«Алкиона» перелетела «Атлантику»! Завершение пути без конца…
Триумфальная встреча адмирала Кусто и дочери Эола в Нью-Йорке после испытательного перехода первого в мире турбопарусника через Атлантический океан. Музейный порт Южной улицы Манхэттена принял в свои объятия героев Атлантики и пообещал увековечить их когда-нибудь где-нибудь в окрестностях. Кусто, увенчанный лаврами, подводит итоги уникального эксперимента в интервью Московскому радио и даёт увольнение на берег своему интервьюеру. Шапочное знакомство с Большим Яблоком. Нью-йоркские небоскрёбы и московские высотки — близнецы-братья-сёстры. Терренкур по Бродвею с проекцией на Тверскую. Плавание по Ист-Ривер под эоловыми парусами Бруклин бридж. Красота океана в женской пластике. Машина времени, или путешествие длиною в жизнь… Всё это и многое прочее занимательное, полезное и просто симпатичное — в предпоследней главе моей книги «Кусто. Легенды и мифы».
Новые читатели могут ознакомиться с предыдущими главами факультативно, пройдя по ссылкам: https://proza.ru/avtor/vikriv1 (все ранее опубликованные главы на портале Прозу.ру) или YIII – XIII главы на моей странице сайта.
Ну, а тем, кому много читать недосуг или, как заметил проповедник Екклесиаст, «утомительно для тела», ничем помочь не могу, разве что посоветую всё же пролистать все предшествующие страницы. Это весьма интересно и совсем неутомительно для тела, поверьте…))))
Глава – XIY!
Ночью портовый бот «Pilot» доставил на борт «Алкионы» лоцмана. Без его участия движение в темноте по сложному фарватеру Лоуэр-Бей проблематично – чревато — запрещено. На карте акватория бухты для начинающего навигатора выглядит весьма затейно. Полное собрание навигационных и предостерегательных знаков. Как в справочном пособии, но вперемешку. Предупреждающие, предписывающие, запрещающие, кромочные, поворотные, свальные, разделительные, осевые, поворотно-осевые… Чёрт голову сломит! Недаром же Бермудский треугольник вытягивают до Нью-Йоркского порта…
Однако не всё так страшно, как намалёвано… и приукрашено мной. Не буду сгущать краски. В Нижней бухте проложены судоходные каналы. Надо строго держаться их осевых створов и не торопиться.
Наблюдаю за лоцманом. Повадкой смахивает на трамвайного вагоновожатого. Сосредоточен, но будничен. Изъезженный маршрут. Каждый стык – давний знакомец. Слева и справа по борту, как уличные фонари, проплывают буи. Подмигивают сигнальными огнями. «Оставь меня к норду». «Оставь меня к зюйду». «Так держать!»
Скользим по бульвару-каналу.
Ранняя тихая тёплая ночь. Всё в блёстках: небо, море и подступающие с обеих сторон берега…
Деликатно позёвывая, лоцман не спеша проводит «Алкиону» по Лоуэр-Бей и препровождает в Верхнюю бухту — Аппер-Бей через пролив Нарроус (Нэрроуз). Проплыв под аркой Верразано (Веррацано)-Нэрроуз бридж – одного из крупнейших висячих мостов в мире, мы останавливаемся метрах в семистах выше по течению. Здесь «Алкиона» бросает якорь в ожидании часа триумфальной встречи.
Тень Марии Стюарт
Ранним утром, после затянувшихся задушевных ночных спиритус-посиделок, экипаж спохватился привести себя в парадную готовность. Надев белоснежные мундиры-комбинезоны, мы один за другим выползаем на палубу. Потягиваемся. Проминаемся. Озираемся. За кормой на головокружительной высоте парит элегантный мост. Он держится в воздухе на паутинках-вантах между двумя высоченными опорами, похожими на исполинские прищепки. Издали эта грандиозная конструкция видится не реальным сооружением, а его эскизом, вычерченным прямо на небе. Чёткие тонкие линии на голубом фоне. Иллюзия была бы полной, если бы по мосту не ползли едва различимые букашки-автомобили. Их обнаруживают отблески лучей восходящего солнца.
Веррацано-Нарроус бридж (устоявшейся русской транскрипции нет) – посему в оригинале: Verrazano-Narrows Bridge — соединяет два района Нью-Йорка, лежащие на противоположных островах — Лонг-Айленде и Стейтен-Айленде. Это соответственно Бруклин и бывший Ричмонд — ныне Стейтен-Айленд.
Справка для дотошных энциклопедических натур: длина центрального пролёта моста — 1298 метров, боковых пролетов — по 370,5 метров. Итого, два километра с хвостиком. Пилоны, на которых подвешены несущие тросы, возвышаются над водой на 211 метров. Мост — двухэтажный. На каждом этаже – двенадцатиполосное полотно для движения автотранспорта. Удовольствие платное. 11 долларов в одну сторону (стоимость проезда в 2012 году).
Большинство судов, прибывающих в Нью-Йорк, легко проскальзывают под Верразано бридж. Просвет между его нижней кромкой и поверхностью воды — 69,5 м. Правда, некоторых царственных гигантов приходится умалять. Так, на несколько сантиметров принизили величественную «Queen Mary 2» — отрезали верхнюю часть трубы, чтобы «Королева Мария 2» гордо прошествовала в Нью-Йорк… По существующей глухой версии, лайнер, хоть и назван в честь своего предшественника парохода «Queen Mary», именованного, в свою очередь, в честь то ли Марии I (Кровавой Мэри), то ли Марии Кетской, бабки Елизаветы II, а, отнюдь, не в память о Марии Стюарт, тем не менее, именно метущаяся душа злосчастной шотландки избрала его объектом своего очередного воплощения (судно строилось во Франции, где Мария Стюарт начинала королевскую биографию, став женой короля Франциска II). И, заметьте, совершённая над лайнером экзекуция косвенно подтверждает молву о его мистической связи с королевой Шотландии. Какой усмешливый эпилог… Какая гротескная проекция судьбы… Спустя века обезглавленную шотландку вновь укоротили…
Тед Тёрнер
От созерцания парящего моста нас отвлёк стремительно приближающийся катер. Когда он подошёл вплотную, с его борта на корму «Алкионы» легко перескочил рослый седоволосый американец рекламного вида. Это был Тед Тёрнер. Тот самый медиамагнат — основатель круглосуточного новостного канала CNN (Cable News Network) и холдинга «TBS» (Turner Broadcasting System), в сотрудничестве с которым Фонд Кусто снял многие сериалы. Очевидно, Жика и Тёрнера помимо деловых отношений связывает большая дружба. Они заключили друг друга в объятья и обменялись тёплыми приветствиями, плавно перешедшими в интервью. Владелец CNN, понятное дело, захватил с собой группу технической поддержки, которая перебралась на «Алкиону» вслед за ним с камерами, «удочками» и прочими телерадиоснастями.
Кусто коротко рассказал о переходе, подробно — о новом корабле, сделал акцент на турбопарусах. Пора было заняться рекламой и коммерциализацией новшества с прицелом на потенциал американского рынка… Тед от души подыгрывал другу, всячески нахваливая изобретение.
Но изюминкой для Тёрнера, без ложной скромности, был я. Вернее не я, а гражданин СССР, и не для него самого, а для его прямого репортажа с борта «Алкионы». В то время медиамагнат азартно выступал за улучшение советско-американских отношений, которые в первой половине 80-х находились ниже нулевой отметки. Причиной охлаждения стало советское военное присутствие в Афганистане, на которое американцы ответили угрозой создания новых видов вооружений, включая нейтронную бомбу, крылатые ракеты и космические комплексы стратегической оборонной инициативы, известной под образным названием «звездные войны». Этот провокационный жупел-блеф был призван добить Советский Союз в холодной войне, вынудив его пойти на ответные шаги, сопряжённые с непосильными расходами-ставками. Для оправдания надобности новых убийственных страшилок президент США Рональд Рейган, нимало не смущаясь, объявил СССР «империей зла». Контакты на всех уровнях были заморожены. И прибытие в Нью-Йорк русского в составе франко-советско-американской экспедиции под командой капитана планеты было в самую масть. Тед Тёрнер не замедлил разыграть выпавшую карту. Продемонстрировал перед камерами всяческую приязнь идеологическому противнику. Крепкое рукопожатие, похлопывание по плечу, угощение жевательным табаком, от которого сводило скулы… и прочие изъявления приятельских чувств. После энергичного захода глава CNN представил советского гостя миллионам американских телезрителей и радиослушателей как своего друга. Приступили к интервью. Тед расспрашивал меня о впечатлениях от путешествия и первых ощущениях на американской земле. Я вкратце обрисовал их, уточнив, что на американскую землю ещё не успел ступить, поэтому пока чувствую себя как рыба в воде и надеюсь не утратить этого ощущения на суше в расчёте на твёрдую почву взаимных симпатий двух народов и гостеприимство американцев…
Закруглив тираду, вызвавшую одобрительный смешок ближайшей аудитории, я взял инициативу в свои руки и попросил Тёрнера поделиться свежими московскими новостями, сетуя на то, что давно не был в Москве в отличие от уважаемого интервьюера… Кусто оценил мой ход символическими аплодисментами и беззвучным смехом. В самом деле, буквально накануне Тёрнер вернулся из нашей столицы, где провёл переговоры об организации первых Игр доброй воли. Они задумывались им как праздник примирения двух держав после бойкота Соединёнными Штатами Московской Олимпиады в 1980 году и Советским Союзом — Олимпийских игр в Лос-Анджелесе в 1984 году. Тед Тёрнер гордился своей затеей (которая осуществилась-таки в 1986 году) и в ответ на мой вопрос первым делом сообщил об успехе переговоров в Москве. А потом заявил, что самой главной новостью для него была поголовная красота москвичек:
— Такого обилия красивых женщин нет ни в одной столице мира. Жаль, что переговоры закончились так быстро…
— Можно вернуться к ним для развития успеха и уточнения деталей…
— Я так и сделаю. У меня много планов в СССР…
Позже Тед Тёрнер принял участие в создании московского телеканала ТВ-6, дважды организовывал Игры доброй воли — в Москве и в Санкт-Петербурге. Но женился всё же на американке. Его избранницей стала Джейн Фонда…
Триумф
Наш диалог прервали «фанфары». Разом грянули корабельные гудки и потешные сирены. В небе застрекотали вертолёты с подвешенными транспарантами “Welcome Alcyone!”. Наступил час торжественной церемонии… «Алкиона» двинулась вверх по Аппер-Бей. За ней, в кильватере, деликатно следовала «Калипсо». Навстречу торопились празднично украшенные суда, переполненные встречающими. Среди окруживших нас посудин выделялись бригантина с пиратами-ряжеными и корабль-фонтан, непрерывно выбрасывающий водяные струи. Приветственные крики и жесты, рукоплескания и свист – со всех сторон. Кусто, в центре палубы, отвечал на знаки восторга ласковой улыбкой. Мы чувствовали себя героями и были готовы к новым подвигам…
Справа по борту проплывал Бруклин, слева – Стейтен-Айленд, затем – Джерси-Сити, столица соседнего штата Нью-Джерси. Пейзажи на обоих берегах тогда были ближе к портово-пригородным.
Наконец на горизонте, прямо по курсу, возник Манхэттен. Издали, в голубой дымке, он представлялся скалистым островом. Его стройные кручи кристаллически поблескивали. И с приближением к цели вместо сгрудившихся небоскребов мне увиделась циклопическая друза – великолепный куст разноцветных кристаллов с изумрудно-сапфировым акцентом в восприятии.
По левую руку, ближе к береговой линии Джерси-Сити, на воде покачивалась Статуя Свободы. Небольшой островок, на котором она воздвигнута, со стороны воспринимается как плавучее основание. Поэтому, когда следуешь поодаль, создаётся впечатление скольжения монумента по волнам…
В июне 1985 года Свобода, озаряющая мир, как официально титулуют скульптуру, была в лесах. Её одежды из тонких медных листов зияли прорехами. Свободу заново обшивали и прихорашивали. Огромный факел лежал у пьедестала. За три года до описываемой картины президент Рональд Рейган призвал частный сектор Америки раскошелиться на омоложение поизносившейся медной леди. 87 миллионов долларов в ответ на призыв – и к июлю 1986 года столетняя дама вновь посвежела. Видимо, реставрация символа американской демократии была настолько основательной, что четверть века спустя президентом Америки стал Барак Обама…
Нам выпал пикантный случай созерцать туалет Богини. Казалось, она конфузилась из-за своего вынужденного неглиже, контрастирующего с нашей парадностью. И мне послышался облегчённый вздох, едва лишь праздничная армада удалилась на приличное расстояние от потревоженной дамы.
Прямо — Манхэттен. Левее – река Гудзон. Правее – Ист-Ривер – не река, а судоходный пролив или естественный канал, связывающий бухту Аппер-Бей с проливом Лонг-Айленд.
Огибаем Губернаторский остров — Governor’s Island , на котором находится штаб Береговой охраны США, и направляемся в Ист-Ривер.
Голубые, зелёные, зеркальные, чёрные, серые призмы небоскрёбов быстро растут. И вот уже «Алкиона» скользит под их сенью. Над форштевнем панорамно нависает Бруклинский мост. Две внушительные готические башни. Три пролёта, подвешенные на стальных тросах-струнах. Мощь и лёгкость. Конструкция напоминает приставленные друг к другу огромные арфы. Вероятно, Эол поигрывает на них… Надо послушать.
За три сотни метров до Бруклинского моста «Алкиона» сбавляет ход.
Лево на борт 8 румбов!
Круто поворачиваем на 90° и входим в миниатюрную гавань между двумя пирсами.
Исторические причалы. К ним прибывали волны алчущих переселенцев — дерзких циничных авантюристов и обнадёженных мечтой трудяг, энергичных дельцов и отпетых мошенников. Вблизи этих пирсов происходили судьбоносные встречи. Рождались династии. Теперь это территория музея Морского порта Южной улицы. В виде исключения здесь разрешают швартоваться самым почётным гостям. Нам уступает своё законное место буксир-ветеран 1908 года рождения «Амброз», или «Амвросий». Чуть ли не целый век Ambrose Lightship выводил трансатлантические лайнеры из порта Нью-Йорка. Он и сейчас бегает. Одним из первых встретил нас в Аппер-Бей. В честь заслуженного буксира назван главный судоходный канал в Лоуэр-Бей – Ambrose Channel.
Швартуемся к 16 пирсу. У его противоположной стороны — старинные парусные корабли, экспонаты на вечном приколе. По соседству с солидными пращурами лёгкая «Алкиона» олицетворяет будущее парусного флота.
Триумф!
Дочь Эола эффектно достигла цели.
Жик взял запланированный блестящий реванш.
Нам выпала честь разделить с ним радость победы и лавры триумфатора.
Гавань облеплена встречающими. Они повсюду – на пирсе и вдоль парапета набережной, на крышах, балконах и в окнах близстоящих зданий. Гомон, гудки, грохот оркестров. В небо взмывают разноцветные гроздья воздушных шаров. Фонтанирует фейерверк.
Публика — в ликующем восторге. Жик светится изнутри и лучезарит на весь Нижний Манхеттен. Всё это ужасно тешит его самолюбие, признается он позже…
Подан трап. Кусто ступает на причал и попадает в объятья тогдашнего мэра Нью-Йорка Эдварда Коха. Тот увлекает его на сооружённый по случаю помост. Звучат приветственные речи. После панегириков мэр вручает капитану планеты грамоту, жалующую ему звание адмирала Нью-Йорка. Жик растроган. Публика усиливает ликование до неистовства.
Два интервью
Торжества сменяются грандиозной пресс-конференцией. Все мировые агентства, издания, каналы — здесь. Ни одного советского… За исключением Московского радио в моём лице. Пресс-конференция переходит в неформальное общение на борту четырёхмачтового музейного барка «Пекин». На закуску – фуршет. Причал понемногу пустеет. Праздник окончен. Даю интервью модному французскому радиожурналисту Жану-Пьеру Элькаббашу для радиостанции Европа 1. Удовлетворяю его любопытство по всем пунктам. В заключение выражаю надежду, что в недалёком будущем подобная франко-американо-советская экспедиция пересечёт Тихий океан. По-французски Тихий океан – Ocean Pacifique, что можно перевести как Мирный или Миролюбивый океан. В условиях холодной войны и идеологического противостояния двух систем Элькаббаш, не слишком дружелюбно настроенный по отношению к СССР с его дежурной миролюбивой риторикой и войсками в Афганистане, усматривает в моей фразе и, в частности, в слове мирный – pacifique — преднамеренный политический подтекст. Это даёт ему повод напомнить слушателям, что Владимир как истинный сын своей идеологизированной страны чересчур политизирован. Пожимаю плечами и на прощание выпаливаю, что в данном случае политизирован скорее не я, а французский язык… по-русски в этом географическом названии — спокойствие, только спокойствие и тишина — tranquilité et calme — никакой политики… никакого миролюбия — aucune polititique… y compris la politique pacifique. Желаю французским слушателям спокойной ночи. Bonne nuit. Во Франции что-то около полуночи.
Пора бы и мне заняться делом. Беру итоговое интервью у Жика:
— Ещё одна глава вашей одиссеи написана. Всё ли удалось, коммандан?
— В техническом плане достигнуты очень и очень позитивные результаты. Доказана эффективность турбопарусов. 60 процентов экономии энергии – это не шутка!
Отлично зарекомендовала себя и сама «Алкиона». Несмотря на то, что судно это маленькое, оно, похоже, является хорошей рабочей площадкой в океане. И мы будем использовать его в будущем для самостоятельных работ. Замечательный корабль!
— Достойная дочь Эола! Но вы довольны своим экипажем?
— Я думаю, что мы жили образцовым международным сообществом в обстановке дружбы и взаимопонимания на алюминиевом ковчеге. Удалось создать дух, свойственный команде. Даже журналисты несли вахту на командном мостике. Все занимались, помимо своих профессиональных обязанностей, необходимой повседневной матросской работой. Проблем тесноты не было, психологических тоже. Полагаю, что никто не считал себя заточённым или стеснённым на таком небольшом пространстве. Царил и дух взаимной поддержки в трудные минуты.
Короче, плавание было удачным. Признаюсь, я очень и очень доволен. Мы, я думаю, сохраним впоследствии узы с теми, кто принимал участие в этом памятном путешествии…
Я переправил это интервью в Москву через спутник и Одессу. Прямые эфиры у нас тогда ещё не особо практиковались. Приходилось перегонять плёнку, а затем надиктовывать стенографистке сопроводительный текст. Что я и сделал вдогонку. Нудное занятие. То ли дело сейчас. Прямое включение. Ведущий объявляет твой сюжет и выкликивает тебя с восклицательно-вопросительной интонацией: «Владимир!?». Ты в подтверждение адекватности откликаешься на своё имя именем ведущего, скажем: «Евгений!» или «Татьяна!» И поехали…
А в первой половине 80-х ещё надо было вползать в эфир через стенографистку и дикторов. Диктую:
Диктор: Наш корреспондент Владимир Кривошеев передаёт с борта «Алкионы» — нового экспериментального турбопарусного судна известного французского океанографа, изобретателя акваланга Жака-Ива Кусто:
Диктор: Сегодня, 17 июня 1985 года, «Алкиона» прибыла в Нью-Йорк», завершив свой 36-дневный переход через Атлантику, который начался 13 мая во французском порту Ла-Рошель.
За месяц с небольшим «Алкиона» прошла более четырёх тысяч миль (около семи с половиной тысяч километров), посетила Азорские и Бермудские острова, заглянула в «Бермудский треугольник», сделала несколько остановок в открытом море для океанографических исследований и киносъёмок. В ходе плавания был испытан новый вид ветряного движителя – турбопарус. Испытания продемонстрировали эффективность технической новинки, которая значительно снижает потребление топлива и уменьшает загрязнение окружающей среды.
По мнению французского океанографа, добрые отношения, сложившиеся между членами международного франко-советско-американского экипажа в немалой степени способствовали успешному проведению экспедиции. Подробности — в интервью капитана Кусто:
(плёнка по-французски)
Далее следовал расширенный вариант интервью, с которым я уже познакомил вас. В него были добавлены фрагменты других, более ранних записей с акцентом на советско-французском сотрудничестве в океанографии. Так было надо…
«Бухта Провидения»
Передав последний материал с борта «Алкионы», я с грустью подумал о том, что моё удивительное приключение закончилось… Сон – не сон… До сих пор не возьму в толк, чем я так угодил Провидению. Оно не только выбрало меня, но и сделало всё, чтобы я отправился в плавание вопреки всему непреодолимому. Как заметил один из моих коллег, можно прожить четыре… десять жизней, но не вытянуть такого счастливого билета. А мне вдобавок вслед за первым был протянут второй… Теперь я всё чаще думаю, что именно в этом и надо искать отгадку. Нет, речь не о простых ответах. Они на поверхности. И часть из них – в этой книжке. Речь — о глубинном. Попробуем разобраться…
Ближе к концу плавания Жик несколько раз предлагал мне задержаться на «Алкионе» на недельку-другую, чтобы пройти до Норфолка, где располагается стратегическая военно-морская база США в Атлантике – крупнейшая в мире… Разумеется, приглашение делалось не ради демонстрации ударной мощи американских ВМС. Кусто хотел представить мне в Чесапикском заливе «грандиозный океанографический центр!» Это было его незавершённое детище на стадии пятого дня творения. Капитан планеты создавал идеальный мир. Мир гармонии человека и природы. Эдем. В нём со временем должны были найти воплощение все его идеи. Сейчас я понимаю, что Кусто планировал впоследствии растиражировать образец по всему земному шару. В этом деле ему нужны были посланники и глашатаи…
Приглашая меня в свой парадиз, Жик обещал уладить все вопросы с руководством Гостелерадио СССР.
Предложение было и лестным, и заманчивым. Поначалу я согласился. Но… сделайте поправку на эпоху «железного занавеса», который в те дни только слегка дрогнул, чуть скрипнул, – однако ничто ещё не было очевидным даже для посвящённых… Поразмыслив, я вежливо отказался, сославшись на накопившиеся в Москве неотложные дела, возникшие в моё отсутствие проблемы и прочую чушь. Разочарованный Кусто, вероятно, по-своему понял мой отказ. От неожиданности он вдруг помрачнел, и в его отношении ко мне исчезла значительная доля тепла. Надо полагать, Жика раздосадовало предположение о том, что этому русскому всё наскучило, и он спешит откланяться.
Нет, коммандан. Я только начал входить во вкус и был готов продолжать плавание и год, и два, даже если бы оно проходило исключительно в «ревущих сороковых», в проливах Дрейков, у мысов Горн… Вы же знаете, мне это нравится. Увы, «вахтенному офицеру» не достало мужества в другом. Не хватило духу на поступок. Я попросту опасался, что моя задержка, пусть и по ходатайству самого Кусто, будет дурно истолкована в Москве и повлечёт за собой неприятные последствия. Понятно, я не Андрей Тарковский и не Мстислав Ростропович, а тем более — не Галина Вишневская, но резонанс на моём шестке может быть чувствительным… Припомнилось также, с каким напряжением финансовой мысли Минфин СССР выделял мне скудные командировочные, и с каким нажимом говорил Сергей Георгиевич Лапин о дороговизне моего путешествия. И вот теперь – о, ужас! – придётся опустошить казну ещё на 15 долларов. Кадровики и бухгалтеры будут вынуждены делать перерасчёт и согласовывать доплату с руководством Гостелерадио и финансовым ведомством. Сколько дополнительной мороки на головы несчастных чиновников! Недовольство на всех уровнях. Ему, мол, и так безумно повезло, так ведь нет – мало… В те времена даже самая обычная краткосрочная загранкомандировка была величайшей милостью или привилегией избранных. А ещё завистники и злопыхатели… Они непременно подскажут кому надо, что-де Кривошеев сам упросил Кусто продлить его заморский вояж и похлопотать перед начальством об индульгенции. Как некрасиво!..
Вот такие глупости. Но в молодые наши лета мы были вынуждены считаться с ними. Моя командировка должна была продлиться ровно 42 дня. 21 июня, не позже — не раньше, мне надлежало быть в Москве.
И я принёс в жертву трёхгрошовости драгоценное расположение Кусто и ещё несколько бесценных дней пребывания на милой моему сердцу «Алкионе». А может быть, и нечто большее…
Но давайте представим, что я плюнул на всё ложное – да и отправился в Норфолк. Последствия?
Наипервейшее и наиважнейшее.
Я не огорчил (бы) Кусто отказом. Наши отношения не омрачились (бы), а, напротив, стали (бы) более ясными и получили (бы) дальнейшее развитие. Потому что в Норфолке – там и тогда — я постиг (бы) мудрый замысел Жика, и, не мудрствуя, вызвался (бы) ему в подмастерья.
Я заскобил сослагательные «бы», чтобы сравнить, как выйдет более складно – с ними или без них. Согласитесь, без «бы» звучит лучше… Следовательно, правильнее.
Второстепенное и главное.
В случае моего решительного согласия продолжить плавание, второстепенное, какими бы ни были его проявления, вплоть до самых крайних, либо не имело бы большого значения, либо играло бы на руку сделанному выбору… Не важно, стал бы я изгоем или героем. Главное, перемена жизненных обстоятельств произошла бы в результате того, что предпочтение было отдано свободе.
Само собой разумеется, перейди я Рубикон, сценарный план моей дальнейшей жизни претерпел бы изменения. Поворот судьбы. Другая колея. Смена вех. Крушение. Остановка. Вариантов развития интриги было множество. Трудно предугадать следующий ход Провидения. Оно лишь вывело «витязя» на распутье. Но ни подсказки, ни знака, ни полнамёка. Думай. Решай. Действуй. Сам, сам, сам…
В последний раз Кусто предложил мне Норфолк в день нашего прибытия в Нью-Йорк, к вечеру.
— Итак, Владимир, вы идёте с нами?
Было видно, что Жик не сомневается в моём «да» и уже готов продиктовать письмо руководству Гостелерадио с просьбой продлить мою командировку. Для получения дальнейших распоряжений в каре были вызваны капитан и исполняющий обязанности радиста Требоз.
Немая сцена.
В моей голове стремительно каруселились «за» и «против».
Я молил Провидение слегка приоткрыть завесу вариантного будущего.
Но оно лишь выжидало.
Эксперимент. Испытание. Искушение. Провидению было любопытно, отважится ли этот счастливчик на попытку непредсказуемо переиначить свою довольно складную, но маломерную судьбу ради новых пространств…
Не отважился. И, надо полагать, разочаровал Его, как и Кусто. Других оферт не последовало…
С того дня маленькая гавань между 16-м и 17-м пирсами в Нижнем Манхэттене у кромки Южной улицы стала для меня «Бухтой Провидения». Я часто мысленно заглядываю туда. Вижу вопрошающий взгляд Жика. Переживаю свой невнятный отказ. Хочу изменить концовку. Но…
И всё же, когда-нибудь, я вернусь в «Бухту Провидения». Порой мне слышится, что прозвучавшее там предложение по своей сути остаётся в силе… Может быть… Не исключено. У Провидения свой отсчёт времени…
………………..
По прошествии многих лет, пожив и понаблюдав, я уверился в том, что хотя бы раз в жизни каждого из нас подводят к порогу, черте, меже или краю — и дают шанс преодолеть рамки заданности и постичь множественность мира. Большинство по разным причинам не используют его или не замечают предоставленной возможности… и проживают обычную жизнь… Получить право на ещё одну попытку трудно, но небезнадёжно.
Если вы осознали свой промах и точно помните, где, когда и при каких обстоятельствах совершили его, будьте готовы в любой момент оказаться в исходной точке. Тогда не мешкайте. Делайте выбор в пользу простора. И множественный мир откроется вам.
Поживём – увидим…
Qui vivra verra.
Служебная характеристика
В крайнем смущении отклонив приглашение Кусто, я перечеркнул простор и тут же ощутил себя в спичечном коробке. Привычные габариты бытия отсекли сомнения и дерзания. Всё встало на свои места. Разложилось по полочкам. Мысли потекли в заданном русле. Я вспомнил, что нуждаюсь в справке для финансового отчёта за полученные командировочные. В этом документе должны были быть указаны точные даты прибытия и убытия по всем пунктам следования: Париж — Ла-Рошель — Сан-Мигель – Терсейра – Бермуды – Нью-Йорк. Хотелось добавить Атлантиду, Саргассово море, Бермудский треугольник и ещё что-нибудь…
В Москве меня проинструктировали, что справку следует истребовать у капитана. Отчаянно конфузясь, я обратился за бумажкой к Деги и попытался растолковать, зачем это надобно. Тот страшно удивился, проворчал что-то насчёт бюрократии, но бумагу, кряхтя, составил. «Сим заверяю, что товарищ Кривошеев прибыл из Парижа в Ла-Рошель 10 мая 1985 года….». Сделав уступку бюрократии ради меня, Бернар небрежно черкнул автограф и презрительно прихлопнул печать. А затем с издёвкой спросил, не нуждается ли товарищ в характеристике…
Характеристика из-под пера Деги могла выйти презанятной. И я поощрил его творческий порыв, попросив не скупиться на краски.
Бернар вдохновенно застрочил на официальном бланке Фонда Кусто.
За основу он взял справку для бухгалтерии, но обогатил её подробностями.
Привожу предоставленную мне характеристику без изъятий:
«Господин Владимир Кривошеев действительно взошёл на борт «Алкионы», экспериментального судна, 10 мая 1985 года в порту Ла-Рошель – Ла-Палис.
«Алкиона» вышла в море 13 мая, в понедельник, в направлении Нью-Йорка (США). 19 мая, в воскресенье, мы сделали остановку на Азорских островах, где находились до следующего воскресенья – 26 мая. В день нашего прибытия товарищ Владимир сошёл на берег. На борт он вернулся только ранним утром незадолго до отплытия в неописуемом виде. В ходе дальнейшего плавания мы вынуждены были лечить его от букета венерических заболеваний.
То же повторилось на Бермудах, где экспедиция находилась со среды, 5 июня, по среду, 12 июня. Мы разыскали товарища Владимира только за несколько часов до выхода в море… в полицейском участке. Он украл автомобиль и в состоянии сильного опьянения въехал в витрину магазина детских игрушек… Серьёзный материальный и моральный ущерб.
17 июня «Алкиона» наконец прибыла в Нью-Йорк, и мы тут же потеряли Владимира. Он пустился в бега: бросился в воду и вплавь направился к Статуе Свободы».
Подпись: Бернар Деги, капитан «Алкионы». Судовая печать.
Я оценил! Особенно последний пассаж. Выразил восхищение тонким пониманием моей натуры и глубоким проникновением в сокровенные помыслы. К удовольствию капитана, перечитал ещё раз избранные места и собрался было спрятать рекомендательное письмо в чемодан. Но мои заинтригованные спутники попросили ознакомиться с документом. Обратили внимание на упущения. И принялись добавлять недостающие штрихи и мазки к моему портрету. Луи Презлен предложил вставить фразу о поразительной способности товарища Кривошеева поглощать, не пьянея, неслыханное количество алкоголя. Его поддержал Бертран Шарье, уточнивший, что товарищ Кривошеев спокойно принимает спиртное в дозах, опасных для жизни обычного человека. Мишель Требоз посчитал нужным отметить мои природные врачевательные способности, в частности, авторский метод спиртотерапии морской болезни. Говорили о моём успехе у туземных женщин и предстоящем демографическом взрыве на покрытых островах… Кроме всего прочего Шарье настаивал на необходимости особо указать на то, что господин Кривошеев совсем не тот, за кого себя выдаёт… потому что мало похож на советского шпиона… Ещё в начале пути Бертран многозначительно заметил: «Владимир, а ведь ты более западный, чем мы. Это настораживает…»
— Двойной агент! – заключил Презлен.
Выслушав лестные отзывы, я попросил подать дополнения и замечания в письменном виде. Вскоре у меня уже была коллекция характеристик. Но Деги никто не превзошёл.
Исходная точка…
Покончив с формальностями, я вздохнул полной грудью.
Впереди — три абсолютно свободных дня.
Разумеется, я потрачу их на знакомство с Нью-Йорком. Плюс лёгкий шопинг по карману…
Сразу же после прибытия Жан-Мишель в присутствии отца поинтересовался моими планами на дни пребывания в Нью-Йорке. Для краткости его вопрос был усечён: «Какая у Вас программа, Владимир?» — спросил он.
— Никакой. Я — беспартийный!
— Папа, папа, ты слышал, что он сказал?! – воскликнул Жан-Мишель в крайнем, восхищённом, изумлении.
Определённо, Кусто-сын был наслышан о советской политической системе, доверявшей ответственные автономные миссии за границей только коммунистам, и мой ответ прозвучал для него как сенсация.
Жик одобрительно кивнул и улыбнулся. Ему понравился каламбур, а возможно, и сам факт моей неожиданной беспартийности.
Оба ждали продолжения.
— Предпочитаю свободный распорядок дня! Хочу побродить сам по себе… по Манхэттену. Прошу увольнение на берег, коммандан.
У Кусто и сына было полно дел, чтобы ещё заниматься моей персоной, и они, одобрив мою программу (!), благословили меня, пообещав к тому же всяческое содействие, если мне понадобятся провожатые и транспорт.
— Спасибо!
Но лучше пешком.
И никаких гидов.
С нами Фрэнк Синатра и «Нью-Йорк, Нью-Йорк» в моей интерпретации:
Start spreading the news,
I’m leaving today.
I want to be a part of it,
New York, New York.
These vagabond shoes
Are longing to stray
Right through the very heart of it,
New York, New York.
Я в путь выхожу –
Разносится весть –
Желаю стать частью тебя,
Нью-Йорк, Нью-Йорк!
Мои башмаки
Заблудятся здесь,
В самом твоём сердце стуча,
Нью-Йорк, Нью-Йорк!
О Нью-Йорке так много написано, рассказано и показано, что, когда впервые окунаешься в него, ловишь себя на ощущении дежавю и быстро начинаешь ориентироваться. Особенно это касается Манхэттена. Впрочем, он и есть Нью-Йорк. Нью-Йорк Сити… Названия авеню и стрит, очертания зданий — всё знакомо.
Главное — зацепиться за исходную точку и изучить подходы к ней. А там гуляй себе – не заблудишься.
Моей исходной точкой была South Street Seaport – Саус-стрит Сипорт — Южная улица Морского порта и её причалы.
Хождение по водам
Южная улица лежит особняком. Это — одна из немногих набережных Манхэттена-острова. Парадокс! Казалось бы, остров – часть суши, со всех сторон окружённая водой. Следовательно, Манхэттен должен быть окольцован набережными. А вот и нет. Холмистый остров — Манна-хата, как его называли местные индейцы, со всех сторон, в моём видении, окружён хайвеями – многополосными скоростными магистралями, которые отсекают городские кварталы от воды. Подойти к берегу можно лишь в зонах отчуждения — у мостов и эстакад. Но во всём мире это не самые приятные места… Редкое исключение – часть Южной улицы с прилегающими к ней 16-м и 17-м пирсами. В этом заповедном месте огибающая Манхэттен с востока магистраль East River Drive — Ист-Ривер Драйв — поднимается высоко над землёй, оставляя проход к музейному порту, вдоль которого тянется Саус-стрит… Прибранная старинная улочка приютилась под сенью эстакады хайвея, как под козырьком. Очень уютно. В её окрестностях немало ухоженных краснокирпичных зданий из XIX века. С новой начинкой и неброскими функциональными добавками. Четыре – пять этажей, не более. На фоне близстоящих небоскрёбов они смотрятся довольно изящно и выглядят даже привлекательнее статных, но громоздких соседей. А ведь эти дома, вероятно, некогда были обычными припортовыми постройками – складами, мастерскими, дешёвыми гостиницами, харчевнями и прочее… Нет, всё-таки в архитектуре прежних веков больше вкуса, тепла и основательности. Стильность в сочетании с надёжностью и долговечностью. Но вот что интересно: когда я впервые пересекал Южную улицу, у меня возникло странное впечатление зыбкости мостовой. Оно не покидало меня и на Фултон-стрит (Fulton Street), которая идёт вверх от берега и соединяет Южную улицу с параллельными ей Прибрежной улицей — Фронт-стрит (Front Street) и Водной улицей — Уотер-стрит (Water Street). Лишь на четвертой от порта улице, называемой Жемчужной, или Пёрл-стрит (Pearl Street), я почувствовал твёрдую почву под ногами. Мой пытливый ум заставил меня вернуться назад, чтобы проверить ощущения. Как только я начал спускаться по Фултон-стрит в направлении Уотер-стрит, впечатление зыбкости возобновилось. И усилилось с приближением к Фронт-стрит. Я предпочёл отнести этот эффект на счёт инерционной качки и усталости организма после длительного пребывания в море. Решительно развернулся и, пошатываясь, вразвалочку вновь достиг Пёрл-стрит. Здесь мой шаг тут же стал твёрдым. Мостовая обрела устойчивость. Никаких колебаний. Как будто ступил с палубы на берег… Что за наваждение!.. Недаром западная граница «Адова круга» проходит вблизи Нью-Йорка… Но причина моих ощущений была интересней всяческой чертовщины.
Позже я узнал, что на месте «зыбких улиц» в прежние века плескались воды Ист-Ривер… Изначально береговая линия Нижнего Манхэттена на востоке проходила вдоль Жемчужной улицы. А Водной, Прибрежной и Южной улиц не было и в помине. Акватория старинного морского порта занимала всё пространство, на котором теперь располагаются городские кварталы между Саус-стрит и Пёрл-стрит.
С течением времени при строительстве доков для крупных кораблей суша шаг за шагом наступала на Ист-Ривер. По мере засыпки старой гавани землёй береговая линия продвинулась до Уотер-стрит, затем – до Фронт-стрит, которые одна за другой послужили набережными. Пребывание в этом качестве сохранилось в их названиях. Последней появилась Саус-стрит. Сотворение суши закончилось в середине XIX века.
Получается, моё существо каким-то образом догадалось, что территория подо мной некогда была акваторией, и, ухватив суть, дало мне знать об этом через ощущение хождения по водам, аки посуху, или наоборот. Воистину, к своим чувствованиям надо прислушиваться. Дотошные наблюдательные натуры с воображением могут получить от них много интересных подсказок…
В Нью-Йорке я как раз и полагался на чувства. Моим гидом была интуиция. Я шёл за общими впечатлениями и личными представлениями о природе этого города. Меня мало интересовали детали. На них не было времени. Я впитывал мегаполис целиком. И, утолив первый голод, почуял себя в своей тарелке…
С каждой минутой ощущение дежавю усиливалось, исподволь перерастая в восприятие Нью-Йорка как города, в котором прожил многие годы. Ещё несколько шагов — и я очутился в Москве, затейливо перевившейся с заморским сити… На чувственном уровне сходство — ощутимое. И, как ни странно, мой сравнительный импрессионизм помогал мне выбирать верные неведомые пути для достижения воображаемой реальной цели.
Небоскрёбы и высотки
Прошу учесть, что, совмещая и сопоставляя улицы Москвы и Нью-Йорка, я не принимал во внимание разницы в высоте зданий, когда одновременно оказывался в очагах скопления нью-йоркских небоскрёбов и в относительно приземистых московских кварталах. Контраст не бросается в глаза, если идёшь по тротуару и попусту не задираешь голову. А вот цоколи, нижние этажи и фасады часто очень похожи. Неоклассицизм, неоренессанс, необарокко, имперский стиль, эклектизм, модерн, арт-деко, конструктивизм и его наследник хай-тек. Архитектурное сходство значительно усиливается сталинскими высотками, которые к тому же добавляют нашей столице росту. Все они — из семейства нью-йоркских, и у каждой есть видовой родственник-прототип среди небоскрёбов-манхэттенцев. Кроме того, небоскрёбность в Нью-Йорке не повсеместна, а сконцентрирована главным образом в южной части Нижнего Манхэттена и в Среднем Манхэттене. Но и здесь попирающие небо великаны соседствуют и перемежаются с застройкой обычного роста и наружности. В сумме и пополам во внешнем облике Москвы и Нью-Йорка видится немало общего. Вероятно, такому видению способствует космополитическая многоликость обоих городов и эклектическое зодчество на протяжении двух последних столетий…
Когда я коротко поделился этим впечатлением с Бернаром Деги, он чуть ли не возмутился – ну, ты заврался! — и ткнул пальцем в ближайший небоскрёб.
— А такое у вас есть?
— А как же! — гордо ответил я. – Вылитый Московский университет. Только наш билдинг – повыше этак на 50 метров со шпилем (235 м против 177 м). Приезжай – увидишь. В Москве – ещё десяток таких.
Бернар был сражён и содержанием, и тоном моего ответа. У него не было оснований не доверять мне. Но как поверить! По всей видимости, его представления о Москве и России до сей поры совпадали с распространённым на западе стереотипом, сформированным под воздействием лукавой прессы и вздорной молвы. Медведи на улицах, бородатые мужики, грязные трактиры и снег круглый год. А тут рассказывают о небоскрёбах… Слишком уж разительный контраст: дикие звери рядом с чудесами градостроительной архитектуры… Как мне показалось, кое-какие сомнения у Деги всё же остались…
Мы прогуливались по Сити-Холл парку, или парку Ратуши, вдоль Центр-стрит, ближе к Чамберс-стрит. И здание, на которое указал Бернар, было тем самым знаменитым Манхэттен Мьюнисипэл Билдинг, римско-имперский образ которого отразился во всех московских сталинских высотках. Более всего черты Manhattan Municipal Building угадываются в архитектуре МГУ на Ленинских (Воробьёвых) горах, если смотреть с Чамберс-стрит или с Университетской площади. Существенное различие между ними в содержании: МГУ – храм науки, Манхэттен Мьюнисипэл Билдинг – цитадель бюрократии, в которой укрываются правительственные учреждения Нью-Йорка.
Когда мы прошли мимо МГУ и вышли на площадь Фоли – Foley Square, я не стал говорить Бернару, что слева от Municipal Building заметил гостиницу «Ленинградская» на Каланчёвке, по соседству с площадью трёх вокзалов. На московский отель поразительно походило здание федерального суда United States Courthouse — Юнайтед Стэйтс Котхаус. Один в один, знаете ли… за исключением верхушек. Суд венчает золочёная пирамида, гостиницу — зеленоватый шпиль. Похожие американские небоскрёбы и московские высотки, как правило, отличаются друг от друга именно макушками. У американцев крыши чаще плоские или в виде пирамиды. У москвичек главы обыкновенно завершаются шпилем. Впрочем, сейчас шпилевая традиция почти не поддерживается. Большинство новых высотных зданий в Москве обрубочно невыразительны либо аляповато увенчаны вычурными конструкциями…
Вернувшись в Сити-холл парк, мы обогнули Сити-холл — нью-йоркскую ратушу — и направились в сторону Бродвея. Здесь на нашем пути встал ещё один замечательный небоскрёб – Вулворт Билдинг. Я тут же очутился на Смоленской площади. Бродвейский Woolworth Building трансформировался в центральную часть здания МИД.
— Смотри, Бернар, у этого небоскрёба есть дальний родственник в Москве – наше Министерство иностранных дел.
— И, конечно, этот советский родственник выше американского брата!..
Я прикинул, что рост розничного торговца-миллиардера Фрэнка Вулворта метров 250 (241 м, 57 этажей – если точно) и честно признал его преимущество. По моей оценке, штаб отечественной дипломатии не дотянул до 200 метров (172 м, 27 этажей на самом деле). При всех отличиях двух небоскрёбов их объединяет лаконичная неоготика.
В другой раз где-то в низкорослых припортовых кварталах — на Саус-стрит или Пек-слип, точно не помню, — Бернар пришёл в восторг от краснокирпичных домов, на фасадах которых красовались пожарные многомаршевые лестницы из металлических прутьев с площадками на каждом этаже.
— Это странно, но интересно! — заметил Деги. – Ты когда-нибудь такое видел?
Пришлось опять удивить Бернара.
— Каждый день вижу! Элемент конструктивизма. Напротив моего дома – целый квартал таких зданий. Правда, аналогичные пожарные лестницы пристроены там сбоку, но торцы обращены к проезжей части. Так что, считай, — фасады. Это студенческие общежития на Студенческой улице. Задворки ампирного Кутузовского проспекта, на котором, между прочим, Брежнев жил. По Москве конструктивизм основательно прошёлся в 20 — 30-х годах. Кстати, ваш Лё Корбюзье тоже приложил руку. А вообще всё началось с Эйфелевой башни – провозвестницы стиля «машинного века». Доложу тебе, что Центр Жоржа Помпиду в виде нефтеперегонного завода – родственник Эйфелевой башни, да и моих общежитий.
Похоже, волна конструктивизма прокатилась и по Нью-Йорку. Многие небоскрёбы тоже несут на себе его печать. Вот видишь ещё одно сходство…
Деги задумался. Мне показалось, я заинтриговал его, и он уже помышляет о визите в Москву.
Больше совместных прогулок по Нью-Йорку у нас не было. Капитан редко сходил на берег. Стоянка в Нью-Йорке превратилась для Бернара в каторжное каботажное экскурсионное плавание. Целыми днями «Алкиона» пропадала в показательных рейсах в прибрежных водах. На борту сменяли друг друга многочисленные группы бизнесменов, приценивающихся к идее. Полоса энергетического кризиса первой половины 80-х годов ещё не совсем миновала – и турбопаруса пока имели шансы на успех.
Мелодия Бруклинского моста
В Нью-Йорке полновластными хозяевами первого в мире турбопарусника стали «Второй Жик» и прочие представители «Алюминиум Пешине». Даже Кусто как-то сразу поблек в тени деловых людей. Превращённая ими в плавучий коммерческий центр, «Алкиона» стала походить на проходную-переговорную. Ощущение родных стен исчезло. Я появлялся в своей каюте только для сна. А днём с удовольствием шёл куда глаза глядят и скитался где придётся. Заглядывал в гости на «Калипсо». Она стояла на небольшом удалении от «Алкионы» — у 11 пирса, где швартуются прогулочные катера. Там я перезнакомился и побратался с членами экипажа флагмана. Несколько раз беседовал с хозяйкой «Калипсо» Симоной Кусто на отвлечённые темы и проникся к ней тёплой симпатией. От неё веяло домашностью, которой нам всем недоставало… Не забывал выкурить сигаретку с Ги Жуасом. И всё же большую часть дня проводил в городе. Надо было отведать всего понемногу… Что я и делал, как молодой моряк в увольнении на берег… Возвращался очень поздно.
Распылённость первых порывов сменилась тягой к серьёзным знакомствам… Мне не давал покоя Бруклинский мост, нависающий над «Алкионой. По утрам он тянулся к ней своей тенью… Пора было навестить его и послушать Эола.
Казалось бы, мост совсем рядом – рукой подать. Но попасть на него прямо с Южной улицы невозможно. Пешеходу надо сделать заход с Центр-стрит. Пойдёмте?
Шагаем по Фултон-стрит. Вблизи от Морского порта улица архаична. Узка и невысока. Краснокирпичные здания позапрошлого века. Умеренная оживлённость. Пестрота. Колорит и ритм музейной пешеходной зоны. Музыканты. Художники. Лавочки. Забегаловки. В одной из них мы с Деги подавились безвкусными рублеными бифштексами из породы фаст-фуд — и решили больше не столоваться где попало. Впрочем, на Фултон-стрит было чем поживиться и гурманам. Здесь целую эпоху работал знаменитый рыбный рынок. Он располагался рядом с 17 пирсом, напротив которого стояла «Алкиона». К сожалению, Фултонский рыбный рынок зачем-то взяли да и перенесли в Бронкс в 2005 году. Думаю, улица лишилась своей важной достопримечательности. В пору же моих фланирований вблизи причалов Манхэттена дары моря были неотъемлемой частью духа и пейзажа прибрежного отрезка Фултон-стрит по ночам… Днём рынок не работал. Свой улов рыбаки привозили сюда в сумерках и торопились сбыть трепещущий товар рестораторам до рассвета. Живописное действо неизменно собирало разношёрстную толпу зевак из праздношатающейся публики и организованных туристов. Теперь ночи на этом пятачке бесцветны и не столь многолюдны…
Но не будем забегать вперёд на 20 лет… А быстренько пробежимся вверх по той самой Фултон-стрит. Нас ждёт Бруклинский мост. Почтительно замедлим шаг лишь в скверике при выходе с территории Морского музея, на углу Уотер-стрит, у небольшого мемориального маяка в память о пассажирах и экипаже «Титаника». По ходу движения Фултон-стрит подрастает и обретает черты обычной улицы. Пересекаем Фронт-Стрит, Пёрл-стрит. Сворачиваем направо на Золотую улицу – Gold Street — никакого блеска, с неё – налево на Нарядную или Элегантную — Spruce Street – всё очень простенько – элегантность в прошлом. По Спрус-стрит выходим на Park Row — Парковую линию. Уже лучше. Размашисто. Статно. Стильно. Энергично. Парк Роу переходит в Центр-Стрит. Пройдя несколько метров по Центр-стрит вдоль Сити-Холл парка до ратуши Нью-Йорка, поворачиваем направо и пересекаем Центральную улицу. По левую руку от нас оказывается Манхэттен Мьюнисипэл Билдинг, в основании которого — станция метро Бруклин бридж — Сити Холл — Brooklyn Bridge — City Hall. Мы у цели. Впереди Бруклинский мост. Вместе с вереницей случайных попутчиков покидаем Центр-стрит и вступаем на Бруклин Бридж Променад. Так называется средняя линия Бруклинского моста для пешеходов и велосипедистов. Первые сотни метров это просто тротуар-пандус в центре эстакады, ведущей к собственно мосту. Променад приподнят над проезжей частью и огорожен с двух сторон решётчатыми перилами. Слева и справа по три полосы автомобильного движения. По бокам эстакады – кварталы нижнего Манхэттена. Мы проделали путь в 1,2 мили – без малого 2 километра — за четверть часа. Возьмите на заметку описанный маршрут и при случае воспользуйтесь им.
Следуем дальше.
Постепенно пешеходно-велосипедная дорожка поднимается выше и к началу моста как такового переходит в его второй уровень, который возвышается над первым на металлических фермах. Ограждение здесь уже более солидное. Несколькими метрами ниже, на первом уровне, в двух направлениях скользят автомобили. А по сторонам, открывается вид на Ист-Ривер. Простор. Синь. Минуем первую готическую башню-опору. Панорама раздвигается вширь. Вижу по правую руку внизу «Алкиону». Она направляется к 16 пирсу, возвращаясь из очередного ознакомительного рейса. Шлю воздушный привет Кусто и Деги с крутого «капитанского мостика»… В самом деле, на Бруклинском мосту чувствуешь себя, как на борту большого парусника. Два уровня — две палубы. Ограждения – поручни. Опорные башни — массивные мачты. Подвесные тросы — ванты, прикреплённые к бортам. Не хватает парусов. Вместо них — облака.
Бруклин бридж плывёт и парит. Ветер посвистывает в вантах – Эол легонько перебирает струны, извлекая флейтовый призвук — флажолет. Но лейтмотив Бруклинского моста – шуршание авто по ездовому полотну и постукивание каблуков по настилу Променада.
Чай в Чайна-тауне и капучино в Маленькой Италии
Под звуки болеро-бридж разворачиваюсь, перехожу на ритмичный шаг и в умеренном темпе направляюсь в порт. Приближается вечер. Нас ждёт званый ужин. Угощает американский китаец-миллиардер, меценат и член руководства нью-йоркского отделения Общества Кусто. Отправляемся в Чайна-таун. Это рядом — немного к северо-востоку от Южной улицы, за Бруклинским мостом. Большой район с размытыми границами между Бродвеем и Ист-Ривер, Бруклин бридж и Гранд-стрит, а более точно для педантов — между Бродвеем, Гранд-Стрит, Ратджерс-стрит и Генри-стрит. Доезжаем до места за десять минут. Нью-йоркский Чайна-таун выглядит весьма прилично. Застройка рубежа прошлого — позапрошлого веков. Чугунное литьё и кирпич. Старина. Но дома хорошо ухожены. Улицы, несмотря на нескончаемый торг, опрятны. Положение обязывает. Ибо. Чайна-таун соседствует с Сивик Центром – Гражданским центром, в котором сосредоточены муниципальные учреждения Нью-Йорка. По мнению горожан, китайский район — один из самых безопасных в Манхэттене. В остальном — обычный чайна-таун с присущим ему колоритом. Бакалейные и овощные магазинчики со всякой экзотической всячиной. Рыбные базарчики и прилавки, кишащие ведомыми и неведомыми морскими тварями. Сувенирные лавочки с простенькими поделками и затейливыми золотыми украшениями. Забегаловки и помпезные рестораны.
Заведение, в которое мы приглашены, по-домашнему уютно, но в нём чувствуется особый китайский шик.
Наш миллиардер – по-приятельски прост и по-хозяйски радушен. Он молод и хорош собой. Высок и статен. Похож на подтянутого штангиста-тяжеловеса. Рядом с ним его миниатюрная хрупкая юная жена кажется фарфоровой статуэткой. Кукольно красива и изящна.
Экипаж любуется произведением искусства.
Атмосфера музейно-храмовой торжественности и семейного праздника.
Кусто на почётном месте. Он в приподнятом и благостном настроении. По традиции делает сообщение для всех в формате тоста.
Тон задушевный.
Тезисы.
Спасибо — всем. Тем, кто создавал и снаряжал «Алкиону». Тем, кто способствовал успеху на берегу. И, конечно, бравой команде.
Переход завершён, но история только начинается.
За турбопарусами – будущее.
Сделан первый шаг назад – к чистоте морей и океанов.
Сделан ещё один шаг вперёд – к чистоте энергетики.
Благоприятные последствия дадут о себе знать тем скорее и будут тем значительнее, чем больше будет последователей идеи, которые пойдут дальше.
За последствия и последователей!
Осушаем чашки с зелёным чаем. У рестораторов нью-йоркского Чайна-тауна нет лицензий на торговлю спиртным. Его отсутствие восполняют сладкие соусы, безалкогольное пиво и древний целебный напиток. Он особенно ароматен и приятен здесь: чай в Чайна-тауне!
Приступаем к трапезе. Утоляем вкусовой голод. После незатейливой и пресной американской кухни изысканная и пряная китайская – радостный праздник в череде серых буден.
В центре стола на возвышении – блюдо с уткой по-кантонски. Она создаётся так: заполняется маринадом из пяти специй и готовится целиком – с клювом. Вокруг бесчисленные блюдечки с невообразимым разнообразием овощных, рыбных, мясных закусок. И чуть ли не для каждой свой соус. Официанты неустанно подносят новые и новые яства. Всевозможные жареные и варёные в вине моллюски. Свинина на углях. Голуби с аппетитной корочкой. Брокколи в устричном соусе. Лапша – в ассортименте. Апофеоз – утка. Её делят на всех. Каждому достаётся по небольшому куску. Ломтик тает во рту, оставляя потрясающее вкусовое впечатление. Больше ничего уже не хочется. Китайская кухня хороша тем, что позволяет насыщаться, не объедаясь. Отведываешь всего понемногу — наслаждаешься нюансами и букетом. Главное – многообразие и множественность тонких гастрономических эффектов…
Хозяин застолья, с любопытством поглядывавший на меня во время угощения, обращается ко мне с вопросом о Нью-Йорке. Его интересуют свежие впечатления советского гостя. Сам он ньюйоркец в третьем или четвёртом поколении и, похоже, очень гордится этим.
Отвечаю, что сразу же почувствовал себя в Нью-Йорке непринуждённо, как в давно знакомом городе. Манхэттен безоговорочно нравится. И небоскрёбный, и малоэтажный. Мне близок его дух, во многом похожий на московский. А дух – это и стены, и нравы, и ритм, и амбиции, и стиль, и энергетика. Оба города исполнены честолюбивыми устремлениями и радужными соблазнами. И оба совершенно не верят слезам. Но радушны и благосклонны к неунывающим и независимым. Сообщаю, что обошёл уже многие районы без провожатых, чем вызываю одобрительное удивление у хозяина и неподдельный ужас у хозяйки.
Подвожу черту: «Думаю, с годами сходство между Нью-Йорком и Москвой будет только возрастать…» В известном смысле мой прогноз сбывается.
Кусто с интересом прислушивался к моим словам. Он не раз бывал в Москве. Превосходно знал Нью-Йорк. И мог сопоставить мои впечатления со своим видением. Жик молчал. Но время от времени задумчиво кивал, вероятно, воскрешая воспоминания… У Кусто в молодости было любовное приключение в Москве. Ради хорошенькой москвички из коммуналки он покинул фешенебельный «Метрополь» и затерялся в первопрестольной на целую неделю. Полагаю, Жик выкроил время и для вольных прогулок по городу. Так что знание предмета у него было. И, видимо, мои слова не противоречили его представлениям. Во всяком случае, я не уловил в глазах Кусто ни тени возражения. Следовательно, наши взгляды совпадали. Этот факт не ускользнул от Деги. Он внимательно наблюдал за мной и Жиком во время моей речи. Реакция Кусто косвенно подтверждала сказанное мной об определённой похожести Москвы и Нью-Йорка. Бернар приподнял бровь, принимая к сведению этот довод в мою пользу: «Получается, Кэжэбэ не врёт…»
Незадолго до десерта Кусто откланивается. Наутро, спозаранку, его ждут важные дела.
А мы, покончив с угощением, по настоятельной просьбе фарфоровой китаянки, направляемся в соседствующий с Чайна-тауном район Маленькая Италия пить кофе. Интересно, что на карте Нью-Йорка Little Italy, как и «большая» Италия на карте Европы, похожа на обувку. Там – сапожок, здесь — высокий ботинок… Бесспорно, итальянцы лучшие обувщики на планете…
Мелодично постукивая каблучками изящных «итальянок», миниатюрная китаянка со страстной мечтательностью приговаривает щебечущим дискантом:
— Капущина, капущина!..
В её по-детски мечтательном предпраздничном восклицании слышна и нотка трепетной робости, почти чувственной. Нахожу этому объяснение, когда мы оказываемся на тёмной итальянской улице. У соседнего перекрёстка — два патрульных полицейских форда. Камеры наблюдения прощупывают окрестности. Значит, здесь бывает неспокойно. По словам Луи Презлена, случаются перестрелки. Выходит, китаянку влечёт сюда не только «капущина», но и будоражащее предощущение возможной опасности…
В сумрачной кафешке выпиваем по чашечке превосходного капучино и по напёрстку крепкого анисового ликёра Sambuca Ramazzotti с кофейными зёрнышками. Достойное завершение гастрономического праздника.
К сожалению, ароматы Италии на Манхэттене уже многие десятилетия вытесняются пряным духом Чайна-тауна. Ширясь во все стороны, Китай-город серьёзно обузил итальянский ботинок и местами проник на последние улицы Little Italy. Надеюсь, нью-йоркский миллиардер-китаец всё же убережёт от совершенного исчезновения притягательные для его супруги итальянские кварталы…
Расходимся ближе к полуночи. В Маленькой Италии тихо, безлюдно, сонно. На этот раз обошлось без перестрелки…
На завтра у меня запланирована пробежка по Широкой дороге, или Бродвею, и 5-й авеню до Эмпайр Стейт Билдинг.
Дом мечты
Не буду утомлять вас продолжительным терренкуром. 3,5 мили. 1 час 15 минут.
Дом Имперского штата. Он занимает квартал на 5-й авеню между западными 33-й и 34-й улицами.
Знаменитый небоскрёб описывали многажды. Ещё несколько штрихов в общую копилку
Издали на фоне неба в створе Бродвея на пересечении с 22-й стрит силуэт Эмпайр Стейт Билдинг напоминает кондитерский шприц. Вблизи – это стройный утёс. Пятиэтажное подножье сложено из серого камня. Фасад классический строгий. Из-под его козырька толком ничего не увидишь. Чтобы обозреть сооружение целиком, надо переместиться на ближайший перекрёсток 5-й авеню с 33-й или 34-й стрит и, пятясь, слегка углубиться в восточный рукав одной из этих улиц. Советую отдать предпочтение East 34-the street. Отсюда, выбрав оптимальную точку на правой панели, можно охватить взглядом весь имперский билдинг — от подошвы до шпиля с телевизионной антенной на вершине. Впечатление? Розовато-серая скала, над которой основательно поработали талантливые каменотёсы. Они вытесали из неё пикообразную башню с уступами, а затем ошлифовали выходы кварцевых и серебряных жил на её гранях. Прямолинейно. Празднично. Эффектно. Стильно. Арт-деко в чистом виде.
А если без художеств?
Блоки верхних этажей Эмпайр Стейт Билдинг располагаются тремя уступами. По стенам ввысь, вдоль оконных проёмов, тянутся полосы из нержавеющей стали. Камень, стекло, металл. Ничего лишнего. Самое высокое здание Нью-Йорка до и после башен-близнецов ВТЦ. 443,2 метра до кончика антенны. 102 обитаемых этажа.
Признаюсь, Дом Имперского Штата запал мне в душу. Лаконичная элегантность. Лёгкость и монументальность. Воплощение мечты о великолепном будущем. Вершина небоскрёбного зодчества. Более удачного сооружения в этом жанре нет, и вряд ли будет… Сложно перевоплотить идеал.
Впитав в себя энергетику и эстетику шедевра, пускаюсь в обратный путь на метро.
17-й пирс
На причале сталкиваюсь с Деги, Гийу и Шарье. Они только что вернулись из очередного показательного рейса и приглашают меня отобедать на соседнем 17-м пирсе. Здесь разместился трёхэтажный торговый комплекс из стали и стекла. Он неназойливо стилизован под круизное речное судно. Вдоль поручней-перил на палубах-балконах — пассажиры-туристы. Закусывают и прогуливаются. Ловят бризы и глазеют на нас. Нависающий над бортом «Алкионы» красно-белый «пароход» мозолит нам глаза со дня прибытия. И вот наконец, на третий день, мы добрались до него. На первом этаже — прилавки с дарами моря на льду, закусочные fast food, лавочки с сувенирами и всякой всячиной. На втором — товары посолиднее. Но тоже чепуха для туристов. На третьем – рестораны. Здание хоть и новое – построено за два года до нашего визита, — но в интерьере витает дух универсальных магазинов из чаплинских фильмов. Так и кажется, вот-вот в рыбном ряду появится смешной грустный человечек в котелке и начнёт чудить, опрокидывая прилавки и извиняясь перед омарами и кефалью.
На ресторанный этаж нас доставляет лифт. Отдаём предпочтение залу с видом на Ист-Ривер, Бруклинский мост и Бруклин. Изучаем меню. Мои спутники в замешательстве. Деги, как видно, вспоминает бифштекс на Фултон-стрит. У прочих, надо полагать, тоже не лучший гастрономический опыт. У меня же нет никаких сомнений. Оценив прагматизм американской кухни, для которой калории превыше вкуса, я пришёл к выводу, что беспроигрышным блюдом в США могут быть только моллюски, ну, и овощи… Без колебаний заказываю салат и королевские креветки. Остальные соблазняются красивыми названиями мясных блюд. Как и следовало ожидать, выбравших мясо постигает разочарование. Гурманам-французам обильная преснятина не лезет в горло. Они едва прикасаются к своим изрядным порциям и с одобрительной завистью признают, что Кэжэбэ оказался прав. Ужинать будем на «Алкионе»!
Потягиваем французское вино. Любуемся американским простором. На рейде Морского порта Южной улицы мне видятся солидные пароходы и внушительные четырёхмачтовые барки, ожидающие своей очереди швартовки к 17-му пирсу. В прошлом это был престижный причал Нижнего Манхэттена. Он принимал большие респектабельные корабли со всего света. Соседние пирсы облеплены судами попроще и помельче. Выгрузка-погрузка. Разноязыкий гомон. Ритмы и звуки большого порта оживляют и подчиняют всю округу. Не далее как в XIX веке береговые улицы Даунтауна вдоль Ист-Ривер обслуживали самые интенсивные товаро-пассажирские потоки в США. Теперь у исторических причалов и окрест туристическая толчея. Пожалуй, только «Алкиона» не имеет отношения к здешней музейности. Впрочем, не сомневаюсь, когда-нибудь американцы в том или ином виде увековечат её у 17-го пирса в память о дебютном переходе первого турбопарусника через Атлантику…
В США умеют ценить достижения других, особенно когда они хоть каким-то боком касаются Америки и могут добавить ей рекламной привлекательности. Если увековечить нечто выдающееся иноземное на американской земле, то это нечто волей-неволей становится частью её славы, резонно полагают янки.
И ещё. Из своих скитаний по Нью-Йорку той поры я вынес твёрдое впечатление-убеждение, что американцы относятся к своей собственной материальной истории с похвальной прагматичной трепетностью, или – с практичной бережностью. Они научились сохранять для потомков и использовать в настоящем всё мало-мальски замечательное и полезное из прошлых эпох, вдыхая в давно прошедшее новую жизнь без деформаций и извращений. Речь идёт о рукотворном. Большинство пришедших в упадок старых промышленных и торговых районов Нью-Йорка сегодня процветают в тех же самых стенах на тех же самых улицах, что и века назад, но в ином качестве. Эти строения почти не утратили своего исторического облика и при этом помолодели, напитавшись свежей энергетикой новых времён. Обыкновенные склады, хранилища, доки, пакгаузы, мастерские, фабричные и заводские корпуса превратились в престижные художественные студии, галереи, импозантные офисы, шикарные квартиры. А в Москве… роскошные особняки, уникальные здания, пресветлые храмы, целые исторические кварталы стали щебнем… Взамен на руинах былого великолепия выросло нечто несуразное и невыразительное. Что уж там говорить о каких-нибудь мануфактурах, торговых рядах, причалах…
Некогда Морской порт Южной улицы был мощной помпой, нагнетавшей жизненные силы в организм молодой растущей державы. Людские и товарные потоки растекались отсюда по всей стране. И Америка не забыла, что её путь к процветанию начинался на этих пирсах и окрестных улицах. Со временем они утратили своё значение, в чём-то стали помехой, но стенобитные машины, взрывотехника и бульдозеры не коснулись их. Стремительный хайвэй не подмял под себя историю, а деликатно взял её под своё крыло.
По Ист-Ривер драйв летят авто. Под East River Drive течёт новая жизнь старого порта. Он продолжает работать. А на днях к его историческому причалу пришвартовалось будущее…
Поцелуй по-русски…
Близится закат.
Покидаем 17-й пирс и после небольшой прогулки по Южной улице поднимаемся на борт «Алкионы».
Осколки экипажа, рассыпавшегося по Нью-Йорку, опять в сборе.
В центре каре – коммандан.
Мужскую компанию украшают сотрудницы Фонда Кусто, припорхнувшие из Парижа.
На столе пара бутылок шампанского в тонкой серебристой кожуре изморози.
В воздухе витает загадочная торжественность.
Ищу причину.
Взгляды устремлены на меня.
Проводы…
Бертран Сион начинает откупоривать бутылки.
Кусто произносит спич.
— Спасибо вахтенному офицеру Владимиру. Во время его ночных вахт можно было спать спокойно!… Спасибо матросу Владимиру. В дни его дежурств на корабле был образцовый порядок и чистота! Спасибо журналисту Владимиру. Благодаря его корреспонденциям, звучавшим на волнах Московского радио в международном эфире, за нашей одиссеей мог следить весь мир.
C языка едва не срывается: «Служу Советскому Союзу!». Но успеваю сделать адаптированный перевод и произношу на двух языках:
— À vos ordres, commandant! Рад стараться, командир!
Аплодисменты. Объятия.
Шампанское салютует. Шипит и пенится в бокалах. Осушаем.
Презлен передаёт Жику свёрток. В свёртке – коробка. В коробке…
Кусто вручает мне сюрприз с отеческой улыбкой.
-Благодарю за службу!
Вот это да! Профессиональный магнитофон-репортёр “Sony”!
Заветная мечта советских радиожурналистов и роскошный подарок в условиях дефицита сколько-нибудь приличной аудиотехники в СССР.
Не скуплюсь на слова признательности, подчёркивая, что этот подарок дорог мне как память о наших днях на «Алкионе». Рукопожатия по кругу.
Экипаж в лице Шарье требует от меня более пылкого выражения чувств в отношении женской половины торжества.
— Поцелуй! По-русски! По-русски!
Что подразумевает Бертран под этим способом, мне не ведомо. Принимаю соломоново решение – целую по-мужски. Все довольны…
Смущённые улыбки сотрудниц.
Одобрительные возгласы-комментарии команды.
Овации.
Подношения продолжаются.
Шарье отрывает от себя несколько кассет с записями звёзд рок-н-ролла. Среди них моя страсть – Тина Тёрнер. Врубаем “Simply The Best” – «Просто лучший».
В песенном сопровождении «Королевы джунглей» Дик вручает мне упаковки слайдов, которые он успел сделать из отснятых мной плёнок, добавив сверху собственные мастерские снимки.
Капитан преподносит палубные штормовые сапоги и новенький парадный комбинезон. До сих пор прилично выглядит. Надеваю его по тринадцатым числам мая и в дни рождения на даче.
От Бертрана Сиона – роскошный ужин и праздничный пирог.
За столом предаёмся воспоминаниям. Звёздные часы. Занятные истории. Забавные эпизоды… Замечательные большие дни в Атлантике… Вы проделали этот путь с нами…
Красота океана в женской пластике
К концу вечера Луи приглашает проветриться и съездить в киностудию на театральном Бродвее. Откладываю сборы на утро. Конечно же едем! К актрисам!.. С нами Жо Гийу. Ему тоже захотелось прокатиться по ночному Нью-Йорку.
Великий Белый путь – так называют участок Бродвея между 40-й и 54-й улицами. Здесь сосредоточена театральная жизнь Нью-Йорка. Внешность и атмосфера квартала – карнавальна. Архитектура разностильна, разновременна, разновысока: от обветшавшей приземистой старины до рослого прямолинейного хай-тека. На фасадах яркая реклама шоу и мюзиклов в рост и во всю ширь. Многоцветье призывных огней. 39 театров бок о бок в общем коридоре шоу-коммуналки. С ними соседствуют студии – кино и фото. В одной из них нас ждут. Что-то напоминающее киностудию имени Горького. Те же бункерные проходы и цеха. Презлен исчезает в монтажной. Компанию мне и Жо составляют молоденькие актрисы. Они участвуют в съёмках некоторых рекламно-просветительских роликов Фонда Кусто. Предлагают нам посмотреть записи образцов на видеомагнитофоне. Красота океана и трепетное отношение к природе — в очень женской пластике. Недурно! Узнаём окружающих нас девушек на экране. Усиленно нахваливаем их жестами и междометиями. Уверяем американок по-французски, что они прекрасны, талантливы и достойны неземной любви. Прелестницы улавливают суть излияний и благосклонно впитывают наш мужской восторг. Атмосфера галантности сгущается… И тут появляется Луи. Он приглашает нас в просмотровый зал для показа готовых эпизодов атлантической одиссеи. Историческое отплытие из Ла-Рошели. Киты у Азорских островов. Жик, капитан и я в рубке. Мы с Кусто занимаемся зарядкой. Жик и Жан-Мишель на корме «Алкионы» — 11 июня 1985 года.
— Папа, тебе сегодня – 75. За плечами десятилетия исканий. За кормой — сотни тысяч экспедиционных миль. Под килем – открытый миру мир безмолвия. В фильмотеке – сотни кинолент. В библиотеке – десятки книг…
Что дальше?..
— Всё только начинается. Мир изменился. Будем его открывать заново. Не за горами XXI век. Он нуждается в новой энергии. Надо искать и предлагать другие источники, не забывая об истоках и оберегая их чистоту…
Кусто задумчиво смотрит в синеву. И делает плавный жест рукой – как бы приоткрывает будущее:
— Впереди много интересной работы!..
Аплодисменты. Презлен сияет. Укладывает в сумку кассету с копиями – на суд Жика.
Пора домой. На «Алкиону».
В изысканных выражениях прощаемся с актрисами. Взаимные сожаления. Увы, завтра уезжать…
Машина времени. Путешествие длиною в жизнь
По возвращении на «Алкиону» выпиваю в каре стаканчик бордо. Ваше здоровье! Выхожу на палубу. Поочерёдно приобнимаю турбопаруса. Поглаживаю поручни. Заглядываю в кокпит. Обхватываю руками штурвал. Задерживаюсь на корме. Похлопываю по тугому чёрному боку «Зодиака». С минуту неподвижно стою, привалившись спиной к стенке рубки… Всё. Конец.
Остаётся обмолвиться о главном. И, возможно, здесь мы сойдёмся… Прохаживаясь по упругим водам океана вдали от берегов, понемногу постигаешь планету как живое существо. Ощущаешь её дыхание, пульс, внутренние движения, течение мысли. Вероятно, это происходит потому, что в океане Земля делается доступней для проникновения в её сущность. Разумное космическое тело. Поначалу это поэтическое восприятие. Потом – философское представление. Затем – понимание. И, наконец, убеждение, которое рождается, когда под ногами нет тверди, укрепляется на твёрдой почве и перерастает с ходом времени в веру. Прежде чем одухотворить природу и человека, Господь одухотворил Землю. Согласитесь, второе без первого было бы невозможно. У созидающей синергии один источник, и все творения её в цепи воплощений едины и проникнуты разумным началом и общей целью. В этом — стержень гармонии мира в развитии. И — ключ к гармонии человека с миром в развитии. Без деятельного осознания своего места в сотворении-сотворчестве мы можем оказаться не только лишним, но и крайне нежелательным звеном эволюции. Во избежание такого конфуза надобно решительно отказаться в жизненной практике от всего, что губит и разрушает, не созидая и не насаждая. Проявленная разумная воля и будет деятельным осознанием возложенных на нас полномочий учеников-подмастерьев. Нам давно дали понять это. Пора бы уяснить. И соответствовать… А когда мы приведём себя в порядок да овладеем искусством внимать, планета наладит общение с нами, чтобы предостерегать от неверных шагов и подсказывать правые пути.
Сегодня в учёном мире всё больше подтверждений находит древнее знание о том, что вода способна воспринимать, хранить и передавать информацию. Следовательно, она может выступать посредником информационного обмена между структурами различной природы. Именно в океане капитан Кусто услышал Землю и в своём творчестве изложил главное из того, о чём она ему поведала. Жаль, что из наследия Кусто, пока извлечена и востребована в основном иллюстративная занимательность большого дела. Но вода камень точит… Понадеемся на прорыв. Научимся слышать мир и друг друга, припадая к связующему нас животворящему потоку…
Обжившись в новом тысячелетии, я стал всё чаще вспоминать итоговый тост капитана планеты — «За последствия и последователей!» Ожидание их прихода затянулось. А в восемьдесят пятом году минувшего столетия мне казалось, что перемены грядут со дня на день. И я спешил в Москву — рассказать о Науке Кусто…
На следующий день вахтенный офицер Кривошеев списался на берег. Перед тем как сойти на причал, расцеловался с «Алкионой» и обещал непременно вернуться… однажды.
Шумная компания проводила меня до Водной улицы Уотер-стрит и усадила в такси.
По дороге в аэропорт Джона Кеннеди я бегло познакомился с самой обширной частью Нью-Йорка – Куинсом. Живописный спальный пригород. Зелено. Привольно. Почти сельский пейзаж с внезапными островами городских кварталов-посёлков и одинокими единичными утесами небоскрёбов… Нью-Йорк — это New York. Куинс — это Queens… Его юго-восточная окраина в виду залива Jamaica Bay была последним местом моего пребывания на американском континенте. Отсюда трансатлантический авиалайнер поднял меня в вечернее небо над Лонг-Айлендом и понёс в европейское утро нового дня.
Следуя в аэропорт Шарля де Голля, я созерцал Атлантику из поднебесья. Серебряное блюдо с золотистыми блёстками. Вечер, минуя сумерки, переходил в рассвет. Боинг «Эр Франс» летел севернее широт, по которым мы шли в Америку. И, тем не менее, я поглядывал вниз как на пройденный путь. Вид сверху захватывал дух своей грандиозностью и возбуждал гордость. Спустя шесть часов, над Шербургом, мы начали снижаться под мелодию Мишеля Леграна из “Les parapluies de Cherbourg” и через 20 минут приземлились в Бурже. Там я оставил припасённые на непредвиденные расходы франки в дьюти фри и с чистой совестью, налегке, пересел в Ил-86. Это мой самый уважаемый пассажирский самолёт. Считаю, что в мире и поныне нет более устойчивого и надёжного аэроплана. В отличие от всех прочих именитых собратьев он легко справляется с турбулентностью… как турбопаруса «Алкионы».
В полупустом просторном салоне 86-го витала домашняя непосредственность. Я занял три свободных места в одном ряду, поднял подлокотники, снял пиджак, сбросил башмаки и позволил себе расслабиться на боку.
Под мерный шум двигателей и лёгкое покачивание я дремал в каюте «Алкионы», приближаясь к московскому вечеру на воздушном судне.
Полёт из заката в закат с утренним транзитом продлился 15 часов.
Сорок дней туда – менее суток обратно.
Машина времени…
Тогда я ещё не знал, что завершившееся путешествие вскоре возобновится — продлится — растянется на всю оставшуюся жизнь и будет без конца дарить свежие ощущения, сюрпризные открытия и новые знания…
Таковы любимые книги.
(Окончание следует)
На фото:
Парад «Алкионы». Торжественный проход турбопарусника по Верхней бухте Нью-Йорка в сопровождении эскорта кораблей.
Перекрёстное интервью. Американский медиамагнат, создатель Си-Эн-Эн, Тед Тёрнер и Владимир Кривошеев проинтервьюировали Кусто и друг друга на борту «Алкионы». Слева направо: Жан-Мишель Кусто, Владимир Кривошеев, Тед Тёрнер, Жак-Ив Кусто.
В водах Ист-Ривер. Башни турбопарусов «Алкионы» вполне гармонируют с башнями небоскрёбов Манхэттена.
Триумф Кусто. Капитан планеты едва не потерялся в ликующей толпе жителей Нью-Йорка, встречающих команду «Алкионы» под его началом после трансатлантического перехода.
На «Алкиону» в день её прибытия в Нью-Йорк слетелись журналисты США, Франции и остального мира… Спецкор Московского радио Владимир Кривошеев скромно представляет СССР в единственном лице в роли интервьюируемого репортёра-интервьюера…
В лучах славы Кусто. Лирический герой на фоне эпической картины торжественной встречи в Нью-Йорке.
Ист-Ривер. Бруклинский мост. Слева по борту исторический порт Южной улицы.