Этой публикацией я продолжаю выпуск в свет по частям моей книги «Кусто. Легенды и мифы». Первые несколько глав были размещены мной ранее на другом ресурсе — портале Проза.Ру. Поэтому, соблюдая фундаментальное правило этого сайта об обязательной первичности размещения публикуемых здесь материалов, начинаю не с начала, а с первой из неопубликованных пока глав — «Коллективный портрет», посвящённой участникам экспедиции под командой капитана Кусто через Атлантику в мае — июне 1985 года на инновационном судне завтрашнего дня, которое остаётся таковым и сегодня, спустя 35 лет.
Предлагаю Вашему вниманию краткое содержание предшествующих глав, с полными текстами которых желающие могут ознакомиться, пройдя по ссылкам: https://www.proza.ru/2010/05/12/106 ; https://www.proza.ru/2010/06/11/1473
В 1985 году прославленный океанограф Жак-Ив Кусто (в близком кругу ЖИК) организовал международную экспедицию на борту уникального поныне турбопарусника, созданного под его началом как образчик чистых энергетических технологий в кораблестроении и мореплавании. Конструкция новшества парадоксальна: непригодный для выполнения функции ветряного движителя овальный полый цилиндр действует так же, как традиционное ветрило… но с эффективностью судового дизеля. Революционными парусами оснащается экспериментальная яхта, названная Алкионой в честь дочери бога ветров Эола. Испытание нового движителя – главная цель экспедиции.
Лирико-публицистический репортаж о трансатлантическом переходе ведёт специальный корреспондент Французской редакции Международного Московского радио, он же –– вахтенный офицер и палубный матрос Владимир Кривошеев. В центре действия фигура капитана Кусто в разных ракурсах. Легенда и реальная личность в повседневности продолжительного плавания и в рабочем ритме эксперимента. Автобиографические экскурсы Кусто в ответ на журналистские расспросы знакомят с подлинной историей отца акваланга и позволяют составить представление о его философии, научно-исследовательской и просветительской деятельности в последней четверти XX столетия.
Для участия в испытательном переходе первого в мире турбопарусника через Атлантику Кусто собирает на борту «Алкионы» интернациональный экипаж. Французы, американцы, русский — ваш покорный слуга. Учёные, моряки, журналисты. Разношёрстная и разнохарактерная дюжина исподволь превращается в команду, которую Кусто позже назовёт образцовым международным сообществом на алюминиевом ковчеге.
Об этом – очередная глава книги «Кусто. Легенды и мифы. Записки очевидца». Публикуется впервые.
КОЛЛЕКТИВНЫЙ ПОРТРЕТ
14 мая. Гасконский/Бискайский залив, он же Кантабрийское море. Волнение 5 баллов. Как это?.. Резвый свежий ветер порывисто ерошит белёсые вихры двухметровых волн. Сетчатая дымка из брызг и мороси тонально приглушает оживлённый простор… На турбопарусах клочки низких серых туч. Палуба подскакивает и пританцовывает. Плывётся весело. Курс — вест-зюйд-вест. «Алкиона» идёт по касательной к северо-западной оконечности Пиренейского полуострова – мысу Ортегаль. Он славен тем, что многие века служит надёжным ориентиром для судоходства. Направо пойдёшь – в Ирландию попадёшь. Прямо пойдёшь – в Нью-Йорк приплывёшь. А обогнёшь – до Канар доберёшься…
По левому борту, где-то вдали, за завесой непогоды, лежит испанский берег. На юго-востоке от нас – Кантабрийские горы, приютившие Астурию, Кантабрию и Страну Басков. На юге – зелёная Галисия со скалистым резным побережьем. В древности её называли «finis terrae» — край света. Зная это и проходя вдоль призрачной земли по пустынному пространству в пасмурный день, переживаешь ощущение потусторонности…
Ветер — в лоб. Турбопаруса молчат. Стало быть, спущены… или убраны?.. Выключены. А то бы звенели, жужжали или гудели — в зависимости от настроения. Но сейчас слышны лишь залихватские посвисты напористых встречных шквалов. На всякий случай Жик время от времени всё же заглядывает в рубку: вдруг направление воздушного потока переменится хоть на несколько градусов – тогда уже можно экспериментировать. Увы!.. Любопытно, что, пока мы шли на юго-запад, ветер был юго-западным, а при смене курса на вест-зюйд-вест сразу же стал вест-зюйд-вестом… Кусто с театральной укоризной смотрит на монитор: ветер идеально встречный – идеальное невезение! Кажется, это обстоятельство, скорее, занимает его, даже забавляет, нежели сердит. Впереди ещё уйма времени для испытаний. Уверенный в конечном успехе, коммандан предвкушает будущие победы… И держится молодцевато.
Дюжина улыбок
Насвистывая марш, Жик уходит к себе в каюту и возвращается оттуда с новомодным фотоаппаратом той эпохи Polaroid, делающим моментальные снимки. Одного за другим Кусто просит нас позировать: «Улыбка! Внимание! Снимаю!» Через минуту под мелодичное жужжание из фотокамеры появляется очередной персонаж. Запечатлев всех, коммандан и сам улыбается капитану… (Здесь надо бы сделать давно напрашивающееся пояснение. Commandant по-французски – командир в широком смысле, в том числе — командир военного корабля. Ну, а capitaine у французов – офицер, который командует ротой, эскадроном, батареей и… торговым судном. Так вот, командир корабля позирует капитану судна). Затем раскладывает двенадцать карточек в три ряда по четыре на обеденном столе в кают-компании. Склоняется над пёстрой мозаикой улыбок и – вжик, вжик – тиражирует коллективный портрет экипажа. Каждый получает свой экземпляр. И каждый испытывает нахлынувшее вдруг чувство единения. Мы — команда!.. Тонкий психологический ход и отличный подарок на память.
Все разом оживляются, острят, подшучивая над фотофизиономиями друг друга. Теплеют глаза. Воцаряется непосредственность. Окончательно переходим на «ты».
Сейчас нас на борту дюжина — счастливое число: командир Жак-Ив Кусто, его сын Жан-Мишель, капитан Бернар Деги, механик Жозеф Гийу, радист Ги Жуас, инженер-электрик Мишель Требоз, кинооператор Луи Презлен, ныряльщик и кок Бертран Сион, инженер-аэродинамик Бертран Шарье, информатик Дени Шальве, ученый-гидробиолог Ричард Морфи и ваш покорный слуга – спецкор Владимир Кривошеев.
Луи Презлен приносит в кают-компанию гитару. Напевает шлягеры из репертуара Джо Дассена. Подхватываю «Елисейские поля»: «Au soleil, sous la pluie à midi ou à minuit. Il y a tout ce que vous voulez aux Champs-Élysées…» Затем на два голоса мы исполняем «Подмосковные вечера». Жик подпевает. Аплодирует и замечает, что неплохо бы сложить гимн «Алкионы». У «Калипсо» он есть. Его написал Джон Денвер, американский бард, фолк-музыкант и экологист, горячий поклонник Кусто. Жик берёт несколько нот и ограничивается этим, сомневаясь в своих вокальных способностях. Немного смущённо смеётся и, прежде чем удалиться, бросает в деланно приказном тоне:
— Всем задание – сочинить гимн «Алкионы»!
Постепенно компания распадается.
Жо Гийу, надев наушники от шума, надолго ныряет в машинное отделение.
Капитан Деги бродит по кораблю хмурой тенью – инспектирует и инвентаризует хозяйство.
Дик Морфи погружается в учебник французского, Бертран Сион – в поваренную книгу «1000 recettes de cuisine française» — «1000 рецептов французской кухни».
Аккуратист Луи Презлен нежно протирает кинокамеру и приводит в порядок прочее киношное снаряжение…
Мишель Требоз с очень важным видом колдует в своём отсеке. Выдвигает и задвигает блоки аппаратуры. Сортирует сопротивления, конденсаторы, транзисторы и другие тогда ещё актуальные проволочки. Раскладывает их по ящичкам. Что-то паяет. И между делом отхлёбывает пиво из банки. Это его любимое занятие…
Побледневший Дени Шальве, удручённо вздохнув, с безотрадным видом отправляется в койку. Его укачивает, и, поглощая бонин, он проводит в лежачем положении почти всё свободное время.
Аэродинамику Бертрану Шарье тоже не по нутру эта качка. Острые черты его лица ещё более заострились. Однако Бертран мужественно борется с недомоганием при помощи интеллектуальной трудотерапии. Он склоняется над простынёй со столбцами цифр и углубляется в анализ. Плавание только началось, а у Бертрана уже целый ворох скрученной в рулоны информации о работе турбопарусов. Кстати, Шарье — один из создателей нового ветрила наряду с Кусто и Малаваром. У них на троих совместный патент № US4630997 на «устройство, создающее силу посредством использования движущейся жидкости или газа». Вот как!.. Правда, надпись на турбопарусах гласит «Система Пешине — Кусто». По мнению Жо Гийу, это совершенно несправедливо. Однажды, когда мы уже хорошо знали друг друга, он подвёл меня к турбопарусу, указал на надпись, прочитал её вслух и риторически вопросил: «А где Малавар…?» Я пожал плечами: «Там же, где Шарье…». И выразил предположение, что это рекламный ход в угоду алюминиевому спонсору… Ничего личного… К тому же, на всех места не хватит. Такое объяснение немного умиротворило борца за справедливость… Это чувство у Жо обострённое. Штрих к портрету…
Послонявшись челноком по кораблю, бросаю якорь в кают-компании. Составляю очередную информацию и договариваюсь с Кусто о небольшом интервью во время сеанса связи с Москвой.
До эфира — полтора часа, напоминает Ги Жуас. Он только что обменялся телексами с авеню Ваграм и передаёт нам общие приветы-поцелуи и личные послания из Парижа. Потом прикрепляет на видном месте присланные по телексу шаржи на «Алкиону». «Алкиона»-утюг с паром. «Алкиона»-пароход с дымками. «Алкиона»-ракетоносец с дорическими ракетами-колоннами. «Алкиона» с развешанным между турбопарусами бельём… Рука Жана Эффеля… в исполнении Анн-Мари или Патриции – девушек из парижского офиса… Мне от них тёплые напутствия и обещание награды…
Выполнив миссию почтальона, Ги приглашает меня на перекур.
Драма на воде
Выбираемся на волю. Погода сносная. Облачно с прояснениями. Размеренная приятная качка. 4 балла, не больше. Видимо, буйный гасконец решил выказать нам обходительность на прощание… Мы уже совсем близко к острому локотку Испании – и скоро покинем Гасконский/Бискайский залив. Впереди – океан. Швыряю окурок за борт. И тут же сожалею о содеянном. Больше не буду… Беру бинокль и изучаю горизонт. В поле зрения попадает Жан-Мишель. Ссутулившись, он сидит на поручнях на носу «Алкионы». Его чёрная с сединой шевелюра взлохмачена ветром. Похож на пирата, оседлавшего бушприт. Даже со спины, по напряжённой позе, видно, что Кусто-сын пристально смотрит вдаль, словно силится что-то разглядеть. Этому занятию он предаётся довольно часто. О чём думает Жан-Миш (так зовёт его отец), что хочет увидеть в бесконечной синеве?.. Как будто почувствовав мой немой вопрос, Жан-Мишель поворачивается чуть в профиль, косится назад. Лицо почти скрыто густой всклокоченной бородой и разметавшимися прядями волос. Во всём его облике – безысходная озабоченность. Кажется, между отцом и сыном есть некая недоговоренность…
Архитектор по образованию, Жан-Мишель долгое время держался несколько в стороне от кипучей деятельности отца. Он спокойно уступил должность старшего помощника младшему брату Филиппу. Тот заслуживал её по всем статьям. Прирождённый мореплаватель и искатель приключений, Филипп сочетал в себе качества незаурядного исследователя и дерзкого первопроходца былых времён. Превосходный оператор и пилот, он обогатил фильмы Кусто замечательными кадрами, снятыми с птичьего полёта. В отличие от отца, Филипп обожал опасность, риск. Он был отважен до бесшабашности: мог прокатиться на ките, поиграть с огромной акулой, «позагорать» на лежбище в стаде моржей или котиков. А ушёл из жизни как-то странно… Это случилось 28 июня 1979 года в Португалии на реке Тежу (или Тахо по-испански). При посадке гидроплана «Каталина» на воду нос летающей лодки внезапно нырнул… Фюзеляж разломился. Мотор со стороны Филиппа, управлявшего машиной, пробил кабину. Все находившиеся на борту остались целы и невредимы. Не досчитались только пилота… Как мне рассказывали, он исчез бесследно… его тело, несмотря на многодневные поиски лучших аквалангистов, так и не удалось найти… Легенда или быль? Вопрос деликатный. Допытываться у близких грешно. А со слов окружающих – туманно и уклончиво…
После загадочного исчезновения Филиппа, которого многие почитали наследником духа Кусто и прочили ему в преемники, Жан-Мишель с готовностью отозвался на призыв убитого горем отца занять место старшего помощника. Он решал хлопотные финансовые, хозяйственные и административные вопросы. Но не только. Жан-Миш энергично подключился к исследовательской работе и киносъёмкам. Вместе капитан и старпом сделали ещё шесть десятков серий «Одиссеи». Их совместные ленты имели большой успех. Однако какой-то червячок подтачивал отношения отца и сына. Тогда я был в полном неведении о секрете червоточины. А позже ещё раз убедился в правоте французской пословицы – ищите женщину! За девять лет до описываемых событий у Кусто случилась новая любовь: в его жизнь вошла или, лучше, влетела тридцатилетняя бортпроводница «Эр Франс» Франсин Трипле. К 1985 году у них уже было двое детей – дочь Диана и сын Пьер-Ив – сводные сестра и брат Жана-Мишеля. Получается, Жик жил на две семьи. Отсюда, вероятно, и слухи о том, что незадолго до смерти Кусто принял ислам…
Надо думать, сложившаяся коллизия удручала Жана-Мишеля. Как правило, в подобных историях сыновья принимают сторону матери и досадуют на отцов. Помимо этого и в связи с этим, Жан-Мишель был озабочен будущим семейного дела и предлагал свои варианты его продолжения. Время показало, что обеспокоенность старшего сына принципиальными вопросами преемственности не была беспочвенной… Впрочем, не мне судить.
Решительно встряхнув головой, Жан-Мишель выходит из задумчивости. Легко поднимается с поручней и вразвалочку шагает к корме, приветственно помахивая рукой хлопочущему в рубке Жику. Тот с улыбкой отвечает ему тем же жестом. Теплота в их отношениях очевидна. Но иногда они накаляются. Причина — рабочие разногласия, которые вспыхивают из-за того, что у сына более практический склад ума…
Пренебрегая небольшим отвесным трапом, Жан-Миш по-птичьи спрыгивает с палубы на капитанский мостик… Подозреваю, вы удивлены столь странному перемещению в пространстве. Казалось бы, на капитанский мостик надо подниматься, а не наоборот. Но такова уж особенность телосложения «Алкионы». Её задняя часть на метр с четвертью ниже основной палубы. Здесь находится небольшая открытая площадка со вторым штурвалом, которая примыкает к рубке и служит капитанским мостиком. Подобные закутки на парусных яхтах называются кокпитами. Напротив рулевого колеса, защищённого ветровым стеклом, — удобная скамья на двоих. Я и Ги Жуас время от времени используем её для перекуров. В этом уютном гнёздышке не дует. Вот и сейчас мы мирно попыхиваем сигаретами в партере кокпита и с любопытством наблюдаем за трюкачеством Жана-Мишеля на авансцене. Выполнив соскок, он приседает и, резко выпрямившись, делает ложный выпад правой рукой в направлении добродушного шарообразного живота радиста, обтянутого белой майкой. Расторопного и плутоватого Жуаса трудно огорошить таким фортелем. Он и сам из буффонады. Подыгрывая партнёру, Ги тут же сгибается пополам и уходит в глухую защиту. Затем, углубляясь в образ, корчит шутовскую страдальческую гримасу, смахивает со щеки условную слезу и, как бы в большой обиде, удаляется в рубку. Через секунду Жуас выглядывает из-за «кулис» с выражением детской укоризны на лице и, покручивая пальцем у виска, покидает подмостки окончательно, так и не выйдя из роли. Традиции уличного театра по-прежнему сильны во Франции. В океане они приобретают особый колорит…
Как я подметил позже, описанным выше «приёмом» Жан-Мишель выражает свою приязнь и дружеское расположение. Поэтому, получив как-то такой же «удар», я был весьма польщён и с удовольствием дал сдачи.
Мальчишество в Жан-Мише довольно естественно уживается с высшей степенью серьёзности и деловитости. Причём переход из одного состояния в другое мгновенен и непредсказуем.
Издержки связи
Смотрю на часы – пора связываться с Москвой. Ги уже поджидает меня у радиостанции. Вызываем спутник. Есть спутник. Набираем код 007… (с подачи Жуаса он стал моим кодовым прозвищем — Корреспондент 007). Пошёл вызов. Одесса откликается напевным женским голосом. Во избежание недоразумений ещё раз объясняю, кто я и зачем. Мне любезно сообщают, что вся Одесса уже в курсе и уважает моряка… На этой приятной ноте в милую беседу неожиданно вклинивается бесполый замороженный голос контролирующей организации:
— Кто будет оплачивать разговор? – строго вопрошает он.
Я обескуражен. Не знаю, что и ответить. Определённой договорённости на этот счёт не было. С одной стороны, я – гость Кусто и член его экипажа, с другой – корреспондент Московского радио, подданный великой державы и её представитель… Появляется Жик. Передаю вопрос ему. Он утвердительно кивает: «Платим мы!»
-Фонд Кусто, — отвечаю голосу.
-Хорошо. Говорите, пожалуйста, – оттаивает голос.
Растерявшаяся от создавшейся неловкости телефонистка переспрашивает номер и вызывает Москву. Москва не торопится отвечать. Подбадриваю себя и мою связную припевом: «Я вам не скажу за всю Одессу…» Та оценивает иронию и смеётся. Наконец на коммутаторе в корсети снимают трубку. Кто, да что, да откуда, да зачем? — недоумённые вопросы. А ведь перед отъездом я позаботился о том, чтобы соответствующее руководство было поставлено в известность и отдало необходимые распоряжения… Не сработало. Объясняю, что я корреспондент французской редакции, звоню из Атлантического океана, с борта корабля. Сначала меня не понимают, переспрашивают, затем звучит изумлённый возглас с мечтательным вздохом на конце. Прошу соединить меня со стенографисткой. Повторяю объяснения. После аналогичной реакции диктую информацию. Покончив с этим, умоляю поскорее дать оператора для записи интервью Кусто. Возникает заминка, в ходе которой сначала ищут оператора, затем свободную аппаратную, потом ключи от аппаратной, посылают за плёнкой, отлаживают аппаратуру. Минуты летят, валюта капает… Жик терпеливо ждёт. Я сокрушаюсь в крайних выражениях (про себя) и молюсь в душе. Какой конфуз! Наконец, к записи всё готово. После короткого вопроса передаю трубку Кусто:
— Алло, алло! Москва! Привет с борта «Алкионы»! У нас всё в порядке. Мы успели подружиться. Настроение отличное.
Жик вкратце излагает цели экспедиции, рассказывает об «Алкионе», упоминает о нескольких бутылочках бордо, две из которых мы уже откупорили и осушили …
Между тем Кусто и, главное, мне невдомёк, что в СССР в эти дни готовится к обнародованию Указ о борьбе с пьянством… а уже через два дня начнётся самый крутой этап антиалкогольной кампании, когда даже упоминание о спиртном будет чревато крайними последствиями… Полетят головы. Подломятся ножки кресел. Рухнет экономика.
Кушать подано…
14 мая 1985 года… Московское время – 21:00. Мы живём пока по парижским часам – 19:00.
— За стол! – зычно призывает Бертран Сион.
Тянемся в кают-компанию (замечу для колорита, по-французски это помещение на корабле называется carré — каре, что означает квадрат). Кусто уже восседает во главе стола. Сияя улыбкой, Жик приветствует явление экипажа виртуозной барабанной партией, звонкой и мелодичной… Он выстукивает её на тарелке ножом и вилкой. Причём делает это мастерски. Как я понял, в раннем отрочестве Кусто какое-то время учился в военизированной школе (вероятно, что-то похожее на наши суворовские и нахимовские училища). Об этом мне рассказал киносюжет, сделанный, надо полагать, по инициативе его родителей. Жак-Ив заснят на плацу в мундирчике и форменной фуражке. Тоненький, пучеглазый, длинношеий, он похож на галльского петушка — символ Франции. Горделиво приосанившись и слегка конфузясь, маленький Жик искоса поглядывает в объектив кинокамеры с лукавым вызовом. Капитан Кусто узнаваем в этом отроке. И, наоборот, в капитане Кусто угадывается тот отрок. Те же непосредственность, задор, обаяние… и ритмичность отменного барабанщика.
Жик прогоняет с лица улыбку, откладывает «барабанные палочки» и переходит на деловую тональность:
— Сообщение для всех!
Этими словами он открывает каждую трапезу. После паузы вескости следует информация о наиболее важных событиях и ближайших задачах. Вслед за Кусто с краткими сообщениями или замечаниями выступает кто-нибудь из специалистов. Постепенно летучка переходит в обычную застольную беседу. Подливаем друг другу столового красного, без которого французы не мыслят себе нормального приёма пищи.
— А что под вино? — спросит читатель. — Чем питалась команда в океане?..
Возможно, я разочарую кого-то, но морепродукты в нашем рационе не преобладали. Мы не добывали пищу ни с помощью невода, ни с помощью удочек… У нас их вовсе не было. Почему-то этот недочёт существенно умалял романтическую сторону предприятия в понимании многих женщин, расспрашивавших меня о переходе. А когда мечтательные особы узнавали о трёх холодильниках, овощехранилище и трюмах, забитых разнообразной снедью и всевозможными напитками, отблеск героического ореола вокруг экспедиции тускнел в их глазах существенно… Теряя очки, я, тем не менее, мужественно признавался, что мы ни в чём не нуждались, а наше повседневное меню было вполне обычным и состояло в основном из мясных и овощных блюд. На десерт – сыры и фрукты. Рыба тоже водилась, но была скорее деликатесом, чем повседневностью. Правда, Жо Гийу пытался восполнить рыбный дефицит, но не слишком усердно. Он попросту прикрепил к поручням на корме два длинных линя с крючками и синтетическими рыбками-приманками. На них время от времени клевали чайки. А морские хищники обходили своим вниманием скачущие по волнам подделки… То ли скорость «Алкионы» была слишком велика, то ли обитатели вод были умнее чаек, то ли настоящей пищи было вдоволь… И всё же один раз мы поздравили Жо с долгожданным уловом. Но об этом – позже – в Бермудском треугольнике…
Вернёмся за стол. На нём всегда присутствовали свежие овощи, всяческая зелень и, как я уже обмолвился, красное вино, которое французы вливают даже в суп. Когда Кусто впервые посоветовал мне добавить бордо в потаж (potage) — овощную похлёбку – я напрягся: не розыгрыш ли? И только после того как Жик сам сдобрил суп вином и отправил первую ложку смеси в рот, последовал его примеру. Оригинально. Но, по мне, лучше, когда суп — отдельно, вино – отдельно… Терпкая виноградная живая ароматная хмельная влага просто необходима для сопровождения и усвоения калорийной и обильной галльской пищи. А надо вам заметить, Бертран Сион потчевал нас самыми что ни на есть сытными и питательными блюдами из «1000 рецептов французской кухни». Это была его настольная книга. Из неё он выуживал также торты, суфле, желе, муссы, мороженое, которыми баловал экипаж регулярно.
Тургеневский персонаж
Иван Сергеевич Тургенев, верно, признал бы в Бертране черты своего Герасима. Громоздкий, молчаливый, всегда взъерошенный и босой, с виду угрюмый и замкнутый, неизменно занятый каким-нибудь делом, Бертран Сион относится к той породе людей, грубоватая наружность которых скрывает хрупкое внутреннее устройство. А ещё Бертран из тех, кто не чурается любой простой работы. Он сноровист, многое умеет. Но хочет слыть докой во всём. И порой перебарщивает в своём простодушном, но не без доли амбициозности, стремлении быть максимально полезным. Такие типы, попадая впросак, нередко становятся объектом насмешек людей едких и жёстких. Капитан Деги, казалось, только и ждал оплошности или неловкости со стороны Сиона, чтобы высмеять его, уличив в несостоятельности. Возможно, морского волка раздражала излишняя самоуверенность молодого моряка. Но, пожалуй, более всего капитана задевала подчёркнутая независимость подчинённого. Это нарушало планы Деги: он торопливо добивался неформального лидерства. Однако в коллективе личностей, к которым, безусловно, относился и Бертран Сион, эта задача требовала ювелирных решений… А Деги исповедовал напористость.
Когда-то Бернар был капитаном дальнего плавания. Причём, как он мне однажды заявил, «сделал себя сам» — вышел в люди не с лучших стартовых позиций. Преуспев в своём ремесле и даже снискав известность в профессиональных кругах, Деги по какой-то, только ему ведомой, причине оставил службу и занялся журналистикой, точнее, одной из специфических её отраслей – маринистской. Он обосновался в журнале Les Voiles («Паруса»). Это издание примерно соответствует нашему «Катера и яхты». От капитанского прошлого у Бернара сохранилась привычка повелевать и некоторая надменность. Но Деги старается контролировать себя, особенно когда завоёвывает расположение кого-либо. И всё же в демократической атмосфере разношёрстной экспедиции, где каждый сам себе голова, где среди ветеранов-кустовцев Бернар был новичком — человеком со стороны — ему приходилось нелегко. И Деги порой делал неверные ходы. Словом, завоевать сердца и заслужить погоны неформального лидера капитану тогда так и не удалось. Но это вовсе не умаляет его профессиональных достоинств: он блестяще провёл «Алкиону» по маршруту, не раз показывая высший пилотаж.
Что касается меня, то я симпатизировал капитану Деги. Мне всегда были любопытны такие незаурядные, но незавершённые и противоречивые натуры. Их честолюбие небезосновательно, однако претензии нередко оказываются завышенными… Сознавая это, они в своих внешних проявлениях зачастую бывают высокомерными, насмешливыми, презрительными, ироничными, язвительными, раздражительными, излишне резкими… и, тем не менее, обладают неким терпким обаянием и интригующей притягательностью. При терпеливом продолжительном общении с ними открываешь скрытую в них строгую доброту и непустячную отзывчивость. Подобные люди, как правило, не бросают в трудную минуту. Спасут и от тюрьмы и от сумы. Вскоре мы подружились: я взял на себя роль подопечного, а Бернар – покровителя. Эти отношения были тем более естественны, что Кусто назначил Деги моим наставником в овладении началами морской грамоты. Несмотря на возникшую между нами позже прохладцу, я с теплом вспоминаю о Бернаре.
Кусто пригласил Деги в экспедицию как исключительно толкового судоводителя и навигатора по рекомендации неких весьма компетентных лиц, мнение которых дорогого стоит. А Бертран Сион сам предложил свои услуги команде Кусто несколькими годами ранее и уже хорошо показал себя во время плавания прототипа-предтечи «Алкионы» — «Ветряной мельницы». Ныряльщик и матрос, кок и официант, специалист по подводному снаряжению и его хранитель, Бертран пребывает во всех этих ипостасях одновременно. Его тяжёлые шаги поминутно сотрясают корабль – он то и дело меняет акценты своей деятельности.
В облике Сиона порой чудится и нечто от мифического циклопа. Но этот угловатый великан с широкими скулами, квадратным подбородком и хмурым взглядом прячет за внешней суровостью и видимой неуязвимостью нежное, легкоранимое, чувствительное сердце. Помню, как потупил Бертран увлажнившиеся глаза, когда мы зааплодировали наиболее удачному из его десертов, как он поспешно и надолго ушёл из каре, когда я вручил ему сувенирный вымпел Московского радио в качестве первого приза за кулинарное искусство. Казалось бы – чего особенного! Но, видно, Бертрана не слишком баловали вниманием и похвалой, в которых он безотчётно нуждается… как в детстве…
Привидение из машины
Расправившись с десертом, немного отяжелевшие поднимаемся из-за стола. Помогаем Сиону убрать посуду, но тот торопится всё сделать самостоятельно. В толчее между капитаном и стармехом возникает перепалка – идёт раздел сфер влияния. Оба в прошлом босы, знатоки своего дела, никогда прежде не бывшие в одной иерархической упряжке, Деги и Гийу уточняют границы зон ответственности на новом судне. Каждый понимает «Алкиону» по-своему, каждый гнёт свою линию. Жо справедливо считает судовую машину и прочие механизмы естественным ареалом механика и всячески противится вторжению в свой заповедник. Гийу болезненно воспринимает указания Деги, которые тот делает в чересчур наставительном тоне. «Я отвечаю за весь корабль и всё, что на нём», — резонно, но излишне подчеркнуто заявляет Бернар. Не найдя в кармане достойной реплики, Жо парирует замечание Деги возмущённо-насмешливым восклицанием «О-ля-ля!». Недовольные друг другом, капитан и стармех расходятся. Бурча и вращая покрасневшими глазами, Гийу хлопает дверью машинного отделения. Деги с достоинством удаляется в рубку. Там он открывает планшет с набором навигационных карт, расправляет лист от Испании до Азорских островов. Карта Бискайского залива скоро перекочует в архив.
14 мая. 23:00. Время парижское. Угадывается близость океана. Ощущение такое, будто привычные стены раздвигаются. Маячу то в рубке, то в кокпите – ловлю перемены. Погода ухудшается. Густо моросит. Волны наливаются мощью. «Алкиону» раскачивает всё сильнее. Вода захлёстывает палубу. Зябко. Спускаюсь во внутреннее помещение. По шаткому коридору добираюсь до кают-компании. Там пусто. Свет притушен. Вероятно, все уже спят. Кроме «вахтенного офицера» (так величает Кусто тех, кто удостоен права нести вахту в рубке). Пожалуй, я – единственная сова в экипаже. Присаживаюсь за раскладной столик в углу, набрасываю первые впечатления. Где-то далёко за полночь, когда я уже начинаю клевать носом и подумываю о заслуженном отдыхе, из коридора, согнувшись и прихрамывая, появляется Жозеф Гийу. Он плюхается на скамью у обеденного стола и, морщась, принимается растирать ногу.
— Судорога, — поясняет механик, сильно окая в соответствующем французском слове crampe. «Crompe»! — стонет он. Поэтому я не уверен, что правильно понял его, и переспрашиваю, нажимая на «а».
— Вот именно, — подтверждает Гийу, поправляясь, — crampe! Он бретонец – значит, возможны варианты произношения…
Фонетические упражнения немного отвлекли Жозефа. Механик не скрывает своего восхищения моим французским. Я польщён и доволен собой, потому что проштудировал перед поездкой всю французскую лексику, так или иначе связанную с морем и водой.
Сделав мне комплимент, Гийу возвращается к своей судороге и, усиленно массируя то бедро, то голень, причитает:
– О-ля-ля! Всю жизнь бедный Жо корячился и горбатился подле машин – вот и нажил эту проклятую штуку. Ночи не проходит, чтобы не скрутило. Вот дерьмо!
Немного погодя проклятия сменяются сопением. Как видно, судорога отпускает. Гийу встаёт. Потягивается. По-собачьи водит носом. Косится на меня. Припадая на больную ногу, направляется к дивану. Поднимает подушку и достаёт плитку шоколада из сиденья, которое служит хранилищем аварийного энзэ. Отламывает солидный кусок, остальное прячет обратно. Маленькими порциями, прищуриваясь и причмокивая, поглощает лакомство. Так едят вкусности дети. И я думаю о том, что мальчишкой сластёна Жо был обделён этим яством – да так истосковался по нему, что до сих пор не может утолить вкусовой голод детских лет, которые пришлись на годы войны…
Деликатно высказываю свою мысль.
Гийу кивает головой: «Ты прав, детство у меня было не то чтобы очень сладкое… Обожаю шоколад!»
Жо, как и многие в команде Кусто, выходец из небогатых слоёв. Родом он из Бретани. Эта историческая область Франции, занимающая полуостров на северо-западе страны, не относится к числу процветающих. Население – бретонцы – сплошь моряки да рыбаки — народ особый. Поговаривают, что они издревле на «ты» с магией. По крови бретонцы далеки от французов. Их пращурами были бритты, переселившиеся сюда давным-давно с юга Британии под натиском англосаксов. С тех незапамятных времён бретонцы сохраняют самобытную культуру предков и свой собственный язык – бретонский. Он относится к бриттской группе и имеет мало общего с французским, который для потомков бриттов – двоюродный. По этой причине у бретонца Гийу, даже на слух иностранца, ощутим характерный твёрдый акцент при произнесении воздушно-поцелуйных французских звуков. Жо родился и вырос в истинно бретонском патриархальном рыбачьем селенье. С детства привязался к простеньким судовым двигателям – и ещё в юном возрасте подался на флот в механики. Шаг за шагом поднялся до стармеха. Однако что-то не устраивало его в роли начальника. Может быть, Жо не любил повелевать…? Но, главное, его всегда тянуло обратно — вниз — в машинное отделение. И когда Кусто объявил конкурс на замещение вакансии механика «Алкионы», Жозеф Гийу тут же предложил свою кандидатуру.
По-моему, теперь он счастлив, хотя у него и обострился застарелый недуг.
Жо то и дело заглядывает к своим «лошадкам». Порой подолгу не покидает машинного отделения. Новые дизели требуют особого внимания и заботы. Время от времени, весь взмыленный и раскрасневшийся, Гийу внезапно возникает в дверях кают-компании или выскакивает из люка в носовой части «Алкионы». По-рыбьи смотрит на нас и, переведя дух, вновь исчезает в механическом чреве корабля. За эти неожиданные явления я дал ему прозвище «Fantôme de la machine» — «Привидение из машины». Прозвище понравилось Жо, и он охотно употребляет его, говоря о себе в третьем лице. В суматошные дни, когда всё в его хозяйстве поочередно выходит из строя, Гийу, по-фигаровски напевая «Фантом де ля машин – ля, Фантом де ля машин – иси», носится по судну и одну за другой устраняет неполадки.
Этой ночью, похоже, всё в порядке. Пора спать. Жо уходит первым. Я собираю свои бумаги и тоже отправляюсь в койку. В каюте безмятежно посапывают Бертран Сион, Дени Шальве и Дик Морфи. Наши апартаменты на четверых находятся в самом центре «Алкионы», у основания первого турбопаруса. Я и Сион занимаем нижние койки, Шальве и Морфи – верхние. Когда я начинаю укладываться, возникает жужжание. Его сменяет нарастающее гудение. Значит Жик на ногах. Выпил свой ночной бульон из пакетика, поднялся в рубку и поставил турбопаруса. Должно быть, мы немного изменили курс или ветер переменился… Над головой звонко гудит «аэродинамическая труба», под полом глухо шуршат гребные валы… Тем не менее, засыпаю мгновенно.
Фильм! Фильм! Фильм!
15 мая. Пробуждаюсь от пружинистых толчков, идущих снизу. Батутные подбрасывания дополняются перекатыванием с боку на бок. Потолок с квадратным глазом иллюминатора головокружительно раскачивается. С усилием встаю на ноги. Одеваюсь, поминутно шлёпаясь то на койку Бертрана, то на свою. Цепляюсь за верхние «этажи» Дени и Дика. Выбираюсь из каюты и пьяной походкой направляюсь по валкому коридору в рубку.
За штурвалом — Кусто. Бонжур, коммандан! На штурманском пульте – новая карта. Смотрю на пометки. Сегодня под утро миновали мыс Ортегаль. Мы – в океане. Салют!
Атлантика радушна. Какие объятия! Моё существо переполняют куражные мысли-чувства: мне определённо нравится шторм. Красиво и хмельно. Словно табун гигантских белогривых скакунов от горизонта до горизонта. В стремительной скачке волны перемахивают через борт. Палуба залита пеной. Лужи зеленоватой шипучки гуляют перед лобовыми стёклами рубки. На окнах, неуловимо для глаза, вращаются прозрачные диски центробежных дворников, обеспечивая два идеально прозрачных круга среди извивов струй и ряби брызг. Но в заоконной перспективе – ничего, кроме вздыбленных волн – слева по борту, справа по борту, прямо по курсу.
Луи Презлен, за отсутствием какой бы то ни было диковинки в море, решил поснимать для летописи нас. Он вдохновенно мизансценит – творчески расставляет собравшихся в рубке по точкам. Каждому обрисовывает в общих чертах его роль. На «съёмочной площадке» явный избыток «актёров». Но перебор не беспокоит Луи. «Это – кино», — успокаивает кинематографист. По его замыслу, капитан Деги должен пристально смотреть вдаль и одновременно контролировать действия экипажа. Мишелю Требозу поручается внимательно следить за показаниями всех приборов. Режиссёр усложняет сцену: усаживает за компьютер Дени Шальве, рядом с ним просит встать Бертрана Шарье, которому надлежит анализировать информацию о работе турбопарусов. Запланировано также появление Ги Жуасса с телексом для Кусто. В центре композиции у штурвала, разумеется, — Жик. По сценарию, коммандан проводит эксперименты с турбопарусами, отдаёт команды и делает пояснения. Справа от Кусто Луи ставит меня в двойной роли вдумчивого любознательного корреспондента и прилежного вахтенного-ученика…
Дик Морфи в сценке не участвует. Он сам готовится снимать действо на фотоплёнку, забившись в угол переполненной до отказа рубки.
«Кино есть кино», — извиняющимся тоном произносит Луи и взбирается с кинокамерой на штурманский пульт. Ему приходится нелегко – «Алкиону» трясёт, подбрасывает и кренит на оба борта попеременно. Кликнули Бертрана Сиона для поддержки и опоры. Наконец съёмка начинается. Стрекочет кинокамера. Скорострельно щёлкает фотоаппарат. Кусто манипулирует тумблерами, рычагами и штурвалом, по ходу дела комментируя свои действия. Я с сосредоточенным видом наблюдаю за манипуляциями Кусто. Требоз, скрестив руки на груди, созерцает подмигивание лампочек и колебание стрелок. Бертрану Шарье и Дени Шальве плохо, но они тоже вовсю играют, изображая поглощение и переваривание потока информации. Деги прощупывает глазами горизонт. По знаку Луи, появляется Жуас с депешей, вручает её Кусто. Теперь в рубке почти весь экипаж. Отсутствует Жан-Мишель — он даёт по телефону интервью марсельскому журналисту. Нет и стармеха. Бедный Жо так намаялся сегодня, что ему не до кино. Под утро залило машинное отделение, а заодно и кают-компанию. Несколько часов Гийу разбирался с водой — откачивал её помпой и пылесосом, устанавливал и устранял причину течи. «Для нового корабля и новой машины – это нормально», — успокаивает Жо насторожившихся новичков.
После третьего или четвёртого дубля Луи добивается желаемого и слезает со спины Сиона. «Всем – спасибо!»
Справедливости ради замечу, что, как в каждой шутке есть доля шутки, так и в каждом документальном кино есть доля кино, а остальная значительная часть — запечатлённая реальность. В отснятом эпизоде «Алкиона» действительно шла на турбопарусах, управляемая капитаном Кусто. Шарье и Шальве на самом деле анализировали поступающую информацию о смешанной тяге… Ну, а остальные персонажи тоже присутствовали в кадре не без пользы для эксперимента в целом, каждый в своём роде и в меру своей доли…
Войны не будет
Съёмочный день завершён. Пирамида рассыпается. Кто куда, а Дени Шальве – в койку. Ему худо. Дени самый юный участник экспедиции, и его страдальческий вид вызывает живое сочувствие. Кажется, Шальве без особого восторга относится к своему приключению. Океан – не его стихия. К тому же эта морская болезнь… Лежа в койке, Дени мечтает об отпуске в уютном провансальском городке, откуда он родом, и с тихой улыбкой рассказывает мне о маленьких радостях безмятежного отдыха в провинции.
Приглашаю Шальве подкрепиться. Но тот даже слышать не хочет о пище. А я, припозднившись с её первым приёмом, спешу на камбуз, чтобы организовать себе завтрак или le petit dejeuner («маленький завтрак»), как французы называют утреннюю трапезу. Пти дежёне на «Алкионе» – личное дело каждого: он приготавливается и поглощается в индивидуальном порядке. Для французов — это кофе, круассан и пара бутербродов с конфитюром или мёдом. Иногда – немного кукурузных хлопьев с молоком вдобавок. По отечественной традиции, заправляюсь основательнее. Тогда я ещё не перешёл на аристократичную овсянку — и во вред здоровью сооружаю плебейскую глазунью с копчёной колбаской, ветчиной, сыром и помидорами. Сдабриваю зеленью. Шипящее ароматное блюдо звучит настолько аппетитно, что вызывает интерес и одобрительные возгласы гурманов-французов. «Да ты кулинар! — восклицает Луи Презлен. Он хоть и француз, но многие годы живёт в США и тоже уважает плотный завтрак, который в обычае у американцев. Знаменитая яичница с беконом! Национальное утреннее лакомство… Гастрономические предпочтения роднят нас и с коренным американцем Диком Морфи. Впрочем, это не единственная причина взаимного расположения. Оба иностранцы среди французского большинства, мы быстро сходимся. Дик несколько слабее меня во французском (он только начал его изучать), но мы прекрасно понимаем друг друга. Морфи говорит, что это благодаря одним и тем же лингвистическим затруднениям. В ответ выражаю надежду, что, преодолев трудности, мы не утратим взаимопонимания…
Доктор Ричард Морфи – сотрудник американского отделения Фонда Кусто, самого крупного по числу членов. Гидробиолог и фотожурналист, снимающий на воде и под водой, он знает много интересного о мелких обитателях моря – это его специализация. Наш водяной Паганель охотно просвещает всех желающих, как только выловит что-нибудь любопытненькое.
Дик любезен и ровен со всеми, но не спешит вступать в приятельские отношения, сдержан. В этом он походит на английского аристократа, каким мы его себе представляем. Капитан Деги никак не может законтачить с Морфи в нужной ему степени, о чём, сокрушаясь, сообщает мне. Ему кажется, что он, вроде бы, подобрал ключи ко всем (Сион почему-то – не в счёт), а здесь вот – досадная заминка.
Меня же с Диком сближают особые отношения между нашими государствами. В 1985 году они были из рук вон плохи. Стальной скрежет!.. СССР и США – противоборствующие сверхдержавы, вероятные противники в вероятной войне. И мы любопытны друг другу – живой русский и живой американец. По мере общения проникаемся двусторонней симпатией и приходим к выводу: войны не будет.
Скептически поглядывая на мой старенький советский фотоаппарат «ФЭД-2» (Феликс Эдмундович Дзержинский, между прочим), Дик любезно предлагает мне услуги фотографа в любое время, когда я захочу запечатлеть что-либо интересное. С благодарностью принимаю его бескорыстное дружеское предложение. Но уже на следующий день Бернар Деги, случайно услышавший накануне наш разговор, выдаёт мне казённый корабельный «Никон», предостерегая от порчи и потопления. Обещаю хранить это чудо фототехники как зеницу ока и, сдержав слово, пользуюсь им до конца путешествия без потерь и увечий.
Бурная ночь
15 мая. 19:00. Время парижское.
— За стол! — гремит Бертран Сион. Его рокочущий клик соответствует метеообстановке. Океан разыгрался не на шутку. Мощные удары сотрясают корабль. «Алкиона» скрипит и заваливается, как на ухабах. Стены коридоров грубо толкаются. Раскачивающийся пол то проваливается под ногами, то сгибает их в коленях. Приходится передвигаться оригинальным комбинированным способом: несколько шагов на цыпочках, несколько – на корточках. В каре оживлённо. Звенит посуда. С книжных полок десантируются книги. Волны бомбардируют крышу-палубу, дробно стучат «осколками» по иллюминаторам. Под грохот и звон садимся за стол. Приборы повинуются плохо. Мы вынуждены ловчить и хитрить, чтобы попасть вилкой в цель. Эта борьба с вышедшими из повиновения предметами и вёрткими кусками пищи вызывает всеобщее веселье. Даже лишённые аппетита страдальцы мученически улыбаются, с радостью позволяя своим тарелкам свободно путешествовать по столу.
За ужином, пытаясь приноровиться к ритму качки, подмечаю, что волны по-разному обращаются с нашим судном. Одни стремительно возносят его и резко бросают. Лишённая опоры, «Алкиона» попросту падает и ударяется о воду днищем. А потом долго выбирается из глубокой ямы. Другие волны упруго несут её по американским русским горкам вверх-вниз, вверх-вниз. Третьи плавно поднимают корабль на вершину по крутому, но ровному склону, задерживают на несколько мгновений в высшей точке и бесцеремонно спускают вниз, как по лестнице, заставляя содрогаться всем телом. Жик просвещает, что характер этих посейдоновых эскапад зависит от формы волны и её гребня. Своё объяснение он иллюстрирует рисунками в воздухе. Имеющий ум и воображение легко воспроизведёт их. Вот вам задачка на досуге…
В сообщении для всех Кусто предупреждает о возможном временном изменении курса. Если шторм не прекратится – надо выбираться из непогоды. Ни к чему подвергать «Алкиону» чрезмерным испытаниям в самом начале пути. Впереди – кругосветное плавание. А в атлантическом переходе главное – доказать эффективность турбопарусов и продемонстрировать преимущества турбопарусника. Нет смысла рисковать. Дочь Эола должна прибыть в Новый Свет во всей красе. Кроме того, Жик хочет проверить, как пережили новые ветрила первую приличную трёпку.
Буря и не думает утихать. Напротив – усиливается. Взлёты и падения становятся более затяжными, но не менее стремительными. В особенно захватывающие моменты у нас невольно вырывается хоровое «О-о-о-о!». У одних это междометие восторга, у других – уважения, у третьих – жути. Но, вопреки разным эмоциональным окраскам, восклицательное чувство объединяет нас. Никто не спешит покидать кают-компанию. Здесь в этот бурный вечер по-особому тепло и уютно.
После полуночи, несмотря на продолжающееся буйство стихии, отваживаюсь выглянуть на палубу. Испытываю сильные ощущения. Ищу сравнения. Например… Вообразите, что ночной порой, в бурю, вы вздумали покататься в парке на больших лодочных качелях… Похоже. Только океанский аттракцион ещё круче. Наша гондола возносится и ниспровергается титанической силой. От шквалистого ветра перехватывает дыхание. По лицу хлещут жёсткие дождевые струи. По бортам наотмашь бьют тяжелые волны. Гулкие удары. Дребезжащие содрогания. Уханья. Стоны. Темень. Лишь тусклые огни турбопарусника слабо освещают небольшое пространство вокруг. Дальше – мрак. Мрак одушевлённый, исполненный неистовой энергии. Представьте теперь, каково было мореплавателям былых веков в такие ночи на пути в неизвестность. Драккары викингов, каравеллы испанцев и португальцев… Изящная «Алкиона» куда солиднее и комфортабельнее утлых лодок норманнов, во сто крат надёжнее миниатюрных каравелл… Но и на её борту жутковато штормовой ночью в море Мрака, как называли Атлантический океан во времена Колумба.
Вспоминаю, что каравеллы, на которых он отправился открывать дорогу в Индию, а приплыл в Новый Свет, носили имена «Пинта», «Нинья» и «Гальега». Всё это были прозвища широко известных тогда портовых девиц лёгкого поведения: Крапинка, Девочка и Галисийка. В противоположность им «Алкиона» по легенде — верная супруга, хоть и дочь бога ветров. Убаюканный сознанием нашего нравственного превосходства, с лёгким сердцем отправляюсь спать и плавно погружаюсь в сон… Да,.. а Колумба спасло то, что перед отплытием он догадался переименовать «Гальегу» в «Санта-Марию» из соображений достоинства…
Аве Мария!
Под Шуберта океан исподволь умиротворяется…
(Продолжение следует)
На фото 1 — Ла-Рошель. 13 мая 1985 года. Команда «Алкионы», Жак-Ив Кусто и изобретатель турбопаруса Люсьен Малавар перед атлантическим переходом за несколько минут до отплытия. Слева от Ж.-И. Кусто Владимир Кривошеев.
На фото 2 — Луи Презлен, Дик Мёрфи, Жак-Ив Кусто, Жан-Мишель Кусто, Бертран Шарье, Бертран Сион, Бернар Деги, Дени Шальве, Ги Жуас, Мишель Требоз, Жозеф Гийу, Владимир Кривошеев.