Книга задумана, как исторический роман. И написана она по рассказам и воспоминаниям очевидцев и участников описываемых в ней событий. Все события происходили в реальности с реальными людьми – моими родственниками, начиная от прадедушек и прабабушек до моих детей, племянников и внуков. Мне же просто посчастливилось быть частью их жизни. Поэтому книга так и называется «Исповедь самого счастливого». Несмотря на то, что все описываемые события происходили на самом деле, фамилии и имена некоторых участников тех событий мне пришлось изменить. Так что совпадение некоторых имён и фамилий прошу считать чистой случайностью, но в остальном – это чистая правда.
P.S. Более года я не заходил на этот ресурс. Всё «шаманил» с маркетинговыми исследованиями и подготовкой книги к 30-летнему юбилею выпускников КВВМУ… Но очень скучал по своим реальным героям реальной истории нашей семьи. Сегодня я начинаю… И не судите строго.
Двадцатое…
Эпиграф:
Нет в России семьи такой,
Где б не памятен был свой герой.
И глаза молодых солдат
С фотографий увядших глядят…
Этот взгляд — словно высший суд
Для ребят, что сейчас растут,
И мальчишкам нельзя ни солгать, ни обмануть,
Ни с пути свернуть.
20 июня 1941 год. Село Шушенское (Сибирь).
Пятнадцатилетняя высокая девчушка Надя плотного телосложения с задорными глазами, едва вздёрнутым кверху носиком и длинной густой и чёрной как смоль косой, опустившись на колени, полоскала на мостках бельё на берегу неширокой реки. Она так интенсивно это делала, что длинный подол её выгоревшего поношенного платья то и дело выскальзывал из-за пояса и падал в воду. Она раздражённо чертыхалась, откладывала на мостки мокрую материю, вставала с колен и снова с какой-то злобой затыкала за пояс непослушный подол. Затем снова опускалась на колени и продолжала своё занятие. Перед ней не спеша протекала речка Шушь, впадающая в большой Енисей.
Надины красивые руки уже не по возрасту были очень крепкими и сильно натруженными. Вот уже более десяти лет жила она в большом бревенчатом доме одной зажиточной семьи на правах прислуги, в отдельной маленькой комнатёнке – в пристройке рядом с курятником. Каждым ранним утром она выгоняла с подворья на выпас хозяйских коров. Днём она хлопотала по хозяйству – помогала готовить еду, прибиралась в доме, возилась на приусадебном участке, расположенном за домом. А к вечеру после дойки, отправлялась на реку стирать хозяйское бельё. Обстирывать приходилось постоянно, ибо в доме проживало уже несколько поколений этой кулацкой семьи – от дедов и бабок до внуков и правнуков.
Надя очень рано осталась сиротой – её родители умерли от чахотки, когда девочке было всего пять лет от роду. Соседи кое-как её поддерживали и подкармливали. Но со временем дом быстро пришёл в упадок и его тут же прибрала к рукам эта кулацкая зажиточная семья, присвоив себе и землю, и все хозяйство прежних владельцев. Осиротевшую девочку же им пришлось взять в свою семью, но не в качестве равноправного члена семьи, а в качестве бесплатной рабочей силы. Ещё маленькой она помогала домочадцам прибираться в дому, носить воду на кухню и выполнять различные мелкие поручения в огороде. Наградой же за проделанную работу, кроме крова и еды были хозяйские тычки, да тумаки. Когда Надя немного подросла, то она пошла в школу и даже проучилась там до четвёртого класса, но потом по требованию хозяев, она была вынуждена оставить обучение и полностью посвятить себя ведению хозяйства в кулацкой семье.
Надю хозяева не жаловали, обходились с ней строго и придирались по всяким мелочам, вечно попрекая бесплатной крышей над головой и даровыми харчами. Когда хозяева были не в духе или недовольны её работой, то они часто прикладывались к несчастной Наденьке то веником, то ухватом. А иногда зловредные девчонки, ревнуя её природную красоту, попросту таскали её за косу, под надуманным предлогом якобы обнаруженной пыли либо на плинтусах, либо на наличниках. Всё это Надя Удобкина терпела долго и смиренно. Но никогда её не оставляла мысль сбежать из Шушенского от несносных деспотов.
Лет с двенадцати она стала готовиться к путешествию в большой город у «восточного моря». Где он находится, Надя знала не по наслышке – несколько раз она разглядывала большую карту по географии, по которой учился средний хозяйский сынишка – зловредный Митька тринадцати лет от роду. Пока все домочадцы отсутствовали дома, Наденька украдкой проникала в детскую комнату. Доставала с полки географическую карту, раскладывала её и внимательно изучала тихоокеанское побережье Дальнего Востока: Владивосток, Сахалин, Камчатка, а вот и Хабаровск. Она тогда ещё не шибко разбиралась в географических понятиях и не ведала, что такое масштаб карты. Поэтому Надя и не догадывалась насколько далеко находятся эти города от её посёлка, в который когда-то – ещё в прошлом веке после знаменитого январского восстания 1863 года её предки были сосланы по указу Александра II из далёкого городка Ковно (ныне Каунас) на пожизненную каторгу.
Несмотря на манифест императора, разрешавший спустя десять лет ссыльным вернуться в родные польские города, предки Нади решили остаться в Сибири навсегда — в селе Шушенское. Тут они имели неплохой дом и хорошее подворье, а пуститься в авантюрную поездку куда-то на Запад за тысячи и тысячи вёрст в неизвестность Надина родня никак не решалась. Эту историю она услышала не от родителей, преждевременно покинувших этот свет, а уже от своих знакомых, ранее хорошо знавших её семью.
И вот однажды, оставшись совсем одна в хозяйском доме, она опять проникла в митькину комнату и достала географическую карту. Склонившись над ней, она стала старательно записывать карандашом на заранее припасённом для этой цели клочке бумажки нужные города, намечая маршрут своего возможного побега. За этим занятием её и застал внезапно вернувшийся домой прихворнувший Митька. Он молча постоял в дверях, исподтишка наблюдая за склонившейся над столом Надей, потом нарочито громко кашлянул. Надя вздрогнула и повернула побледневшее лицо к стоявшему в дверях хитро улыбающемуся Митьке.
— Ты ведь никому не расскажешь? – с мольбой произнесла Надя.
Митя молча наблюдал за Надей и бесстыдно разглядывал её ладную фигурку. Надя сложила карту и вернула её обратно на книжную полку. Рыжий, весь в веснушках и жутко худой Митя только равнодушно хмыкнул и убрался восвояси. Надя облегчённо вздохнула – вроде пронесло.
А вечером хозяин выпорол Надю вожжами и лишил её ужина. Подлый Митька всё донёс своей родне и та, в назидание, чтобы впредь не шарила по дому, примерно и жестоко наказала её.
Следующий день был похож на все предыдущие. Ранний выгон скота на главную улицу, по которой деревенский пастух вёл сельских коров к пойменным лугам на выпас. Рутинная работа по дому, дойка коров, а вечером опять утомительная стирка одежды.
И вот сейчас она стояла на коленях и полоскала бельё. Пробегающая мимо неё деревенская шпана во главе с гнусным Митькой, свистя и улюлюкая, подбежала к мосткам, где трудилась насупившаяся Надя. Митька нагло выступил вперёд и громко прокричал:
— Надька, подол-то подтяни! Нешто не видишь, как воду в речке грязнишь своей тряпкой! – злой Митька видать сегодня решил поиздеваться над безропотной Надей. От его глупой шутки остальная шпана громко загоготала. Чувствуя поддержку, Митька продолжал издеваться над Надей, сосредоточенно полоскавшей на мостках бельё.
— Ты к тому же ещё и глухая! Нищенка! — Митька при каждом удобном случае старался задеть гордую и молчаливую Надю. Надя же старалась не обращать на него никакого внимания, и это ещё сильнее задевало рыжего Митьку.
— Иди мимо, Митька, а то на орехи сейчас огребёшь, — терпению Нади пришёл конец. Она выпрямилась и замахнулась мокрым бельём на стоявшего поодаль хозяйского сынка. Но тот стоял, широко улыбаясь, и невозмутимо жевал прополис. Из уголков его липкого рта янтарным бисером стекал первый в этом году свежий мёд. В руке он держал надкусанный в нескольких местах большой кусок пчелиных сот. Мёд сочно тянулся из повреждённых шестигранных ячеек и медленно стекал по руке к самому локтю.
Надя посмотрела на него – такого сытого, лоснящегося и липкого от мёда и невольно сглотнула – со вчерашнего вечера у неё во рту не было ни маковой росинки.
— А-а-а, — довольно протянул Митька, — медку захотела? И немного помедлив, он прищурил один глаз и слащаво произнёс, поглядывая на своих дружков:
— Вот поцелуешь меня, тогда дам тебе немного мёда – оближешь мою руку, — и подначивая Надю, он милостивым жестом протянул к ней свою липкую руку.
Мальчишки дружно загоготали.
— Ты и в самом деле хочешь от меня поцелуя? – Надя недобро улыбнулась и медленно пошла по жидким деревянным мосткам навстречу алчущему мальчишке, держа в руке мокрое бельё, — наверное, в самые губы? Да?
Стоявшие позади Митьки мальчишки притихли. Кто-то из них удивлённо присвистнул. Надя спокойно и гордо подошла к оторопевшему Митьке и остановилась в шаге от подростка.
— Ну? – гордо вскинув головой и откидывая назад толстенную косу, спросила Надя, — будем целоваться или нет?
— А чё? – пробормотал потрясённый Митька, — можно и поцеловаться. Он попытался сделать шаг навстречу Наде, вытягивая вперёд шею.
В то же мгновение, мокрая тряпка, описав большую дугу, с громким шлепком хлопнула Митьку по лицу. От неожиданности мальчишка взвизгнул и упал на спину. Надкусанные соты упали в изумрудную траву и заплакали своим янтарным сокровищем.
— Ах вот ты как? Ну, стервь! Я всё батьке расскажу! Забыла, как тебя давеча вожжами отходили? – всхлипывая орал Митька под общий гогот шпаны.
— Назад лучше не вертайся, убью! – он выплюнул белый воск изо рта.
Наденька брезгливо посмотрела на него, затем перевела взгляд на валявшийся в траве обломок пчелиных сот, истекающих таким вкусным и таким сладким мёдом. Сглотнув от ненависти и обиды, Надя молча поддела своей босой ножкой липкие соты и одним движением отправила оброненный соблазнительный кусок в речку. Соты покачиваясь поплыли по течению, образовывая вокруг себя радужные круги.
Мальчишки продолжали гоготать:
— Да! Митька! Знатно она тебя поцеловала! – издевались над своим приятелем дружки.
— Ну что? – зло спросила Надя, — кого ещё поцеловать?
Она развернулась спиной к поверженному обидчику и гордо зашагала прочь, громко шлёпая босыми ногами по мосткам к куче не достиранного белья. Митька в приступе ярости вскочил на ноги. В руке его уже темнел подобранный с земли округлый камень. Когда гордая Надя подошла к белью, и собиралась было наклониться к нему, как в тот же миг она ощутила удар между лопаток и тяжёлую ноющую боль.
— Вот тебе, гадина! – сзади раздался злорадный голос Митьки, — получила?
И пустился наутёк. Мальчишки со свистом и гиканьем тоже побежали прочь от реки в село.
— Сволочи, — плача от боли и обиды негромко произнесла Надя, глотая солёные слёзы, — как же вы мне все осточертели! Изверги! Креста на вес нету!…
С этими словами она снова злобно заткнула подол платья за пояс и, встав на колени, вновь принялась полоскать хозяйское бельё. По её спине ненавистью и бесконтрольной яростью растекалась боль. Она продолжала неистово полоскать эти ненавистные разноцветные тряпки. Она их била о воду, топила, мутузила, вкладывая злобу в каждое своё движение, словно отвечала каждому домочадцу за свои долгие годы унижения и обиды. Вскоре ярость и злость прошли. Осталась только какая-то нечеловеческая усталость. Надя встала, одёрнула вниз подол, взяла в руки тяжёлую корзину, доверху нагруженную мокрым бельём, и медленно пошла к дому.
А там уже всё гудело как в развороченном осином гнезде. По всему селу уже пролетела весть, как несчастного Митюнюшку эта своенравная нищенка чуть не убила мокрой тряпкой из-за желания отобрать мёд у несчастного мальчика. И хозяйка тут же – прямо во дворе – на виду у всего честного народа жестоко оттаскала за волосы Надю, а затем вновь попыталась отхлестать её вожжами.
Но в этот раз уставшая от всего Надя уже не рыдала и не стенала, взывая разъярённую хозяйку к милосердию. Она только дерзко глядя ей в глаза гордо и непокорно стояла, не проронив ни слова, не выпустив из своих бездонных глаз ни слезинки. А та в бешенстве металась вокруг несчастной девушки в бессильной ярости, хлестая её по спине, ногам и рукам. Вскоре соседи, наблюдавшие за экзекуцией, стали роптать и одёргивать ополоумевшую от злости хозяйку. Та бросила на пыльную землю вожжи, выругалась и пошла прочь в дом. Надежда всё также молча и спокойно прошла в свою пристройку и только уже там, бросившись всем телом на жёсткую кровать, разревелась в набитую соломой подушку.
Вот теперь решение было окончательно принято!!! Полночи она украдкой собирала свои нехитрые пожитки. На большой чёрный с яркими цветами платок из старенького хромоногого комодика отправились полуизношенные ботиночки, несколько платочков, косынка да пара нижнего белья с тёплыми чулками. Из заветного маленького тайничка Надя достала самое драгоценное: мамины золотые серёжки и её обручальное колечко. Тут же лежало несколько денежных купюр, заработанные ею случайными подработками – около семидесяти рублей – заботливо перетянутых бечёвкой. Всё это бережно и осторожно было вновь уложено в белую косынку и туго перевязано.
— Ну, вот и всё, пожалуй, — с каким-то облегчением произнесла Надя, завязывая чёрный платок с вещами в тугой узел и пряча его под невысокой кроватью. Она легла на кровать и, засыпая всё думала:
— Надо ещё поутру вывести коров на улицу.
А ближе к полудню под надуманным предлогом можно будет легко отлучиться из дома на речную пристань, откуда небольшой пароходик отвезёт её по Енисею в Красноярск. Всё уже решено окончательно и бесповоротно…
20 июня 1941 год. 18 часов. Город Молотов (бывш. Пермь).
Военно-морское авиационно-техническое училище (ВМАТУ) имени В. М. Молотова
Несколько молодых и весёлых первокурсников дружной гурьбой высыпали из большого здания училища с высокими прямоугольными колоннами через парадный выход. У них начиналось вечернее увольнение в город. Придерживая рукой непокорные бескозырки, всё норовившие при каждом порыве ветра слететь с курсантских стриженых голов, ребята быстрым шагом прошли по Монастырской улице и свернули налево на Комсомольскую — к набережной полноводной реки Кама.
А порывистый ветер на набережной во всю издевался над неосторожными прохожими, стараясь сорвать с них головные уборы, сильнее распахнуть полы плащей или задрать подолы платьев. Только что прошла гроза с сильным шквалом и где-то там, вдали – на противоположном низком берегу реки в небе ещё продолжалось грозное сражение стихии. Из-под низких чёрных туч то и дело выстреливали яркие кривые молнии, и под гулкие громовые раскаты к земле тянулись широкие исполинские серые занавески дождя.
Ребята немного поболтали и, церемонно пожав друг другу руки, мигом разбежались в разные стороны. На набережной остались только два закадычных друга — Валька Щербенок и Дремлёв Валерка. Оба они были родом из одного Сивинского района. Правда Валентин высокий и статный парень с острым носом и с властной ямочкой на подбородке проживал в небольшой деревеньке Морозовка – ну всего в полукилометре от деревни Шулынды. А Валерка – коренастый и светло-русый с носом картошкой вечно улыбающийся парнишка проживал аж в самом райцентре – в селе Сива, что на берегу Сивинского озера, образованного протекающей мимо села жутко извилистой речкой Сива.
— Ну что? – спросил Валерка своего друга. Он слегка наклонился, прикуривая папироску и прикрывая её ладонями от порывов ветра, — в чайную или в кинишку?
— Давай сначала в чайную, — едва улыбаясь, произнёс Валентин, — а в кино что идёт? Опять «Чапаев»?
— А чёрт его знает, — Валерка выпрямился, выпуская сизый горьковатый дым изо рта, — вот дойдём до кинотеатра и там узнаем.
— И то верно, — согласно кивнул Валька, — пошли в чайную.
Оба приятеля развернулись спиной к упругому ветру и неспеша в вразвалочку, ну совсем по-моряцки пошли вдоль набережной к ближайшей чайной. Ветер толкал их в спину, путался под ногами, развевая их брюки-клёш, запрокидывал гюйсы на затылки и даже пытался сорвать с непокорных голов белоснежные бескозырки. Но ребята, прослужившие уже целый год в морском училище, знали, как укрощать непокорную стихию: слегка отклонившись назад и сдвинув на самый затылок беску, они зажимали зубами ленточки с золотистыми якорями и в таком виде неспешно шли к своей цели, заставляя прохожих провожать их восхищёнными взглядами. В такие триумфальные моменты друзьям особенно нравилось перехватывать изумлённые взгляды девушек. Вот так — неспеша и в вразвалочку они дошли до заветной чайной, зашли в её душное помещение и заказали себе к тарелкам с пельменями местный густой сбитень.
Вскоре на столе перед ними появились две большие тарелки с дымящимися ароматными пельменями, да две глиняные пузатенькие кружки с ароматным сбитнем.
— Ну, — приятели взяли в правые руки деревянные ложки, а в левые – пузатые кружки, — будем!
Тихими камушками сочно стукнулись кружки и вскоре вкусные пельмени стали потихонечку таять в тарелках приятелей. Когда тарелки наполовину опустели, и в кружках сбитня осталось только несколько глотков, приятная расслабляющая сытость незаметно обволокла тела курсантов, располагая их к вялой и непринуждённой беседе о неактуальной ерунде. Но скоро беседа супротив воли приятелей всё равно перетекла в русло военной тематики.
— Вот скажи мне, Валёк, — быстро жуя горячую пельмешку, произнёс Валерка на вдохе, чтобы остудить лакомство, — как ты думаешь, после экзаменов, куда нас отправят стажироваться?
Валентин, с вызывающим равнодушием зачерпнул ложкой пару пельмешек, осторожно подул на них и медленно перевёл взгляд с пельменей на своего друга:
— Да мало ли куда. Сейчас много мест, куда нас можно послать…
— Ну и на что нас пошлют?- смеясь, затряс плечами Валера.
— Да, — перебил его Валентин, — и туда тоже пошлют, причём в первую очередь.
— Ну ладно, Валь, — Валерка отправил в рот очередной пельмень, — я серьёзно, где нас могут стажировать?
— Так страна наша большая. И у неё много флотов – от Северного до Черноморского, даже на Дальний Восток могут послать.
— Ну, туда уж точно не пошлют: пока доберёшься до океана, то пора уже будет обратно собираться.
— Ну, значит на Балтику или в Севастополь, — рассудительно подытожил Валентин, запивая последнюю пельмешку остатками сбитня.
— Эх! Жаль, что войны сейчас нет.
— Это почему же?!
— Да вот старшему курсу прошлогоднего выпуска! – мечтательно закатив глаза произнёс Валерка, — им повезло побывать во время стажировки на финской войне.
— Ну и что? – пожал плечами Валентин
— Ну как что? – вспыхнул Валерка, — представляешь, все они вернулись оттуда с орденами и медалями.
— Ну и кто там вернулся? Кто?
— Да хоть вот Кузнецов и Снегирёв — они с медалями «За отвагу» вернулись, а Егоров и Соколов так вообще – получили ордена «Красной Звезды».
— Ты так мечтаешь о наградах? – усмехнулся Валентин.
— Ну не только, а вообще хочется повоевать по-настоящему.
— Успеется… – Валентин отставил кружку к пустой тарелке.
— Ты думаешь, что война будет? – оглядевшись по сторонам, заговорщицки произнёс Валера.
— Надо быть дураком, чтобы не замечать этого, — сказал Валентин, словно отрезав, посмотри на Испанию… да и на всю Европу. Так, — хлопнул он ладонью по столу вставая, — хватит жрать, пошли в кино.
Приятели неспеша встали из-за стола, расплатились с официантом и вальяжно вышли на улицу.
До конца увольнения оставалось ещё целых три часа – вполне достаточно, чтобы посмотреть новую кинокартину в местном кинотеатре…
20 июня 1941 год. 17 часов 11 минут. Главная военно-морская база Севастополь.
Западный берег Стрелецкой бухты, «Стрелецкий форт» (бывшая 15-я царская батарея).
— Ну что, товарищи? – высокий статный полковник обернулся к стоящим за спиной своим помощникам и окинул их взглядом, — думаю, что лейтенант Козовин неплохо знает своё заведование и справляется со своими функциональными обязанностями. Все молча и удовлетворённо закивали в ответ.
Полковник повернулся к лейтенанту:
— Вы когда вступили в должность командира батареи?
— Месяц назад, — чётко доложил лейтенант.
— Сразу после училища?
— Так точно!
— Ну, тогда вполне объяснимы Ваши некоторые огрехи и шероховатости, — немного помедлив, произнёс полковник и тут же сухо и жёстко добавил, — но времени на раскачку совсем не осталось. Выявленные недостатки и замечания устранить в кратчайшие сроки и доложить о выполнении по команде через Вашего непосредственного начальника — капитана Хижняка. Всё ясно?
— Так точно! – и оба офицера одновременно козырнули.
— Тааак, — протянул полковник, — а где у нас политрук?
— Лейтенант Сафронкин! – вперёд вышел молодой офицер, высокий и худощавый, с тёмно-русыми волосами и с узким орлиным носом на скуластом лице.
— Доложите-ка нам про морально-политическое состояние личного состава батареи! – полковник усмехнулся и весело глянул на свою свиту. Та в ответ тоже учтиво и скромно заулыбалась.
— Морально-политическое состояние личного состава находится на должном уровне и позволяет решать все поставленные задачи имеемым нарядом сил и средств! – бодро, чётко и без запинки выпалил лейтенант давно отточенную для подобных ситуаций фразу.
— Во! Молодец! Бодро докладывает, — усмехнулся полковник. И тут же серьёзным тоном продолжил:
— А за что Вам поставили на вид в апреле этого года? За недостаточно качественную работу среди личного состава? А? Не так ли?
— Никак нет, товарищ полковник, — лейтенант Сафронкин решительно выступил вперёд, — тогда в нашем коллективе были выявлены две паршивые овцы — Дорфман и Гоглев, которые по ночам вели антисоветскую пропаганду, но вовремя были выявлены и взяты третьим отделом. Я же не мог их круглосуточно контролировать, но так как это произошло в моём коллективе, я был привлечён к партийной ответственности.
— И какой же?
— Поставили на вид…
— Всё ясно, — покачав головой сказал полковник и затем продолжил, обращаясь ко всем присутствующим, — товарищи офицеры, обстановка крайне сложная. В воздухе, что называется, пахнет войной. Не сегодня – завтра она может начаться. Фашистская Германия и её приспешники уже подтянули к нашим границами огромное число своих войск, и конечно же не спроста. Поэтому всем нам необходимо быть начеку. Поэтому принято решение об усилении дежурных сил и средств. Оперативное дежурство теперь будут нести постоянно два офицера – по очереди: командир батареи и его заместитель. Политруку каждой батареи неотлучно находиться на позиции батареи и осуществлять контроль не только за моральным состоянием личного состава, но и обеспечивать жизнедеятельность всей батареи, включая снабжение и быт. Всем всё ясно?
— Так точно, — разом ответили все присутствующие.
— Все свободны, — за исключением лейтенанта Сафронкина, — сказал полковник, усаживаясь за металлический тяжёлый стол. Он снял фуражку, достал из кармана носовой платок и отёр лоснящийся от пота лоб. В полуподземном укрытии было душно от летнего зноя. Положил фуражку на стол, и устало проводил взглядом выходящих из помещения офицеров.
Позавчера — 18 июня 1941 года завершились большие общефлотские учения, проходившие в северо-западном районе Чёрного моря совместно с кораблями черноморского флота и войсками Одесского военного округа. По окончании этих манёвров командир 61-го зенитно-артиллерийского полка полковник В.П. Горский совместно со своими помощниками – начальником штаба Семеновым И.К. комиссаром Шпарберг Л.С. принял решение в срочном порядке провести личную инспекцию вверенных ему зенитно-артиллерийских батарей. Указать на недостатки и ошибки в работе и в кратчайшие сроки исправить их. Вчера он посещал батареи первого дивизиона капитана Тумиловича, расположенные на Севере Севастополя – в районе Бартеньевки, Бельбека, Мекензиевых гор и Радиогорки. Сегодня – приехал на позиции второго дивизиона капитана Хижняка, расположенного на господствующих высотах бухт Стрелецкой, Круглой и Камышовой. А назавтра он запланировал посещение позиций третьего дивизиона капитана Ребедайло в районе Сапун-Горы.
Когда все офицеры вышли и в помещении командного пункта батареи остались только полковник и лейтенант, начальник указал на стоящий рядом со столом армейский табурет:
— Садись, политрук.
Лейтенант сел.
— У меня к тебе вот такой вопрос. Твой командир совсем недавно выпустился из севастопольского училища береговой обороны. Только входит в курс дела.
— Так точно товарищ полковник.
— Как он тебе?
— Ну молодой, дерзкий и целеустремлённый.
— Это понятно, по выпуску мы все такие, — полковник перебил политрука. – Но у меня к тебе даже не приказание, а просьба. Ты присмотрись к нему, Алексей Егорович. Кое-где помоги, а где-то и охолони его. Главное, чтобы у вас между собой было взаимопонимание и уважение, понимаешь?
— Так точно, товарищ полковник. Как могу – помогаю, поддерживаю и наставляю. Нет. Между нами никаких недомолвок не существует. Всё предельно ясно и корректно.
— Ну и славно, — с этими словами полковник хлопнул ладонью по столу и тут же встал, надевая фуражку, — ты сам-то как? В порядке?
— Так точно! Всё в полном порядке! Личный состав…
— Я сейчас не про это, — полковник вышел из-за стола, отмахиваясь от напорного официоза политрука, — как дома у тебя? Всё в порядке? Нормально?
— Так точно! В полном порядке! Разведён! Уже второй год.
— Так ты был женат? – удивился полковник, берясь за ручку тяжёлой массивной бронедвери.
— Ну да! Правда, недолго. В июле тридцать шестого мы с моей Александрой расписались, меня призвали на флот в октябре того же года, а в январе родилась дочка Людмила. Правда в тридцать восьмом году жена подала на развод и вторично вышла замуж.
— О, как! — удивлённо крякнул полковник, лихо это у вас у молодых получается.
— Да какая это жизнь, товарищ командир? – опять пожал плечами лейтенант, — я здесь – в Севастополе. Жена в Сердобске одна с дитём на руках.
— Сердобск… Сердобск, — в задумчивости зачесал подбородок Полковник, — это… это?..
— Это в Пензенской области, — лейтенант прозорливо пришёл на выручку.
— А как же родители её и твои? Жене разве не могли помочь?
— Мои родители всей семьёй уехали из Сердобска в Ташкент. Ещё в тридцать седьмом. Александра ехать с ними отказалась… ну вот и нашла себе нового мужа, а дочке — папу.
— А как же дочка?
— А никак? Я её ни разу так и не видал, но зато исправно каждый месяц, как указано в документах плачу по 25 процентов по исполнительному листу.
— Ну, дела, — сокрушённо мотнул головой полковник, с усилием открыл тяжёлую дверь и, пригнув голову, вышел наружу сквозь низкий проём в сопровождении лейтенанта.
Там он подошёл к группе офицеров, беззаботно куривших в тени высокого бруствера. При виде полковника они разом бросили курить и поправили форму, быстро одёргивая руками гимнастёрки.
— Так, — подытожил полковник Горский, — обращаясь к командиру второго дивизиона, — капитан Хижняк!
— Я, — капитан, козырнув, сделал шаг вперёд.
— Вам указания даны. Недостатки устранить к концу дня. Доложить мне лично или начальнику штаба. Всё понятно?
— Так точно, товарищ полковник.
— Ну и отлично, — сказал полковник и обернулся к своим сопровождающим, — мы сейчас в штаб. А завтра – с самого утра поедем в расположение третьего дивизиона.
И проверяющие степенно удалились из расположения 74-й зенитной батареи 2-го дивизиона 61-го зенитно-артиллерийского полка.
— Чего это тебя полковник задержал, — встревоженно спросил молодой командир батареи лейтенант Иван Козовин своего политрука лейтенанта Сафронкина.
— Да так, — уклончиво ответил Сафронкин, — спрашивал – про мою семью. Короче, по душам со мной разговаривал – решил вдруг расспросить меня про мою личную жизнь.
— А с чего это так? — Иван лишь месяц как командовал зенитной и ещё не знал всех тонкостей военной службы.
— А это, друг мой ситный, называется «забота об личной составе», — Сафронкин хлопнул по плечу своего соратника и засмеялся, — ладно пошли устранять замечания и шероховатости по службе!
И оба лейтенанта скрылись за тяжёлой дверью командного пункта батареи.
20 июня 1941 год. 19. 25. Город Калинин (бывш. Тверь).
Аэроклуб военного аэродрома Мигалово.
— Карасёв! Эй! Толька! Карасёв! — симпатичная светло-русая девушка в темно-синем комбинезоне, звонко хохоча, бежала за невысоким коренастым молодым парнем по зелёному травяному покрывалу вдоль бетонной взлётной полосы. Тот, одетый в темно-синий комбинезон курсанта лётной школы ОСОАВИАХИМа шёл широким быстрым шагом стараясь оторваться от догоняющей его длинноволосой собеседницы, усиленно показывая всем своим видом, что не слышит её. Но девушка была бойкой и настырной. Она догнала парнишку и, схватив его за руку, резко развернула лицом к себе.
— Ты что же от меня убегаешь, Толька? – с показной суровостью и обидой запыхавшись произнесла она, — ты что? Обиделся?
— Да ничего, Валя, — рассерженно произнёс курсант и, отвернувшись от неё, стал внимательно разглядывать боевые самолёты, отдыхавшие на далёких стоянках недавно построенного аэродрома Мигалово.
Несколько лет назад здесь размещался учебный аэроклуб, имевший небольшое травяное поле да несколько учебных самолётов-этажерок — тупоносых и стрекочущих «У-2». Но вот с началом строительства нового боевого аэродрома для тяжёлых бомбардировщиков, жизнь аэроклуба заметно преобразилась. Были построены новые высокие и более просторные ангары. На территории аэроклуба постоянно прописались строители и инженеры. Строительная техника теперь работала здесь не переставая — и днём, и ночью. Аэроклуб на глазах превращался в большой военный аэродром. Учебные полёты курсантов перенесли в другое местечко – на заболоченное поле под деревенькой Змеево. И пока велись земляные работы, на аэродроме аэроклуба целое лето даже базировался отряд остроносых и звонко поющих бипланов Р-5 под командованием знаменитой лётчицы Полины Осипенко. Но это было всё в недалёком прошлом.
Теперь же на месте старенького аэроклуба живёт полной жизнью настоящий военный аэродром тяжёлой бомбардировочной авиации. Вначале на нём базировались несколько бомбардировщиков ТБ-1 — первые в мире серийные цельнометаллические двухмоторные бомбардировщики. Но позднее их сменили другие, более современные и огромные четырёхмоторные ТБ-3, которые могли под своим крылом вместо тяжёлых бомб нести даже тупоносые пухленькие истребители И-16. А спустя какое-то время на аэродром прибыла партия новейших тяжёлых бомбардировщиков ДБ-3Ф или как их называли по-другому Ил-4. Это были большие и красивые двухмоторные красавцы со стеклянным носом и дополнительным местом позади пилота для стрелка-радиста. И Толик Карасёв просто стал бредить ими. Он впервые увидел свою мечту в реальности.
Как было замечено ранее, в связи с открытием нового военного аэродрома учебный аэроклуб был передислоцирован из Мигалово в деревню Змеево – в 15 километрах северо-восточнее Калинина. Там курсанты продолжили своё обучение полётам на учебных этажерках и прыжках с парашютом. Но вот при аэродроме Мигалово были открыты дополнительные курсы, на которых велась радиотехническая подготовка и курсы по стрельбе из самолётного бортового оружия. Самых успешных и перспективных курсантов змеевской лётной школы было решено отправить на дополнительную подготовку с постоянной пропиской при аэродроме Мигалово. Вот таким образом в число избранных и попал 17-летний курсант Анатолий Карасёв, его подруга Валентина Смирнина и ещё несколько собратьев по небу. Анатолий очень любил летать и серьёзно занимался радиоделом. К тому же родители, имевшие дворянские корни, дали ему в своё время и музыкальное образование.
— Толик, ну, Толик, — Валентина, ласково заглядывая своему любимому в глаза, погладила его непокорную кучерявую шевелюру, — ну чего ты вспылил?
— Да потому что, — громко произнёс Анатолий, — авиация и война это не женское дело!
— А чьё? Ваше? – Валентина отступила шаг назад и, прищурившись, сделала обидчивое личико, — нам, что? Только сидеть и рожать? Да ждать, пока вы всех империалистов разгромите? Так что ли? Но ты — то сам ещё молодой для войны!
— Ну не передёргивай, Валька! – слегка нахмурившись, ершился Толя. Он уже не сердился на свою подругу, но для проформы всё-таки старался выглядеть если не суровым, то хотя бы немного серьёзным.
— А я ничуть не передёргиваю. А как же твоя мечта стать учителем истории? – спросила она с сожалением.
— Придётся забыть, — с деланным сочувствием произнёс Толик и улыбнулся своей собеседнице.
— А как же твоя скрипка? Папа не заругает? – издевательски допытывалась она.
Тот в ответ пожал плечами и отрешённо махнул рукой.
— Я же тебе дело говорю, Валя. Не сегодня – завтра немец попрёт на нас. Уже все об этом говорят. А я что? Должен что ли, как тыловая крыса отсиживаться в тылу, рассказывать легенды старой Эллады и на скрипочке пиликать? Конечно же, нет! И я уже всё рассчитал!
— И что же ты такое задумал, — Валя невольно напряглась, всё пристальнее вглядываясь в решительное лицо Анатолия.
— Много чего, — многозначительным тоном произнёс Анатолий, — я уже лётные документы получил, где я на год старше. Так что я уже совершеннолетний и годен для войны. И вот что ещё я сделал.
С этими словами он вытянул вперёд левую руку, правой расстегнул пуговицы на манжете летной куртки и немного приподнял до локтя рукав.
— Ну как? – спросил он, глядя на Валентину, в ожидании слов восхищения своей подруги. На запястье неровными буквами синела свежая татуировка «Валя».
Валя равнодушно посмотрела на надпись. Пожала плечами и равнодушно произнесла: «Дурачок».
— Ничего ты не понимаешь, — Толик обиженно развернул рукав обратно, — это же от души и сердца. Так сказать, на счастье!
— Да! На счастье, и вечную любовь, — и Валя залилась звонким смехом, но заметив обиженное лицо Анатолия, ласково погладила его по голове и примирительным тоном сказала, — Ну не обижайся, Толяха, а может пойдём сегодня в кино, там опять показывают фильм «Волга-Волга».
— Ладно уж, — нарочито недовольным тоном произнёс Анатолий, — пошли.
И влюблённая пара, держась за руки, быстро пошла к строениям военного аэродрома.
20 июня 1941 год. 22 часа. Село Холмогоры (Архангельская область).
В этот год июнь выдался тёплым и погожим – столь редкое явление для высоких широт приполярного Севера. Летний вечер был тихим и солнечным. С широкой реки Северная Двина слегка потянуло робкой прохладой. Солнце не спеша клонилось к горизонту – пора светлых полярных дней в самом разгаре. На песчаном берегу – как раз по левую руку от набережной улицы, если идти к Спасо-Преображенскому собору, многочисленные рыболовы деловито укладывали незатейливые снасти в свои лодки – спешили на ночь поставить сети. Природа неспешно готовилась к ночному отдыху.
По неширокой улице Ломоносова шли усталые и разгорячённые после выпускного бала бывшие десятиклассники и весело болтали о всякой ерунде. Давно уже прозвенел их последний школьный звонок, совсем недавно был сдан последний выпускной экзамен и сейчас они спешили домой из местного клуба культуры, где специально для выпускников была организована церемония выдачи аттестатов зрелости и прощальный выпускной бал со скромным ужином! Настроение у всех было невероятно приподнятое и слегка торжественное. Ведь впервые по решению архангельского горкома партии для выпускников Архангельска и близлежащих поселковых и деревенских школ завтра будет организована экскурсия в Архангельск с ночной морской прогулкой по Белому морю. На специально выделенном для этой цели пассажирском теплоходе соберутся все выпускники из школ Архангельска и других близлежащих деревень.
Среди всей этой праздничной компании особо выделялись две высокие девушки. Они специально слегка замедлили шаг и теперь шли, немного отстав от общей массы нарядных одноклассников. Две закадычные подружки-веселушки Паша и Нина в цветастых ситцевых платьях, весело перепрыгивали через полузасохшие лужи на дороге, боясь запачкать свои парадные туфельки и белые носочки. Они с восторгом делились своими впечатлениями от прошедшего торжества и строили планы на будущее, которое обязательно должно быть ярким и, безусловно, счастливым.
— Ну вот, — радостно сказала светловолосая, с веснушчатым лицом Нина, — наконец-то мы получили аттестаты. А завтра всем классом едем в Архангельск!
Паша, высокая брюнетка, статная, с красивым открытым лицом и богатой косой до пояса в задумчивости посмотрела на подругу и немного помедлив, ответила:
— Да, это будет здорово – на море поглядим, а то я даже и не помню, когда последний раз там была.
— А разве ты уже бывала в Архангельске? – удивлённо вскинула брови Нина и посмотрела на подругу.
— Да, была, — в глазах Паши вдруг непрошеной влагой блеснули слёзы, — была, но только один раз.
— Ой, а когда? – не унималась подружка, — ты мне никогда не рассказывала об этом. Она забежала немного вперёд и встала как раз напротив Паши, преградив ей дорогу, — расскажи.
— Зачем? – Паша постаралась обойти свою подружку, но та, сделав шаг в сторону, вновь преградила ей путь.
— Расскажи.
Паша отрицательно мотнула головой, потом сквозь слёзы, будто бы извиняясь, улыбнулась подружке и тихо произнесла:
— Хотя, чего уже сейчас бояться? Всё равно скоро я отсюда уеду.
— Ой, уедешь? — прошептала Нина, оглядываясь по сторонам, — а куда?
Несмотря на приближающуюся ночь на улице всё равно было светло, как днём и поэтому девушкам ещё попадались случайные прохожие.
— Давай отойдём в сторонку, — заговорщицки прошептала Нина,- сядем вон на ту лавочку.
— Нет, — решительно вздёрнула голову Паша, — пойдём лучше в другое место.
С этими словами она решительно взяла свою подругу за руку и быстро пошла вместе с ней по улице к краю посёлка, где виднелся полуразрушенный Спасо-Преображенский собор с колокольней. Мимо них проплывали бревенчатые черные избы с оконцами, расположенными в верхней части стены. По весне в период половодья, когда Северная Двина выходила из берегов улицы посёлка часто и надолго превращались в каналы, словно в Венеции. И местным жителям приходилось перемещаться по посёлку не пешком и на телегах, а на узких плоскодонных лодочках.
Они быстро обогнали своих сверстников и молча, под их смех, пение гармошки, и не отвечая на реплики, сыпавшиеся им вдогонку, свернули с главной улицы в переулок. Затем всё также молча подружки почти бегом вышли на широкую дорогу, ведущую в деревеньку Харлово. Спустя какое-то время посёлок остался позади и, пройдя ещё немного — до первого перекрёстка — они остановились, огляделись по сторонам, и присели на траву у края дороги. Слева простиралось большое изумрудное поле, где покачивался волнами от речного ветра взошедший овёс, а справа из-за заброшенных бревенчатых низких построек были отчётливо видны очертания полуразрушенного собора.
— Ну, Панька, — Нина в нетерпении аж заёрзала на месте, — рассказывай, что да как у тебя.
— А чего тут рассказывать, — и Паша, посмотрела слезящимися глазами на заходящее солнце, зажмурилась и, слегка тряхнув головой начала свой рассказ:
— Сами мы-то здешние – из Котласа. Отец жил и работал в Сольвычегодске, потом перебрался в Котлас, а оттуда в Красноборск. Мы ведь девять лет назад переехали в Холмогоры по необходимости.
— А что такое стряслось с вами?- округлила глаза Нина
— Когда мой отец вернулся с первой империалистической войны, он был весь пропитан революционными идеями, так об этом мама говаривала. Он так радостно рассказывал про бунт на германском фронте.
— Ух ты? – удивилась Нина, — а он у тебя и в империалистическую воевал?
— Ну да, — пожала плечами Паша, — и в гражданскую тоже … за красных.
— Расскажи, Пань, — Нина коснулась рукой плеча подруги, — интересно же ведь.
— В армию его забрали в 1915 году. Попал в Ярославль в какой-то там запасной полк и оттуда их направили на румынский фронт в составе Финляндского полка. В армии было худо, кроме того что в них стреляли враги, так ещё и свои же командиры их терроризировали. Как отец рассказывал, в конце 16-го года это было. Они решили восстать на фронте. Девять человек вылили суп на землю и вместо него налили себе кипяток. Поднялось недовольство, что, мол безобразно стали кормить солдат. К ним тогда приехал какой-то офицер и с обнажённой шашкой ходил перед строем, учиняя допрос: «Почему не ел суп». А ему отвечали – «Все не ели и я не ел». Чем это всё закончилось, папа не рассказывал. Но зато с удовольствием любит вспоминать, как после февральской революции в семнадцатом году все солдаты сделали себе красные банты, и пошли в соседний полк с песнями «Смело товарищи в ногу» и «Смело мы в бой пойдём за власть Советов». Потом его ранило, и он попал в киевский госпиталь. После лечения был направлен домой в отпуск. А уже оттуда он в 1918 году ушёл в Красную Армию, где был зачислен пулемётчиком. Там его опять ранило, и он снова вернулся домой, весь такой суровый и идейный. Сначала в Архангельске работал грузчиком, потом в Красноборск его партия послала, чтобы создавать там колхозы. В Красноборске местные кулаки и как он говорил «баптисты» несколько раз его избивали за активное установление Советской власти. И даже три раза делали на него покушение. Вот после третьего раза он и перевёз нас в Холмогоры, а сам сейчас ездит по всей Архангельской области и как депутат от компартии контролирует все колхозы и артели.
— Мдаа, — протянула в задумчивости Нина, — папка у тебя геройский.
— Ну да, — вздохнула Паша, — правда сейчас его партия направила работать против религии. В некоторых деревнях он позакрывал часовни и открыл в них магазины. В одном селе он даже руководил снятием куполов с церкви и организовал там дом культуры. И ведь при его непосредственном участии у нас и в близлежащих деревнях тоже были закрыты несколько церквей и храмов.
И Паша кивком головы указала на видневшиеся остовы полуразрушенного собора, освещённые оранжевыми лучами заходящего солнца:
— Это тоже его работа? – как-то устало спросила Нина.
— Ну да. Всем же известен главный агитатор и идейный борец Пятышев, – тихо произнесла Паша.
— Ну, Паша, ведь сейчас – время такое, — успокаивающе произнесла Нина, осторожно поглаживая подругу по спине, — Ведь многие так же поступили бы на его месте – ради семьи.
— Да. Наверное, ты права, — произнесла Паша, — но внутри у меня осталось что-то нехорошее. Какое-то дурное предчувствие…
— Не переживай, Паша. Всё пройдёт. – Нина вскочила на ноги, зябко поёживаясь от вечернего ветерка, летевшего с реки, — вот увидишь! Всё будет прекрасно. Теперь мы уже не школьницы. Завтра поедем все на экскурсию в Архангельск, а там – разъедемся по всей стране! Ты бы куда хотела поехать?
— Наверное, я бы вернулась назад — на свою Родину, хотя… — в задумчивости протянула Паша, вставая на ноги с примятой травы, — всё-таки нет. Я была маленькой тогда и ничего не помню. Там ничего нашего не осталось. Лучше я поеду в Ленинград. Буду поступать в институт.
— А я бы тоже поехала с тобой в Ленинград. Давай вместе будем поступать. Договорились?
— Конечно, — улыбнулась Паша, — это было бы так здорово: опять вместе учиться.
И обе подружки взявшись за руки побежали обратно в посёлок. Солнце уже спряталось за горизонт, но небосклон так и остался светлым. В эту пору здесь такие прекрасные белые ночи…