мыслью он вернулся на привокзальную площадь и развязно-непринужденной походкой изволил приблизиться к толпе извозчиков, нетерпеливо ожидавших прибытия поезда.
— Господа любезные, — солидно откашлявшись, обратился к ним бравый пройдоха, — не будете ли вы столь любезны, просветить меня – где в достопочтенной столице отыскать достойного мастера дел чемоданных?
— Как тебе сказать, мил человек? – откликнулся один из словоохотливых мужиков. Порфирий наш в позапрошлом годе чемоданы себе заказывал – дочь на курорт отправлять собирался, так очень мастера хвалил – и берет недорого, и сделал отменно как хорошо. Так он, Порфирий то должон знать непременно, где того мастера искать.
— А где ж, позвольте полюбопытствовать, можно встретить в этот час вышеупомянутого Порфирия?
— Шут его знает! Э, да вот его рыжая кобыла направляется сюды. Потолкуйте с Петровичем, он человек уважаемый.
В лихо подлетевшем уважаемом человеке Ося с удивлением признал того самого извозчика, коего как раз вчера и нанимал.
— Эге, барин! – узнал его и Порфирий. А гривенник вы мне вчерась не додали, пожалели на чай-с.
— Да что там чай! Поехали, я тебя пивом угощу. И поговорить надо. Давешний господин с рыдикюлем шибко интересен мне – колоритная фигура! Ну, трогай!
— Ежели вы того-с, из охранного отделения, то я, как человек подневольный, конечно обязан, но слова худого о нем не скажу, хоть режьте!
— Да нет, братец, я вольный художник и начинающий писатель – ученик графа Толстого. Слыхал про Льва Николаича – хорошие пиески писал старик. Так вот прохожий тот по внешнему виду человек интересный. А я тут как раз водевильчик кропаю из столичной жизни. И в нем пока главного героя не хватает.
— Ну, он может еще и не герой, а человек хороший, да.
— Ты, братец, похоже, не понял – герой веселой пиески не обязательно георгиевский кавалер, главное чтоб запоминался публике надолго. Тогда и второй раз смотреть пойдут. Вот как, например, Севильский цирульник. А у меня будет Петербургский чемоданщик! – понесло Осю по кочкам. Ося легко и с удовольствием вошел в роль так, что Порфирий даже остановился, разинув рот и развесив уши.
— Однако вы писатель оказывается!
— Конечно писатель – мастер комедийных сочинений! Так вот, у меня намечается первоначальная проза, а поэты грядущего о моем герое всенепременно напишут эпическую сагу или романтическую балладу на худой конец. Что-нибудь этакое:
Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше!
Этот новый день тебе не даром дан!
Ты увидишь без бинокля, как веселый чемоданщик
Вдоль по Питерской проносит чемодан!!!
Ну и так далее и так по порядку, не буду додумывать за грядущих покорителей и первопроходцев бумажных океанов. Расскажи мне братец о нем все, что знаешь.
— Сначала вы вроде как угостить обещались.
— Конечно, братец, гони-ка к Яру!
Часа через полтора, выйдя из весьма недорогого трактира у Сенной, Порфирий доставил весело насвистывающего арию Фигаро Осю в дешевую меблирашку на Мойке, а сам отправился спать домой, так как изрядно подвыпил за счет новоявленного борзописца. До самого утра он метался в бреду, выкрикивая странные слова: Чемодан! Барабан! Мы в тунгусскую тайгу проложим БАМ! Бедная супруга его хотела уж позвать знакомого фершала, что работал на Пряжке, насилу утра дождалась. А утром, Порфирий, хлебнув капустного рассолу, как ни в чем не бывало, отправился на конюшню. На супругины расспросы лишь плюнул и сердито махнул рукой, так и не сказав ей, что же такое этот БАМ.
Домашние, не то чтобы не одобряли побочный промысел Дмитрия, но как-то и не воодушевлялись занятием сим (резко против была еще первая супруга, когда Дима только начинал, что и послужило, в конце концов, причиной разрыва.). Поэтому он не стал афишировать свой успех поздно вечером, а до утра пристроил саквояж на табуретке в кухонном помещении при входе. На следующий день, Дима с утра замотался, поспешил в Академию наук, и совсем запамятовал, что оставил на кухне саквояж. Толстая же домработница Марфушка, когда выносила к обеду супницу с кислыми щами, чего-то вдруг испужалась, задела случайно косяк дверей задом и нечаянно же несколько капель кислых щей плеснула аккурат на новую блестящую табличку. В общем, когда Дима спохватился и, вернувшись, первым делом взял саквояж в руки, блеск таблички местами изрядно потускнел.
— Эх, вот досада, какая, — подумал про себя Дима, — ну да делать нечего, сам виноват, надо было еще вчера поверху воском намазать. Придется тащить изделие обратно на доработку. В ответ на недоуменный взгляд, Марфушка божилась, что ей внезапно привиделась темная фигура с занесенным топором, а над ней трубящий Ангел верхом на коне.
Так это самое изделие вторично оказалось в лабораториуме. После июльского дождичка в четверг, Дима принес саквояж на свое рабочее место, а
в пятницу, перед субботним отдыхом, отчистил табличку двууглекислой содой от разводов оставленных щами и дождевой водой, и надраил тонкого помола французским зубным порошком. А чтобы чего не вышло снова в том же роде, он на том же месте и оставил саквояж до лучших времен так сказать. И тут он жестоко просчитался. Печальным сюрпризом встретило его утро понедельника. Некоторый беспорядок сразу ему бросился в глаза при входе, но главное – о, ужас, пропал саквояж вместе со злосчастной табличкой! Необходимо было срочно предпринимать решительные действия. Дима кинулся к телефонному аппарату. Аппарат лежал на полу опрокинутый навзничь с перерезанным шнуром и оторванной ручкой. Наскоро скрутив провода, Дима потребовал соединить его с агентством Пинкертона.
И вот, буквально через полчаса, дверь распахнулась на всю ширину и пред очами ученого возник некий, весьма спесивого облика хлыщ с водянистыми как у рыбы глазами на выкате. За ним протиснулся флегматичный толстяк с портфелем в руках.
— Здравствуйте! Разрешите отрекомендоваться: агентство Пинкертона, детектив Вольдемар Костомарский и мой помощник Григорий Стурульников. Что-с имело место быть? Хищение-с? Взлом-с?
— И то и другое, с вашего позволения, сударь! – хмуро, взглянув исподлобья на самодовольного хлыща, ответствовал Дима. – Великий детектив – тот еще прощелыга! – подумал он про себя – псевдоним как у циркового клоуна, посмотрим, на что ты способен. (22.08.2006)
-Spiritus пропал? В смысле Vini?
— Отнюдь, все химические реактивы в наличии. Тут особого рода мошенничество. На первый взгляд ничего не пропало, однако некоторый ущерб произведен мне лично. Вот так то-с.
— В каком же роде ущерб, позвольте поинтересоваться?
— Во-первых, разлита дистиллированная вода.
— Так, первый вывод в качестве рабочей гипотезы можно умозаключить: некто вымыл пол в лабораториуме, чтобы стереть следы своего несанкционированного присутствия. – Вольдемар кивнул своему помощнику и тот, вынув блокнот в коричневом переплете телячьей кожи, сделал там первую пометку.
— Во-вторых, разбит и варварски уничтожен перегонный куб, что недопустимо! – возвысил до патетической ноты свой голос Иваныч.
— А, все-таки не обошлось без спиритуса!
— Аква дистиллят, — поморщился Дима. Новый куб я уже выписал телеграфом из Голландии, но до его прибытия, придется брать воду у Моисея Менделя – аптекаря на углу. Что весьма накладно, да-с. Чтобы не сказать больше. Что касается любимого вами соединения, — съязвил-таки Дима, — повреждена скала Реомюра у спиртового термометра. И это, в-третьих!
— Весьма прискорбно, весьма! – закивал сыщик, и вторая пометка легла в блокнот его помощника. – Полиция в курсе? Впрочем, вижу, что нет! Оно и лучше! В противном случае здесь бы их топталось целое стадо, добросовестно затаптывая прямые и косвенные улики.
— Это уж вам виднее, что лучше в таком происшествии, — ворчливо пробасил Дима, утирая нечаянно навернувшуюся слезу. (Надо же, столько трудов пошло прахом! Лучше бы в Берлин на лето укатил читать немцам лекции в тамошнем научном обществе!).
— Ну-с, приступим к описи пропавшего имущества. Диктуйте, что исчезло.
— Разрушенное я уже перечислил, а далее по порядку: набор аптечных гирек в лакированном футляре красного дерева с инкрустацией, в купе с настольными весами. Это, между прочим, подарок совета попечителей наших. Следующим пунктом – серебряный подстаканник с двумя ложками, которые я собственноручно принес из дома и на коих изящно изображены вензеля из букв Д.М. Но, главное, новый саквояж с моей юбилейной табличкой. Он бы и не пропал, кабы я не принес его обратно на доработку. В нем то и есть главный ущерб с моральной точки зрения.
— Что же в нем ценного? Кожа особой выделки?
— Не только. Изделие не под заказ. Для себя делал. Внукам хотел в наследство оставить. И начать сим новую серию саквояжей. До того только чемоданами пробавлялся.
Остро отточенный карандаш помощника шустро скользил по страницам блокнота.
— А это что за странные визитки? – указал детектив на раскиданные по всему полу карточки с буквами и цифрами. – Изучаете иностранный язык? Немецкий?
-Да так! Не обращайте внимания. Одна из моих старых картотек, впрочем составлена весьма ошибочно. Потом на ее основе я вывел периодический закон.
-Простите, как? Мне послышалось греческое выражение…
-Периодический! – пришел в раздражение Дима. – То, что вам послышалось, к делу отношения не имеет!
-Однако похоже на шифр, — глубокомысленно изрек детектив, переглянувшись со своим помощником.
-К вашему сведению, было это лет сорок назад. И закон теперь уже всем образованным обществом признан и в гимназии преподается.
-Но, от чего же карточки на полу определились?
-Это я, знаете ли, в дурном настроении накануне еще выронил. Да убрать и запамятовал. А лаборантов сейчас нет, все на мне. Тут ваши подозрения беспочвенны.
-Ну, ладно, — примирительно сказал Вольдемар, — вернемся к нашему расследованию.
Еще битых два часа с половиной Вольдемар морочил Диме голову, задавая вопросы и пытаясь прикрыть свое невежество скроив умную физиогномию. Но провести этим ученого мужа ему никак не удалось. И мысленно распрощавшись с трудами своими, он уже начал прикидывать, какого числа сего месяца удобнее начать изготовление какого-нибудь следующего контейнера. Отсутствие позитивных сдвигов в деле порождало в душе его некий пессимизм и нервическое возбуждение – депрессию, как сказали бы в наше время.
Дома столп отечественной химии так разнервничался, что накричал за ужином на супругу и дочь. А утром, не выдержав внутреннего накала бушующих в нем страстей, самолично явился в контору Пинкертон и Кْ . К непосредственному начальнику Вольдемара.
С косматой спросонья бородой его сперва по хамски не пустили, но, применив свою медвежью силу, он-таки ворвался в кабинет. Сзади назойливо волочился швейцар и двое видимо наружных топтунов в одинаковых котелках с занудливой просьбой “очистить помещение”.
Начальник тотчас же узнал небезызвестную в городе личность великого ученого и, привстав, отбросил в сторону газету, напечатанную на дешевой желтой бумаге.
-Как же-с, очень рады-с раннему визиту? Проходите, садитесь Дмитрий Иванович. Подите прочь сейчас же! Последняя фраза его относилась к маячившим котелкам и синей униформе. Ретивая стража мгновенно рассеялась в коридоре.
— Я по поводу неизвестных вандалов в моей лаборатории.
— Как же-с, мне доложили. Вольдемар – гордость нашего агентства, но быстрого хода расследования не обещаю, тут есть много нюансов отнюдь не предвиденных, уж как бог на душу положит. С финансами в нашей конторе ныне туговато-с.
— Нет, вы уж извольте разыскать злоумышленников в кратчайший срок. Наука не должна впредь нести урон от невежд и злодеев!
— Розыск, доложу я вам, очень серьезное и весьма дорогостоящее дело. Это не на монгольфьерах кататься. Тут нужен тонкий научный подход к выяснению обстоятельств и обнаружению улик. Возьмем, к примеру, дактилоскопию. Это же целая отрасль науки, целая отрасль! Вы кто? Химик, а пороха почему-то не изобрели!
— Тут вы ошибаетесь, сударь, я изобрел порох без копоти, да и на “монгольфьерах”, как вы изволили выразиться, имел честь “кататься”. Давайте оставим в покое бедную химию. Я пришел к вам приватно, как частное лицо и хочу только, чтобы вы честно, быстро, хорошо и качественно исполняли свой долг.
— Видите ли, некоторым образом, мы всегда рады стараться, но разные стечения обстоятельств кое где у нас порой…
— Я настаиваю, сударь!
— Позвольте возразить.
Но сердитый Дима возражать не позволил и, откланявшись, покинул начальника. Впрочем, тот давно уже изрядно привыкнув к подобной настойчивости клиентов, нисколько не расстроился, а позвонив секретарше, велел подать чашку чая и более не беспокоить по пустякам.
Диме было труднее. Работать, а тем более производить химические опыты в таком волнении Дима не мог и по обыкновению решил прошвырнуться по Невскому. У Казанского, тяжко вздохнув и возведя очи горе, он вдруг узрел в империале конки в руках какого-то дельца желтый саквояж.
— Мой! – Пронзило его. – И, кажется, я где-то уже видел эту харю!
Но, пока Дима ловил свободного извозчика, конка оказалась далече, а когда извозчик Порфирий, который не смог отказать своему клиенту, догнал конку уже у Морской, в том империале никого с саквояжем не было.
— Не догнали, — угрюмо проронил Дмитрий, доставая полтинник извозчику.
— Да этот барин писатель – заметил в ответ Порфирий. — Вы Дмитрий Иваныч не сумлевайтесь, обязательно еще встретитесь! Городок у нас поменее Москвы будет, а он и сам о вас расспрашивал, интересовался.
— То есть, как расспрашивал?
-Да так как-то, сперва все о чемоданах, а потом напоил меня допьяна, да и все выспросил. Спектаклю, вроде как, хотел в киатре поставить, приглашал на премьеру, душевный барин!
-Душевный! Да он у меня самый замечательный саквояж украл! Мое сердце кипит отмщением! Ну, я доберусь до него! Ух, как я зол! – в отчаянии топнул Дима.
— Ужель мошенник! В доверие втерся шарлатан, ай, ай, ай. Ну, мы его обнаружим, ежели из города не удерет. Уж я для вас постараюсь.
— Постарайся, братец. Пинкертоны уже его ищут.
— Мы быстрей найдем. Где-то он на Мойке обитает. Там, наверное, и соскочил.
На следующий день к обеду на стене лаборатории отчаянно забренчал отреставрированный телефонный аппарат. Чуть не опрокинув от волнения шкап с хим. посудой, Дима прогалопировал к нему, схватив в нетерпении трубку. Как он и угадал, звонок следовал от Вольдемара. Тот назначил Диме новую встречу. В тот же вечер, в одной из тихих уединенных боковых аллей Летнего сада досужий наблюдатель мог бы заметить две таинственные с виду лениво прогуливающиеся фигуры. Но, при ближайшем рассмотрении досужему наблюдателю стало бы ясно, что гуляющие тут господа что-то горячо обсуждают, при этом, явно не желая, чтобы предмет обсуждения мог быть предан огласке. Та фигура, что покрупнее, принадлежала известному столичному профессору химии, помельче выглядел известный столичный детектив. Результатом их бурной дискуссии, под конец плавно перешедшей в симпозиум в ближайшей пивной, явилось обоюдное мнение, что политическая подоплека в деле все же отсутствует. Ни взрывчатые вещества, ни компоненты оных, из лабораториума, на радость дома Романовых и господина Костомарского, не пропали. За сим Дима и Вольдемар расстались, но, выходя из веселого заведения, они столкнулись с каким-то щеголевато одетым субъектом, который отшатнувшись, прикрыл лицо бязевым кашне и тут же, воровато оглянувшись, шмыгнул за угол. Ося был не в духе, ибо подозревал, что пролетает с табличкой мимо кассы, а по сему шел, понурившись, потупив строгий взор в булыжную мостовую. Все три фигуранта неминуемо сближались и по физическим законам механики неминуемо должны были пересечься в одной точке. Так бы все и произошло, если бы в последний момент Ося не уловил последние фразы разговора тех двоих и не поднял голову.
— А вы, самостоятельно, не предпринимали ли что-нибудь часом?
— Я пустил по следу извозчиков, один из них мой заказчик…
Так они как раз и разминулись.
— Фу! Кажется, пронесло! – подумал Ося Б. мгновенно вспотевшей рукой он сжимал в кармане завернутую в тряпицу табличку. Вот был бы конфуз, если бы она как-нибудь выпала из кармана!
Как на грех, у Летнего сада назначил ему в тот же день встречу для консультации один специалист по ювелирным делам – бывший ученик Фаберже и цыганский барон по совместительству, но не явился в условленное место. Ушел в запой, — резонно предположил Ося и сам отправился в пивную – залить досадную неудачу. Здесь и чуть не произошло столкновение в дверях с тем чемоданщиком, у коего увел он свою добычу, от которой теперь никак не удавалось отделаться. На сей раз, они снова разминулись и тут, ход мировой истории несколько замедлил свой поступательный шаг вперед. Действие, хотя и продвигалось, но как-то ни шатко, ни валко. В те незабвенные моменты, Вольдемар не был обременен большим количеством дел и расследований, но то ли жара, то ли какое-то внутреннее томление духа, не давали ему в полную силу развернуть свой логически-дедуктивный талант. По этому поводу он даже скучал отчасти, слоняясь по кабинету. Версии, приходившие ему в голову, были все больше какие-то глупые и нереалистичные, вроде того, как будто сам Дмитрий Иванович подстроил все, чтобы в очередной раз прославиться. Но Вольдемар по поведению своего нанимателя наверняка определял, что тот наоборот очень не заинтересован в огласке казуса. Прошло еще трое суток, и, похоже, легкое поначалу дельце, непреднамеренно зашло в тупик. Крепко задумавшись в очередной раз, Вольдемар быстро шагал по полу своего кабинета из угла в угол, собираясь для пущей сообразительности раскурить вторую за эти дни крепкую и дорогую сигару. Он редко позволял себе это – только в самых сложных и запутанных случаях.
Не зная, что делать дальше, Вольдемар вызвал своего лучшего агента. Тот появился эдаким чертом из табакерки удивительно быстро. Как по заказу, хотя, на самом деле совершенно случайно в этот момент без дела околачивался поблизости, с умным видом рассуждая о видах на урожай текущего года и тем самым, донимая статного швейцара – бывшего царского гренадера в отставке, так же скучавшего у входа в контору. Тут его и перехватил мальчишка рассыльный.
— Ну-ка, выкладывай, шельмец, что происходит вокруг подозрительного? – строго нахмурившись, вопросил его Костомарский. – Каковы факты по делу? Отвечай без задержки, бездельник!
— Ваш бродь, человек появился в городе особенный. Все ходит, да выспрашивает чемоданных дел мастеров. Вот кто-то может, и указал на Диму нашего. Нужно схватить смутьяна как можно раньше.
— Каков таков человек, а?
— Без особых примет, но разодет подлец по-модному, при часах и кушаке. Не иначе – скубент! Они все сейчас неблагонадежны.
— Так-с. Каковы факты?
— Твердых фактов, пока не примечено, ну дак говорят ноне оне все либералы!
— Говори правильно, осел! Что ты блеешь, как баран деревенский! Кто либералы?
— Да скубенты энти! Знакомец мой один – Федор Михалыч, намедни так про них и заявил мне: оне, говорит, суть содержимые бесами! Кабы не стряслось чего в государьстве?
— Молчи, дурак. Сие есть не твоего ума дело. Ступай вон отсюда! Да, гляди в оба, а не то…
— Как же-с, как же-с – сей момент, ваш бродь, не извольте гневаться! – пятясь, заспешил лучший агент к дверям и тут же исчез за ними.
— Огонь, порох! – сообщил он в пространство, неизвестно кому, выскочив из кабинета, и почти мгновенно растворился в полумраке длинного коридора. Затем, где-то в отдалении хлопнула тяжелая входная дверь.
— Ну вот, теперь почти все ясно! – сказал себе детектив, потирая, начинающий плешиветь затылок. Не раскуренная сигара осталась лежать на столе…
Поражаясь собственной невезучести в довершении несложного дела, еще один день Ося продолжал кругами бродить по городу против часовой стрелки. Жаркое марево и густая крепкая смесь запахов, в гамме которой доминировал запах навоза, пожалуй не только конского, кружили ему голову, порождая иллюзорность восприятия. Пространство наезжало на него миражами домов и снова хотелось вырваться куда-нибудь подальше в сельскую местность.
На сенной пьяная юродивая баба с синюшным лицом вдруг подскочила к нему и прокаркала скрипуче: Отдай Оська медяшку, а то в Ырл попадешь!!!
Мгновенно пройдоху охватила такая жуть, что он уже сунул руку в карман, чтобы кинуть ей медный пятак, но она извернувшись на 180 угловых градусов, опрометью бросилась прочь, крича при этом на всю площадь: — Пятаком не отделаешься!
Свисток городового привел его в чувства и залившись краской постыдного недовольства собой, он сгорбившись, как бы боясь быть узнанным, боком, подался в ближайший проулок рядом с храмом. Какое-то мгновение ему казалось, что он до конца отчетливо и ясно понимает – почему не явился на встречу с ним цыганский барон, но в следующий момент он машинально перекрестился, глянув на крест, парящий над золотым куполом храма, и наваждение как рукой сняло. Все стало по прежнему. Здания больше не кособочились и, выпив стакан сельтерской, Ося принял твердое решение – завтра же вместе с товаром самому наведаться к барону. Сбагрить саквояж хоть за бесценок, а там и новое дельце состряпать, потому как ну не закруглять же гастроль на этакой неудаче! И более никаких нравственных страданий!
…Почти весь следующий день Дима просидел в раздумьях о сущности и тщетности бытия. Делать совершенно ничего не хотелось и каркас нового чемодана, задвинутый в дальний угол, постепенно начинал покрываться тонкой серой пылью.
Внезапно, давно пылящийся в том же углу телеграфный аппарат, подарок профессора Попова, ожил и зазвенел на разные лады. Дернувшись, пришла в движение катушка с бумажной узкой лентой и пред Димины очи предстала срочная депеша из агентства Пинкертона.
“Злодей схвачен, добыча при нем. Ждите, выезжаем”. – Прочел взволнованный Дима.
…
Взяли Осю с поличным, то есть прямо с саквояжем в руках. Когда зевая он вышел на набережную Мойки, там его поджидала коляска Порфирия.
— Куда прикажете, барин? Осведомился Порфирий. – Для вас мы завсегда свободны!
— На Варшавский вокзал! – ответствовал ничего не заподозривший Ося, забрасывая в коляску саквояж. Но стоило ему вскочить в успевший тронуться экипаж, как четыре крепкие руки сжали его локти. Какой-то незнакомый тип тут же уселся рядом с Порфирием.
— Меня зовут Гриша Стурульников – представился он, приподнимая серый котелок. — Мой шеф желает вас видеть!
— Караул! – просипел сдавленным голосом Ося и тут же осекся, получив чувствительный пинок от правого держиморды. Порываясь вскочить, он получил такой же пинок от левого и теперь же психологически сломленный окончательно сдался.
— В контору! – коротко бросил Григорий Порфирию и рыжая кобыла, ускорив ход, резво застучала подковами по гранитной набережной.
Раскрасневшееся, как невеста на выданье, светило уже весело держало путь к горизонту, когда Дмитрий Иванович воочию узрел-таки своего обидчика.
— Перед вами собственной персоной Ося Б. уроженец города Глупова, то есть главный фигурант нашего дела. – Не преминул похвастаться Вольдемар, нацепив для солидности немецкий монокль. – Разрешите поздравить вас с успешным завершением нашего небольшого расследования.
— А, попался голубчик! – воскликнул Дима и, не удержав эмоций, с размаху тяжелым кулачищем залепил Осе в глаз.
У последнего тот час обнаружился преизряднейший синяк.
— Я возвращаю ваш саквояж, — надувшись, пробурчал Ося. – Случайно, знаете ли, нашел на улице в непотребном виде.
— Где табличка, паразит?
— Там внутри завалялась в целости и сохранности, извольте убедиться.
— Что ж ты так? Думал золотая? Не все золото, что блестит, знаешь ли. Тебя бы в Боблово, да заставить землю пахать сто гектаров к ряду!
— Как вы изволили выразиться, Баблово? Работать я завсегда готов, но лишь по мере сил своих малых! А что касается женской части, так это вдохновительно действует.
-Воровать ты завсегда готов, а не работать! И не Баблово, а Боблово – мое имение, остолоп! Там, где бобы растут. Для тебя отдельную плантацию сообразить можно. С мужиком надсмотрщиком. Есть у меня один такой и кнут у него специальный, а рука тяжелее моей будет.
— По правде сказать – это досадное недоразумение! Я протестую и требую связать меня с адвокатской конторой!
Вольдемар с Григорием переглянулись и от души расхохотались. Им уже не раз приходилось слышать подобные протесты.
— Дурак ты, Братец, — сказал Дима, доставая какую то пробирку. Окунув в нее тонкую кисточку, он аккуратно мазнул свое изделие с обратной стороны. Тут же проявился черный след. – Видал? Золото самоварное. Впредь различай! Телефон, который ты расквасил и то дороже стоит.
— Вы свой ляпсус-лазурь уберите! Я ж не знал, что вы тоже химик! – отпрянул Ося, боясь заполучить от бородатого еще одну затрещину.
— Химик, да не тот! – усмехнулся сияющий самодовольством Костомарский. – Ну-с, что изволите, Дмитрий Иванович? Прикажете доставить в полицейское управление? Это мы в сей же час! А там уж пусть нанимает себе адвокатов. Хоть самого господина Плевако, если тот изволит снизойти до такого пакостника.
— Да гоните его прочь взашей! Посмотрите только на рожу его плутовскую! Экая отвратительная рожа! Шесть целковых оприходуйте с него в счет возмещения убытков за подстаканник с ложками и гирьки и чтобы глаза мои его сегодня не видели! А в остальном – Бог его накажет!
— Ой, спасибо благодетель, запричитал Ося, моментально скроив глуповатый вид, ложечки то похожие на ваши в моем нумере, в верхнем ящичке комода имеются. Что до гирек, то в хлебной лавке у меня их купили, а на какой улице уж и не упомню.
— Это мы неприменим проверить, — заверил его Григорий. – и улицу живо вспомнишь, любезный.
Вольдемар звякнул колокольчиком, и двое дюжих держиморд тот час вывели Осю, снова крепко прихватив под руки.

Тем временем, тучи, скопившиеся на небесах под вечер, разразились раскатистым громом и, внезапно хлынувший ливень, разом накрыл столицу империи. Ангелы опустили свои трубы – вновь им и миру дана была недолгая отсрочка. Тем не менее, то что было внесено нечаянным дуновением, отмене не подлежало. И смертоносный ужас уже несущийся на небесный град был лишь на мгновение отклонен встречным светлым лучом, что привело его к почти полной нейтрализации над безлюдными просторами занесенной снегами Сибири возле мало кому известной тогда Подкаменной Тунгуски.

Мгновенно Ося, вместе со своими конвойными, вымок до нитки, схватив на другой день жестокую простуду. С тех пор он получил привычку на всю жизнь закручивать шарф вокруг шеи, подсознательно боясь застудить слабое горло. И лишь годы спустя уже в советское время он, поселившись в студенческом общежитии химиков, узнал, кем на самом деле был этот старый бородатый чемоданщик!
А Дима, на радостях быстро оформив формальности с уплатой гонорара великим сыщикам, забрал, наконец, вожделенный, несколько помятый в перипетиях саквояж и тоже ретировался до дому, куда его быстро домчал вездесущий Порфирий. За ужином он присовокупил к рюмке водки собственного изобретения еще и бокал французского Шабли и отправился спать в некотором радостном возбуждении. Ночью Дима тяжело ворочался в постели и долго не мог уснуть. Несколько раз вскакивал, любуясь в бликах лунного света, как блестела на ночном столике его табличка. Спал он не очень крепко и долго и проснулся ранним туманным утром оттого, что увидел во сне какую-то чепуху, будто вопреки его воле возлюбленная дщерь его выскочила-таки замуж за беспутного неудачника поэта-романтика Сашу Блока, давно, но безуспешно ухлестывавшего за ней.

рекомендовать