Ленка Уфимцева, яркая шатенка с голубыми глазами, с тонкой талией и свойственным изяществом, с достоинством держала марку заведующей клубом. Утонченная, блистала во время танцев в мини-юбке и в легкой, модной кофте с рукавами-разлетайками. Порхала бабочкой с потаенной мыслью: «Где же он, мой хороший?!». И без высокомерия, на игривой ноте отдавала команды всей свойской братии:
— Не курить, не дымить! Пьяные с глаз долой! А теперь внимание! Белый танец! Эй, вы, стены подпирающие, он для вас! Танцуют все!
Тут же закуролесил Паша Рогов, верзила, басовитый, напористый, беспардонный. Он, подергиваясь, приблизился к девушке, опустив челюсть, куражась, выдал:
— Я дико извиняюсь! Но Елену Петровну хочу… Ха! Пригласить на танец?!
Ленка крутнулось возле него всей своей ладной фигурой и с усмешкой показала кукиш:
— Белый танец! Дубина!
Пашка сконфузился, миролюбиво откланялся:
— Кто бы спорил…
А Ленка, оставаясь гордой, независимой, дерзкой, объявила о своем желании:
— А я Мишу Казанцева хочу! Где он, интересный?
Деревенские парни провозгласили с ужимками:
— Ау, Мишуля, выходи?! – Потом не менее артистично ответили. – Слезу роняем. Тю-тю! Нет его! Слинял в город. Военкомат повесткой вызвал.
Ленка, не впадая в уныние, улыбнулась, высказалась:
-Танцуем – не горюем! Через час закрываемся!
… Выпроводив всех из клуба, девушка осмотрела внимательно помещение. Удовлетворенно хмыкнула. Взяв замок, вышла, поежившись, на крыльцо, где царствовала темная осенняя ночь. Хлопнула дверью. Как тут же кто-то коршуном навалился на нее со спины. Жестко закрыл ладонью рот и, приставив острие ножа к горлу, сказал приглушенно через маску: «Ты знаешь, что мне надо. Все сделаем тихо, мирно, никто не узнает». Елена дернулась, прикусила до крови ладонь насильнику. Получив по зубам, ужаснулась: «Все… Попала в тиски, в капкан». И сколько было сил боролась. Потом всхлипнула и опустила руки.
…В дом вошла чуть живая, упала на диван и заревела с причитаниями во всю мощь голоса. До утра билась в истерике. Потом села, никакая, возле зеркала с бутылкой. Прихлебывая водку из горлышка, пьянее, размазывала по лицу слезы, кровь насильника и с руганью выговаривалась: «Ну что я могла сделать?! И куда идти, на кого заявлять?! Позор! Ужас! Мишка узнает… Все, крышка! А как же жить? Как быть! Хоть голову в петлю. Нет, не возрадуется тварь…».
К обеду истопила баню. Мылась до измождения. А дома упала опять на диван. Всхлипывала без утраченных слез, горюя от одиночества, от неприкаянности. Вспоминала былое, когда жила в детстве с родителями в большом городе. Не зная нужды, успешно училась в школе, ходила в музыкальное училище. Играла на скрипке. Гордилась родителями, знатными учеными, строила планы на будущее. Но однажды, как и бывает, все хорошее перечеркнул трагический случай. Самолет, где находились родители, возвращающиеся из-за границы, потерпел катастрофу. Тогда-то и пришла на помощь безутешной в горе сироте деревенская бабушка. Взявшая на себя все заботы о внучке. И ушла спокойно в иной мир, свято исполнив свой долг.
… Услышав стук в дверь, Ленка насторожилась, сжалась в комок, прикусила губу, спросила себя: «Кто это? Может, Мишка? Не буду открывать. Что я ему скажу? Но ведь он самый дорогой, надежный, единственный. Господи, как хочу побыть в его объятьях. Выплакаться, очиститься, переродиться…».
Михаил, высокий, широкоплечий, жизнерадостный, обняв Елену у порога, заметил ее состояние:
— Не понял. Что-то кислая, нахохлилась? Заболела никак?
Елена, опустив глаза, ответила тихим, упавшим голосом:
— Да так, что-то навалилось… Голова, сердце давит. Но это пройдет. Давай я тебя чаем угощу. А ты о своих делах рассказывай.
— У меня все окей! В армию ухожу, как и хотел, буду десантником. То, что надо! Пора мужиком становиться. Да и от дома, где нелады, стоит оторваться. Отец совсем на своем богатстве с катушек съехал, рехнулся. Все ему мало. Рвет и мечет. Мать точит. Расточительством попрекает. Меня опасается, думает от его фермерства что-то оттяпаю…. Хотя стоп. Куда-то я не туда погнал, поехал. Давай чай обещанный. И на тебя посмотрю. Полюбуюсь.
Елена, взяв бокал, не смогла унять дрожь в пальцах. Бокал упал на стол. Чай разлился. Девушка дернулась, обхватила голову ладонями и заревела. Михаил мигом проявил сочувствие. Обнял невесту, прижал к себе, настойчиво спросил:
— Что случилось? Рассказывай?!
Елена покачала головой:
— Не знаю, как начать!
— Как не знаешь?! Да что на самом деле происходит?!
— Опозорена я, Миша… Изнасилована…
Юноша взвинтился:
— Как?! Кто?! Когда?!
— Вчера… Поздно вечером, когда клуб закрывала.
Мишка зашелся от негодования:
— Да ты что?! Как же ты поддалась? Как посмела? Ведь я тебя берег. Ничего себе не позволял. И ты мне: «Все после свадьбы, Миша». А теперь? Вот так, значит? Да иди ты… И хватит реветь! Ну кто это? Хоть примерно, по приметам…
— Не знаю, Миша. Но здоровый, безжалостный. Я его сильно за ладонь укусила, когда рот зажимал. Аж кровь пошла. Рана должна быть глубокая, заметная…
Юноша, склонив голову, пригладил взмокший волос. Потом встрепенулся:
— Есть одна мысль. Надо проверить. Короче, будь на месте. Никуда не отлучайся. Я тебя люблю! Жди, скоро вернусь!
— Куда ты? Постой! Никуда не вмешивайся!
Михаил отмахнулся:
— Ладно!
— Что ладно?! Я с тобой!
— Ленка, отстань!
Девушка, выйдя во двор, настороженно проводила друга взглядом. Подумала: «К отцу на конеферму побежал. С чего бы это? Ой! Не уж-то?».
Через час-другой недоброе предчувствие вывело Ленку на улицу. Она посмотрела в сторону конефермы и вздрогнула. От деревянного строения валил густой дым. Тревога сжала сердце: «Пожар! А как же Мишка? Что с ним? Господи, надо бежать туда!».
Возле дымящегося строения Ленка заметила неуклюжего, хмельного старика Акимыча, служившего у фермера ветеринаром. Он, увидев девушку, расплылся в улыбке, довольно заметил:
— Горим, полыхаем! Давно надо было хапугу, рвача подпалить. Все хорошее к его рукам липнет…
Ленка возмутилась:
— Да что вы такое говорите?! Ведь пожар! Почему народ не бежит, добро не спасает? Лошади, наверное, в конюшне?
Дед махнул рукой:
— Успокойся! Лошади пасутся. А добро Казанцева никто спасать не будет. Не любят его в деревне. К тому же весь сыр-бор разгорелся между сыном и отцом. Один владелец поджигает. Другой владелец тушит. И, кажется, молодой укатал батьку. Лежит он почти бездыханный. Там, с другой стороны конюшни.
…Через неделю Елена устроила прощание с другом. Вечером приготовила угощение. Выставила на стол бутылку вина. Встретила любимого поцелуем. Как могла, угождала. Томилась вопросами, как, что в семье? Потом спросила. Михаил, серьезный, повзрослевший, нахмурившись, высказался:
— Отец свое получил. Инсульт тяжелый. Лежит в реанимации. Врачи говорят, навряд ли выкарабкается. Мать хозяйство распродает. А я отбываю. Труба зовет. Время пришло в армию отправляться.
Взволнованная Елена, покачала головой, заметила:
— Вот, значит, как все обернулось. И у меня в жизни перемены. Уезжаю в свой город. Там на мне квартира числится. Родственники сохранили. Учиться буду. И тебя ждать. Если позволишь?
Михаил улыбнулся. Вначале натянуто. Потом широко. По-мальчишески задорно. И, положив голову на грудь любимой, молвил тепло и нежно:
— Я с тобой… До самого… До скончания!
А за окном уже подкрадывалась ночь, дрожащая, тихая, холодная, способная скрывать мыслимые и не мыслимые тайны происходящего.
Валерий Тюменцев