Рассказ-четвертушка
(психологическая драма)
Стоял погожий августовский день. И с благодарностью принимал его дачник Егор Кузьмич Князев, седовласый, поджарый, не по возрасту крепкий, энергичный, копая усердно на своем участке объемную яму. Временами он оставлял лопату, потряхивал потную рубаху, прилипшую к телу. Пил прохладную воду из ведерка. Пил смачно. Подтеки бежали по губам, освежали грудь. Приятность отражалась на грубоватом с глубокими морщинами лице. Поднимались густые брови, явствовали голубые, усталые глаза.
— Кузьмич! Привет! – неожиданно окликнул Князева сосед по даче пенсионер Тимофей Павлович Суриков, приблизившись к ограде. – Гляжу, все трудишься. Что-то роешь, копаешь? Неугомонный! Кхе-кхе! А мы урожай на своих сотках собрали и успокоились. Скоро в городские апартаменты будем перебираться. Так ты, Егор Кузьмич, так и не поведал, что там землю ворошишь?
— Долго рассказывать…
— Ладно! Потом послушаю. А еще моя Маруся интересуется, как твоя Софья Федоровна себя чувствует. Обеспокоена ее состоянием. И я к соседке со всем уважением, хотел бы тоже услышать, что у нее с памятью. Есть улучшение?
— Состояние стабильное, Павлович. Без перемен. Словом, глухо, как в танке. И тема эта походя не обсуждается…
— Извини, Кузьмич, что не проявил деликатность… Лучше загляну к тебе после полудня, побеседуем.
— Изволь!
Закончив разговор с соседом, Кузьмич оставил свое занятие. Прошел в дом и обратился к супруге:
— Время прогулки, Софья! Надо, надо гулять! Во дворе тепло, солнце светит, полная благодать!
Женщина задумалась, потом согласно кивнула головой:
— Пойду домой лесом, полем…
Тут же насторожилась:
— А ты чей дедушка?
Егор Кузьмич, тяжело вздохнув, вывел жену во двор, указал на садовую дорожку, дал напутствие:
— Ступай, моя хорошая! От забора до забора – твоя привычная дистанция!
Софья Федоровна, заинтересовано ступив на садовую дорожку, воодушевилась, повела, как обычно, сумбурную речь с радостью и печалью. Заключая, непременно, монолог словами: «Ну вот и все!».
У Князева это изречение резало слух. Невольно вспоминал серьезную супружескую размолвку. Когда он по известной поговорке – «седина – в бороду, бес – в ребро» был уличен в служебном романе. И Софья ничего не хотела прощать, заходилась в истерике, разносила за измену, повторяя эти же слова: «Ну вот и все!». «Что это? – не мог понять Егор Кузьмич. – Неужели прошлая измена занозой осталось в ее душе? Повлияла каким-то образом на приход неизлечимого недуга? Не слишком ли тяжкая плата за мое былое увлечение?».
Софья Федоровна, тем временем, шествуя по садовой дорожке, наклоняясь, подбирала привлекательную гальку, отполированную речной водой, все больше белую с темными полосками. Ее она складывала обычно в карманы и, как нечто сокровенное и ценное, приносила домой. Прятала в свое укромное место. Считая голыши личным достоянием. Наблюдая за супругой, Егор Кузьмич входил в предположение, что этим Софья подсознательно восполняет все обрушившиеся на нее утраты. И не допускал даже мысли, чтобы воспрепятствовать ее действиям.
Однако начатое дело требовало своего завершения. Князев, вновь вооружившись лопатой, снял в яме очередной слой глины. Прикинул все ли соответствует задуманному. Махнул рукой: «Нормально!» Затем взял приготовленный заранее кол. Вбил его посредине углубления, как воплощение всех напастей. Мысленно выразил свое заветное желание. Перекрестился. И, орудуя ловко лопатой, быстро заполнил яму землей. Потоптался, сказал себе со значением: «Все! Баста! Похоронили душевную боль и деменцию!».
А после обеда, как обещал, пожаловал в гости сосед Тимофей Павлович Суриков. Его принял хозяин в беседке. Соседей связывали давние дружеские отношения и разговор был всегда доверительным. И в очередной раз Егор Кузьмич открылся приятелю, как на исповеди.
— Знаешь, Павлович, что я сегодня предпринял? Похоронил деменцию, нашу беду семейную! Условно, конечно. Не сочти за дурака или психопата. Но я это сделал! И жду облегчения. Надеюсь и Софье полегчает…
Суриков, полный, флегматичный, сложив руки на животе, слушая, чмокал губами, издавал привычное «кхе-кхе», и удивленно качал головой. Потом заметил:
— Одно скажу. Вы все же нечета нам, образованные, начитанные, на высоких должностях были. И можешь слушать меня, можешь нет. Но не ломай ты себя, Кузьмич, не изводи. Смирись с тем, что уже ничего нельзя предпринять, как-то помочь Софье Федоровне.
Князев внезапно встрепенулся, поднял внушительный кулак над столешницей и… тут же плавно опустил его со словами:
— Время покажет!
…Утром, прогуливаясь по садовой дорожке, Софья Федоровна, внезапно закружилась на месте, подыскивая опору, раскинула руки и, упав в объятия подоспевшего мужа, выдохнула:
— Ну вот и все!
Взволнованный Егор Кузьмич бережно положил супругу на скамейку, приподнял голову и в отчаянии крикнул:
— Не пугай меня, Софья! Это просто обморок! Просто обморок. Слышишь меня?!
И она услышала. Открыв глаза, сказала:
— Это тебе…
Князев, недоуменно протянув руку, трепетно принял согретый, теплый камушек-талисман, отшлифованный водой и временем, белый с темными полосками.
Принял и не смог сдержать нахлынувших чувств.
Валерий Тюменцев