Март уже был в разгаре, и весеннее солнышко хорошо припекало в полдень, но нет-нет, да и набежит холодный ветер из февраля и радостно взъерошит сугробы, затаившиеся в низинках.
Могучий, но беспомощный Егор лежал у самой дороги, которая взбегала по крутому склону высоко вверх, где раскинулось довольно многолюдное по нынешним временам село – Горнее.
В этом забытом богом краю чудом сохранился даже колхоз «Рассвет», переживший все реформы и запреты. А в центре села тянула к небесному океану свои маковки-купола небольшая, но красивая и опрятная после капитального ремонта церквушка.
Ничего не мешало Егору спокойно созерцать окрестности. Ничего, кроме горьких мыслей о своем одиночестве и ненужности здесь, у пустой дороги. Шумный и суетливый, но привычный, мир остался где-то за дальним поворотом дороги.
И лишь покорёженная табличка на ржавом столбике иногда нарушала первозданную тишину своим дребезжанием на ветру, напоминая о конечной остановке автобуса Пучеж — Горнее.
От горестных мыслей о превратностях судьбы Егора отвлёк неожиданно возникший на дороге велосипед, который лихо катил к горе, погромыхивая на кочках всеми своими железяками. Ловко спрыгнув с велосипеда, паренек-велосипедист, не скрывая удивления, спросил,
— Ты откуда тут взялся? С неба свалился?
— Может и так, — Егор с трудом выдавливал из себя слова необычным от волнения басом. – Пути наши неисповедимы.
Это точно! – обрадовался симпатичный парень, поблёскивая умными и любознательными глазами из-под растрепанной соломенной шевелюры. – Смотрел вчера в интернете ролик про нашу Землю, которая несется в ледяной черной бездне между звёзд…
— …и Землю нашу догоняют и, обнимая, согревают потоки солнечные, — поддержал несчастный паренька с горевшими от восторга светлыми глазами за толстыми линзами очков.
«Вот ведь закрутил как!» – Егор удивился своему необычно высокопарному слогу.
— Мир прекрасен и мы только на пороге его понимания. Вот мы откроем дверь мудрости и войдем в храм вечного познания.
— Удачи! – невольно улыбнулся Егор, а велосипедист уже покатил вверх, налегая всем стройным телом на педали.
Егор начал пожалеть, что не догадался расспросить поподробнее смышленого парнишку о судьбах людских в этом мире непознанном.
Его прервало тарахтение допотопного авто, явно собранного из деталей газика с откидывающимся верхом и джипа.
Тормознул прямо возле Егора, неприятно обдав белесой пылью.
— Вот те на! — выскочил водитель. – Ты чё тут разлегся? Может убрать его к едрене-фене? А, Васильевич? – обратился он к грузному, но крепкому пассажиру в кепке, небрежно пнув Егора носком сапога.
— Зачем убрать? Лежит себе и лежит, тебе не мешает, а может. и пригодится кому — возразил председатель того самого спрятавшегося в Ивановской глуши колхоза. – В этом мире ничего лишнего не бывает. Разве что ты, пустомеля, — и Семен Васильевич весело рассмеялся собственной шутке.
— Слышь, Степан, какой день сегодня у нас? – спросил вдруг председатель рыжего с нагловатыми зелеными глазами водителя.
— Кажись, пятница, — понял намёк начальника Степка. — Тещины вечерки. Может, заскочим на блинчики к нам? Моя для мамочки своей дорогой расстаралась, Даже с красной икрой немного будет.
— Да ну? Ну, тогда уважу тебя и любимую тещу твою. Заводи!
— Да и блинчики моей Валюхи уважишь, — чуть фамильярно, по свойски, пошутил Степан.
Мотор чихнул, и джип помчал навстречу солнечной Масленице.
«Блины!», — простонал Егор, истекая слюной.
Между тем, сверху спустилась пожилая женщина с двумя маленькими внучками в одинаковых красных курточках, которые постоянно хныкали от усталости и мотали головками, размахивая светло-русыми хвостиками.
А-а. Ножки болят! — пожаловалась старшенькая.
Бабуся подошла к Егору, — потрогала широкой рабочей ладонью.- А ну-ка садитесь сюда. Да не бойтесь, он теплый, живой.
Второй раз приглашать не пришлось. И вот они уже удобно устроились на его широком и теплом боку и, прикладывая ладошки, трогали могучего Егора, который неожиданно превратился в удобный диван.
— Не хныкать! — велела поседевшая, но все еще хранящая красоту, бабушка. Скоро-скоро уже увидите свою любимую тетю Варю.
— Ура! Блинчиков наедимся, — сказала старшая. – Со сметанкой и маслом!
— А еще с медом и вареньем, — обрадовалась младшая, сладкоежка.
У Егора опять замутило в желудке. «Хоть бы один блинчик съесть!» — горестно вздохнул он.
Егор знал, что каждый блин, съеденный на Масленицу в честь бога Ярило, добавлял к жизни один день, а вкусно жить он любил, а потому не было ему равных по поеданию блинов в светлый праздник Солнца.
Тут прикатил, громыхая плохо приваренными листами железа вместо выбитых стекол, ПАЗ, и увез девчонок в гости к далекой тете с блинами и прочей вкуснятиной в райцентр с необычным для русского уха названием Пучеж.
Егору рассказывала в детстве бабушка, что когда-то в Ивановском крае жил большой древний и очень миролюбивый народ меря. Народ растворился, оставив после себя только чудные названия своих городов – Палех, Ландех, Лух…
Егор, размечтавшись о празднично накрытом столе, и не заметил, как к нему подошел одинокий Странник в потрепанном сером пальто и с рюкзачком за спиной.
Странник устало присел на Егора, снял рюкзак и достал продукты – чуть пожелтевшее сало, лук, черный хлеб и пару свернутых в трубочку блинов.
Перехватив взгляд Егора, пояснил, что блинами угостили в соседней деревне.
— Все гуляют сегодня Масленицу. Наш праздник. Вот и солнце весь день шпарит. Солнечный праздник-то, — пояснил дед, оглаживаю седую бороду. – Тебя-то каким ветром в наши края занесло? Решил новую жизнь начать?
— Да, не повезло на дороге. Судьба злодейка!
— А не надо было пить за рулём, Егор. Не было бы и горя тебе. Радуйся, что пассажиров не убил. Всё водка твоя! – он строго понял длинный, побуревший от солнца и прожитых лет, палец.
— А что я? Выпиваю как все. Не хуже других.
— Не хуже, — внимательно посмотрел на него Странник, — но и не лучше. Не по худому надо меряться, а по-хорошему.
— Это да, — вяло согласился Егор. – Теперь вот страдаю тут в одиночестве.
— Но ты ведь насовсем умереть не хотел, а? – допытывался дед. – Надеялся сменить личину души своей и долю обмануть, когда баранка из рук выскочила. И жить, жить…
— Да, разве ж это жизнь теперь? — горько выдохнул могучей грудью Егор. – Все куда-то спешат, едут навстречу празднику, а я тут у дороги валяюсь. Я ведь думал молодым и веселым буду радоваться новой жизни…
— У каждого своя жизнь-то. Только он один знает пути человеческие, — странник показал на маковки куполов сельской церквушки на горе, купающиеся в голубизне мартовского неба. Да и оно ведает, — дед прищурился заходящее солнце. — Так что не ропщи. Лежи тут смирно. Людям помогай при случае и жди свой добрый час. Он придёт, не спугни только.
Дед закинул за спину рюкзак, и направился было вверх по дороге, взбирающейся на гору.
— Постой, отец! А я? Тебе хорошо, скоро будешь чаевничать с блинами у добрых людей в селе, отдыхать. А мне тут век камнем у дороги лежать?
— Душа есть у камня и древа. Полежать и помыслить иногда полезно для ума. А отдых — это не мое. Дорога мне путь стелит.
— И чего дома-то в тепле не сидится, дедушка?
— Так ведь март уже, скоро и жаворонки прилетят из теплых краев. Скучно дома-то, знаешь. Жизнь возвращается и дорога кличет. Хочется всё глазами своими посмотреть, пальцами пощупать. Да и помочь кому, если случится.
— Да какая от вас помощь? — удивился Егор. – Вам самим помочь бы. И годы большие и ветер в карманах гуляет, наверно.
— Словом помогу. Мудрое и доброе слово дороже денег-то будет. И мне радость. У тебя денег-то поболе моего, наверно, было в той жизни, а голову свою непутевую о телеграфный столб разбил. И автобус, между прочим. И не завидуй никому Егор. Мало ли что у кого в прошлом было. Было и сплыло.
И дед начал восхождение на гору по-молодому бодрым шагом. Туда, где совсем близко к солнцу и небу жили простые люди со своими радостями и бедами, согретые малиновыми лучами вечернего солнца, которые завтра днём превратятся в светлые гусельные струны.
Егор только глубоко вздохнул и начал готовился к ночевке в разом упавших сумерках.
Первый раз он спал крепко – богатырским сном. И приснились ему жаворонки, прилетевшие из далеких лоскутных ярко-жгучих южных стран в свой родной Ивановский край неброских, но милых глазу родных ситчиков.
Усталые и озябшие они уселись погреться на его могучем боку, весело прочирикав «Вот человек-глыба!» И впервые человек-камень радостно улыбнулся.