Глава 1.
Солнце ушло за горизонт, и город закатывал свои веки, убаюкиваемый тишиной спокойной жизни. Её ладонь касалась головы каждого человека, её улыбка на звездном небе, дарованная людям, отзывалась людским «спасибо» в адрес собственного бытия, тишина опускала занавес суетливых спектаклей и обращала человеческий взор в темноту. Даже самые беспокойные с удовольствием поддавались сну, рассеивающему тучи внешних переживаний. Люди спускались по ступенькам собственных мыслей вглубь своего подсознания, сопровождаемые светом факелов, зажженых для них тишиной.
Город сопел. Сон был его лучшим другом, наедине с которым душа обнажала и постепенно залечивала свои раны. Замочная скважина стала верной стражей жителей города. Но во время сладкого и крепкого сна, когда человек меньше всего ждет опасности, рано или поздно, дверь его квартиры, а затем дверь его комнаты должны беззвучно открыться…
***
Белки в колесах поезда прокручивали железную дорогу как кинопленку с пейзажами лесных массивов. В люкс-купе одного из вагонов неторопливо курил сигару молодой широкоплечий блондин по имени Сергей, он был невысокого роста, с темным оттенком лица, на вид лет тридцати пяти, на нем был итальянский костюм от «Stefano Ricci». Слово «молодой» не должно смущать моего читателя, ибо этот человек был успешен, а потому очень энергичен, словно ему двадцать лет, но его немногословность, практичноть и краткость высказываемых им мыслей и спокойное и немного ироничное отношение к периодическим выходкам своего собеседника делало его в глазах людей серьезным и деловым человеком. Напротив него сидел мужчина по имени Дмитрий, у него были карие глаза, темные волосы. Бледный оттенок лица заявлял о среднем возрасте, искренняя улыбка и немного постаревшая кожа выдавали наблюдателю любящего работать и довольного своей жизнью человека. Его костюм стоил чуть дороже костюма среднестатистического гражданина, и на фоне элегантности своего компаньона он казался всего навсего приласканной фигурой. Господа играли симфонию молчания уже три минуты, и курящий сигару блондин, посмотрев на ручные часы, показывавшие 17:40, наконец молвил:
— Через двадцать минут мы приедем, а через час — начало.
— Хорошо, — настраивая себя на всю серьезность предстоящего дела, ответил его компаньон.
Спустя двадцать минут они вышли на перрон города N. Покинув вокзал, они вызвали такси и направились в один из жилых районов. По дороге они видели гуляющих с колясками мам, мужчин, сопровождающих своих жен либо быстро идущих по важным делам. Они остановились в районе, где находились старые здания, горожане называли такие места пожилыми кварталами. Попрощавшись с таксистом, они направились к трёхэтажному шестидесятилетнему дому, окрашенному в тёмно-коричневый. Оно напоминало одинокого деда, к существованию которого все привыкли, но в отличии от стариков, которые, если повезет, наделены хотя бы маломальски вниманием и заботой, на это здание почти ни кто не обращал свой взгляд, до него ни кому не было дела, только если дело не было существенным…
Там их встретила купленная для дел компании квартира, превратившаяся в лабораторию. Сергей расположился у окна, а Дима выбрал своим рабочим местом диван. Они подготовили ручки, бумаги, приставили к окну смартфоны малого размера. Сергей должен был фиксировать количество людей на улице, их эмоции, состояние и действия. Дима должен был зафиксировать уровень шума. Когда время пробило шесть, Сергей включил видеокамеры, и они взялись за работу. Тем временем, в городе включились громкоговорители и было передано сообщение:
— Жители города погибнут, повторяю: жители города погибнут. Дети умрут в количестве десяти тысяч человек. Повторяю: дети умрут в количестве десяти тысяч человек. Молодые люди и люди среднего возраста умрут в количестве пятнадцати тысяч человек. Повторяю: молодые люди и люди среднего возраста умрут в количестве пятнадцати тысяч. Старики умрут в количестве десяти тысяч. Повторяю: старики умрут в количестве десяти тысяч.
Люди остановились посреди улицы словно по команде «Стой!», слова диктора не казались им ни сном и ни реальностью, в первые минут десять они были словно заморожены. Затем оцепенение сошло на нет, но на окраине города послышался массивный авиационный гул. И тогда люди пришли в панику, они почувствовали себя углями, высыпанными в одну горстку и разбавленными газетной бумагой. Диктор словно зажег над ними спичку, и рукой надвигавшегося рева неминуемо грозил городу превратить его в горстку пепла… А теперь переместимся в абстрактную квартиру. Город, спокойно спавший в своей постели, почувствовал опасность — пару мгновений назад лунный свет отражался на его виске, убеждая своей неподвижностью в статичности всего внешнего бытия, а теперь неожиданно раздвоился, и одна его часть переместилась на середину лица, на закрытые веки, и от резкого изменения город вздрогнул и открыл глаза: чем сильнее он фокусировал свой взгляд, тем сильнее он приходил в ужас — свет был отражен от лезвия ножа, возвышавшегося над его жизнью. Это происходило в считанные секунды.
А тем временем наши герои записывали реакцию людей на слова диктора — морального палача. В глазах прохожих преждевременно отразился «Крик» Эдварда Мунка.
С приближением стальных ворон, нож, возвышавшийся над только что очнувшимся городом, стал опускаться к его телу, он отбрасывал на шею города тень ужасающей боли, которая быстро сползала к солнечному сплетению, чтобы вместе со своим острым напарником замкнуть цепочку вечного сна. На высоте, с которой было видно большинство жителей, пролетела стая стальных ворон, распыляя ядовитый газ, двигатель каждого самолета язвительно каркал, оставляя город на произвол нового мэра, покрытого черной мантией, коса которого превратилась в царский скипетр. Пока луна спокойна продолжала светить очами, нож разрубил кожный покров города, затем сухожилия, он стал прорубать трещины в мышцах пресса, и, когда пресс не выдержал оборону под натиском силы, слившейся со всех уголков смерти в один удар, нож проник во владения внутренних органов и начал стремительно распространять власть небытия над каждой частичкой, над каждым органом пока еще живого существа. Организм города, как и организм людей, продолжал бороться, но эта была борьба отчаяния, последняя попытка отодвинуть смерть от границ своей жизни, которые сами рушились за спиной своих бойцов — лейкоцитов, из последних сил защищающих организм и выполняющих свой долг перед Родиной. Город пал.
***
Сергей и Дмитрий, имевшие баллоны с кислородом, провели первые двадцать минут в наблюдениях за горожанами, они записывали примерное количество людей на улице, отмечали, насколько хаотичны их действия, наблюдали за тем, как ведут себя стрелки часов в свои последние минуты перед тем, как часы вдребезги разобьются. Наши герои были как одна скрытая видеокамера, фиксировавшая момент убийства города. Вскоре, они будут вывезены из города и их записи будут помещены в секретные архивы лаборатории. Тем временем, в роковой комнате, смерть, скосившая целый город, достала с полки свою скрытую видеокамеру, выглядывавшую из-за картин. Она рассмотрела происходящее в записи. Ещё один материал, который она собирала для оценки своей работы, был взят с собой. А тишина все ещё спокойным и лунный взглядом глядела на все происходящее. В реальности обо всем произошедшем в этом городе узнали бы достаточно быстро в других городах. После этой трагедии другие города бы спали с открытыми глазами и сознанием, придумывавшим все новые и новые способы оградить себя от внешних напастей. Но надолго ли? Спокойствие и тишина могут приласкать практически любого. Вовсе не обязательно, что они сделают это со злым умыслом. Порой, им искренне хочется подарить людям свою теплоту, но она заканчивается там, где начинаются проблемы, потому что в такие моменты тишина уходит, тем не менее, оставляя людям приятные воспоминания о себе. И всё же, чем глубже мы опускаемся на дно тишины, тем больше риск не всплыть на поверхностъ.
Глава 2.
Роковая ночь повергла в шок другие города. Продажа алкоголя и сигарет в других городах увеличилась чуть ли не вдвое. Города жили в постоянном страхе. В своих квартирах они меняли деревянные входные двери на стальные, на входе в комнату натягивали веревку на уровне двадцати сантиметров над полом, расставляли капканы. В первые дни после трагедии городам беспрерывно мерещился запах ацетона, который обычно свидетельствует о проблемах со здоровьем, и их организм отказывался от сна. Со временем, городам с твердым внутренним стержнем удалось успокоиться благодаря заверениям своего характера в полной безопасности, но стальные нервы оказались не у всех: города, стержень которых был хрупким как грифель дешевого карандаша, не выдерживали напряжения рук своего владельца, ломающих их как этот самый карандаш о свое колено. Но хрупкий властный стержень мог быть только у тех мегаполисных карандашей, которые не подозревают, что их будут ломать, а сломаю их за ненадобностью своему владельцу. В остальных карандашах стержень изначально был качественным, чтобы владелец карандашей мог использовать их как можно дольше. Но что рисовали этими карандашами и сколько было владельцев у них?
***
Лаборатория заработала неплохие деньги по миллионным меркам, заключив договор о предназначавшихся ей процентах с компаниями, производящими алкогольную и табачную продукцию, спрос на которую был вызван стрессом населения в других городах после случившегося. Правительство заказало у лаборатории производство лекарств для малой доли выживших, в основном, для молодых, не было смысла губить рабочих лошадей. Тем не менее, оно заработало отличные деньги от перечитанных вдоль и поперек и просмотренных средств массовой информации. Город N был всего лишь одной из рыбешек, попавшихся на крючок. Этот проект был огромной системой, по масштабам напоминающей зрелую и статную Ель, на которой каждая иголочка напоминала озеленевший кармашек. От года к году корни этого дерева разрастались по недрам городов все глубже и шире, высасывая из них все больше и больше питательных веществ. Денежные деревья, ствол которых был поменьше, веточки покороче, были недовольны огромными корневыми владениями своего могущественного соседа, корни которого мешали разрастаться их корням, и они говорили:
— Ель, не распространяй, пожалуйста, свои корни так массивно, мы все питаемся от почвы одних городов, львиная доля пропитания уже течет по твоим жилам, оставь для нас пустое пространство.
— Хорошо, — соглашалась Ель, — я прекращу разрастаться в некоторых направлениях и оставлю их для вас.
Несмотря на то, что у Ели было больше всего корешков, веточек и иголочек, выращенных ее финансовой системой и питавшихся за её счет, она шла на уступки другим деревьям и не скручивала их корни своими корнями, не перегораживала им дорогу, желая не устраивать конфронтацию. Если не распространять свои корни, дереву станет не хватать питания, потому что иголочки и шишки, становясь от года к году все больше и больше, требует от корней увеличения порции к своему столу. И когда Ель не сможет их кормить, она сбросит их под первым попавшимся дуновением ветра. Ель сбрасывала свои зеленые кошелечки и крупные шишки, которые стали обузой, и, не распространяя свою корневую систему дальше, позволяла грызунам и червям все больше и больше посягать на её существование. Так Ель сокращала свой жизненный путь, но делала это сознательно, оставляя почвенное пространство для своих детей и корней других деревьев. Деревья не устраивали конфронтацию друг с другом, за редким исключением, они распространяли свои семена и освобождали свое место для молодых, когда приходило время. Им не было смысла душить корнями друг друга и умирать вместе, когда можно спокойно разрастаться на пустые места, покуда они есть, и жить, пока позволяет время.
Корни дерева кормили с ложечки ствол и ветки, которые росли одновременно с ними; ветки таким же образом выращивали на себе иголочки и шишки; и так дерево разрасталось во всех направлениях.
Корни вторгались в почвенные владения городов и опустошали их жилы. Черви и кроты пытались разоблачить влияние дерева на почву, и, находя тоненькие отростки корней, они жили за счет их поедания. Обсасывая тоненький корешок, они следовали по ниточке этого корешка, который постепенно становился все тверже и толще. Когда корни становились слишком грубыми для них, они хотели найти другие, слабенькие корешки, но, поискав вокруг такие «новые ниточки», они убеждались в том, что оказались в сердце корневого клубка, окутанные толстыми нитями. Оказавшись в тупике, они поворачивали назад к пути, по которому пришли и упирались в корневую решетку, которая опускалась вместе с землей за их приходом. Изолированные от внешнего мира, запутавшись в дебрях корней, они погибали, превращаясь в еще одну порцию питательных веществ для дерева.
***
А какую же функцию выполняли Сергей и Дмитрий? Чтобы корням было легче расти, нужно искать более плодородные участки в глубинах почвы, где нет других корней, которые, в свою очередь, не заинтересованы делиться богатствами минеральных вод и питательных веществ. Они искали эти участки и записывали, как быстро будут распространяться корни Ели, на которой росли и их зеленые кармашки в том числе: насколько эффективным оказался газ: не слишком ли быстро организм умирает от него, ведь нужно эвакуировать людей живыми, вылечить и заставить целый год сидеть на таблетках своей же лаборатории.
***
Так, владельцы огромных мегаполисных карандашей рисовали на мировой палитре лесные массивы, мимо которых проезжали Сергей и Дмитрий, и которые на самом деле были городами. Дело в том, что мегаполисные карандаши были не простыми. Когда художникам хотелось, карандаш менял свой цвет. Так, они могли рисовать все, что угодно. Например, в порыве садистической страсти они могли творить на мировом холсте алыми тонами словно «на рукаве», все мегаполисные карандаши были во власти художников. Но карандаши, подвластные свои художникам, боялись слишком страшных тонов, и им оставалось только предчувствовать, когда такой тон будет нанесен на холст, чтобы вывести его более бледным и сгладить его контуры. Это единственное, что было в их власти.
И пока карандаши боролись за теплые и уютные тона, пока их владельцы творили на холсте все, что им хотелось, все попытки карандашей и их владельцев повлиять друг на друга были объектом насмешки. Во всем нашем художественном мире есть только две истинные владычицы — жизнь и смерть, которые, иронично улыбаясь, смотрят на мировой холст и на все желания и стремления живых существ, отраженные на нем и которые безразличным взглядом созерцают на наши проблемы, и, в том числе, на трагедию города N.