В темной роще глухой
Партизан молодой
Притаился в засаде с отрядом.
Под осенним дождем
Мы врага подождем
Рассчитаться с фашистами надо.
Ни сестра, ни жена
Нас не ждет у окна,
Мать родная на стол не накроет.
Наши семьи ушли,
Наши хаты сожгли,
И лишь ветер в развалинах воет…
Начало этой истории произошло весной 1942 года в тихом и глухом уголке белорусского Полесья.
По лесной дороге шли два человека: мужчина средних лет и маленькая девочка с косичками лет пяти. Места эти были далеки от центральных дорог, проезжих путей и казалось, что война с Германией нисколько не коснулась их.
Вот только в самом начале войны жена этого мужчины и мама девочки Олеси не вернулась из города Минска на их глухой хутор. Что с ней произошло они не знали, как не знала это и ее мама, живущая с ними на хуторе.
Война не дошла еще до них, не коснулась их затерянного в Полесье хутора.
И вот сегодня – в этот теплый весенний день маленькая Олеся попросила своего отца: — Папа, папочка, пойдем в лес за цветами! Пойдем, папочка, ведь мама так их любит… пойдем!
Он не мог отказать дочке, которую очень любил, как и любил ее маму. Память унесла его в то, совсем еще не далекое время, когда все они были счастливы вместе. Он видел лесную поляну, светлую и яркую от только-только начавшей цвести купальницы, слышал веселый, звонкий и беззаботный смех дочки, и, будто наяву, ощущал ладонью своей руки нежное, спокойно струящиеся тепло ее ладони. Все это видел он снова, увлекшись своими воспоминаниями своего прошлого так — как будто это было именно сейчас, здесь до самого того момента, пока не услышал резкий звук треска мотоциклетного мотора, который вернул его обратно в окружающую его действительность.
Лесная дорога, по которой они шли вела вверх на пригорок, а вправо от нее, перед самой горкой подъема, среди деревьев уже проглядывались желтые цветы, ярким сплошным ковром усыпавшие лесную поляну.
Что-то недоброе шевельнулось в самой сердцевине души его, когда он услышал этот резкий шум мотоциклетного мотора.
Дочка его – Леся побежала уже в сторону поляну, приподняв подол своего длинного темно-синего платьица. Дочка нисколько не обращала своего внимания на этот незнакомый треск мотоциклетного мотора, мысленно девочка уже была там – на поляне, где они прошлой весной были все вместе – вместе с ее мамой. Она бежал очень быстро, как только может бежать пятилетний ребенок, проворно перепрыгивая через небольшие ветки валежника, паря над землей очень легко, словно бабочка.
Звук мотора приближался все ближе и ближе, и Он, остановившись на дороге, смотрел на пригорок, пока там не появился мотоцикл с коляской, остановившись на самом верху.
Это были немцы – худой длинный за рулем и жирный рыжий пьяный фельдфебель за пулеметом в коляске. Наверно они заблудились в лесу, свернув не на ту дорогу и теперь, хлебнув шнапса для храбрости, плутали по лесу, пытаясь выбраться в нужном им направлении.
Встретившись взглядами, они смотрели друг на друга- немцы сверху на него, а он наверх. Он впервые в жизни встретил фашистов… живя на хуторе, ему казалось, что война обойдет стороной их дом.
Немце же думали иначе… это были настоящие псы войны, те – чьим ремеслом была сама война, те – кто нес в мирную жизнь смерть, страдания, боль и разрушения. И они точно знали это и считали себя правыми…. считали, что они вправе разрушать города и жечь деревни, убивать всех тех, кто, по их мнению, был не достоин жизни на этой Земле.
Так они стояли и смотрели молча друг на друга, пока Олеся не прокричала своим звонким голосом с поляны: — Папа! Папочка, быстрее иди ко мне на поляну! Здесь столько много цветов… смотри какие они яркие, яркие, как огоньки!
Толстый пьяный фельдфебель вздрогнул и, не осознавая того, что это был всего лишь детский крик, резко выстрелил из пулемета очередью в сторону девочки.
Ребенок – его дочка, замерла на месте, не понимая отчего рядом с ней падают ветки с деревьев. Он закричал, что есть силы: -Леся! Леся, беги в лес! Беги! Это был крик души самого человека, как будто он силой своего голоса хотел отнести дочку на безопасное расстояние.
Хотел… но не смог…
Он видел, крича дочке… видел, как в замедленном кино то, как пуля новой пулемётной очереди, отрекошетив от замшелого векового ствола дерева, сбивает маленькое тело ребенка с ног… видел, что девочка упала и лежит в нелепой, неестественной позе, не двигаясь уже и не подавая никаких признаков жизни.
Все это видел он отчётливо и ясно, но разум его отказывался воспринимать ТО страшное, ЧТО произошло.
С огромным усилием он перевел свой взгляд на фашистов. Он стоял молча, сжав кулаки рук, в полном безмолвии и воцарившейся гнетущей тишине леса только взгляд его наполнен был одним немым вопросом: — ЗА ЧТО? ЗА ЧТО РЕБЕНКА?!!!
И этот безмолвный смысл его немого вопроса был настолько доходчив и понятен, что длинный худой немец Ганс не выдержал его взгляда и опустил голову, глядя в землю. И только жирный пьяный фельдфебель Макс продолжал смотреть на него бессмысленно-отупляющим взглядом животного. Не человека, а именно животного абсолютно не понимающего и не осознающего то, что он только что сейчас совершил.
Длинный немец Ганс вышел из оцепенения и, быстро развернувшись на пригорке, помчал мотоцикл по дороге в обратном направлении, убегая от этого страшного зрелища…Может быть в нем еще осталось крупица человеческого, в отличие от его напарника Макса… и это крупица человеческой совести причиняла невыносимую пытку его душе, заставляя как можно быстрее покинуть место преступления, которому Ганс стал, хоть и не по собственному выбору, но преступным соучастником.
Мужчина некоторое время стоял на дороге, глядя в сторону умчавшегося фашистского мотоцикла и, затем повернувшись, пошел в сторону поляны. Он шел к поляне, к телу своей дочки так, как будто он шел к своей собственной смерти. Встав пред безжизненным телом на колени, он увидел, что жизнь уже покинула его. Не желая верить в это, он еще долгое время молча стоял над телом, не смея прикоснуться к нему. Ему казалось, что дочка его Олеся просто спит… спит, как и раньше, когда, любуясь ею спящей утрами, он начинал будить ее нежно по-отцовски целуя и тихо шепча ей: -Просыпайтесь, глазки! Просыпайтесь, ушки! Просыпайтесь, щечки! И в этом его оцепенение и нежелании принимать произошедшее было некое безумие, временное помутнение рассудка, отказывающегося воспринимать смерть от захлестнувшей его боли безвозвратной утраты.
Через какое-то время он пришёл в себя и, взяв безжизненное тело дочки на руки, пошел через лес в сторону хутора. Он шел в сторону дома и с каждым шагом приближаясь, ему становилось идти все тяжелее и тяжелее. Он думал о том, что он не сможет найти слов, чтобы объяснить своей теще, что не смог уберечь ее внучку… не смог предвидеть такое и уберечь Олесю… он шел домой, очумев от горя.
Дойдя до хутора, он вошел в хату и положил тело Олеси прямо на стол, стоящий посередине горницы. Бабушка от увиденного просто осела на пол. Пожилая женщина не зарыдала в голос… нет, она плакала молча без рыданий.
Он повернулся и молча вышел из хаты, ничего не сказав. Пошел в сарай и начал делать то, что необходимо было делать именно сейчас… начал строгать гроб дочке. Он очень старался строгая доски рубанком, тщательно подгонял детали небольшого по размерам гроба… зная то, что в последний раз в жизни он старается для своей дочки, для Олеси.
Закончив уже затемно, он вошел в хату и сел на лавку рядом с бабушкой. Впереди у них… у них двоих была целая ночь… ночь воспоминаний прошедшего уже, так внезапно оборвавшегося простого человеческого счастья… целая ночь воспоминаний…
Он смотрел на тело дочки Олеси, одетая бабушкой в простое красивое белорусское платьице, на ее косички и на ее безмятежное, по -детски чистое и невинное выражение будто бы спящего лица, вспоминая свои общие картинки Лесиного детства такой недолгой совместной их жизни… всю долгую долгую ночь.
Рано утром он выкопал могилу на пригорке над хутором возле совсем молодого деревца. Затем, он долго стоял рядом с тещей над гробом с телом, не в силах оторваться и закрыть крышку, навеки прощаясь с Олесей. Теща тронула его за плечо, и они закрыли гроб крышкой, затем заколотив крышку гвоздями опустили в могилу, засыпав свежей землей и соорудив небольшой аккуратный холмик. Бабушка украсила могилу внучки цветами, и они пошли в хату.
Помянув ушедшую в иной мир душу по белорусскому обычаю, он встал из-за стола и взяв свою старую берданку, обернулся к женщине и сказал ей: — Мама! Вы знаете, как я люблю Олесю… как мы любили ее… знаете, что я люблю и Вашу дочь… я… Я думал, что война пройдет стороной и… и не коснётся ни нас, ни нашей Олеси… но, вижу теперь, что это не так… я ухожу…
— Куда ты пойдешь, Никола? – спросила женщина.
— В лес, мама… в лес… пойду искать партизан. Я должен быть с ними… я должен остановить это безумие, остановить фашистов… не о мести я думаю, мама… хотя и это есть тоже во мне… но, я считаю, что должен и я теперь… должен остановить тех, кто в безумии своем считает, что имеет право убивать… убивать других людей и ни в чем не повинных детей… наших детей… так что, мама, не знаю я – свидимся мы еще или нет… если, если Таня вернется… если случится так, передайте ей, что я люблю ее… и то, что я отомщу за Олесю. Прощайте, мама!
— Прощай, Никола… прощай, сынок! – женщина обняла его, перекрестила и поцеловала в лоб и он, обняв на прощанье тещу, повернувшись вышел из хаты.
Никола нашел партизанский отряд в родном белорусском Полесье и больше года до начала осени 1943 года он, освоив взрывное дело, достойно воевал плечом к плечу со своими боевыми товарищами до того самого момента, когда он ценою своей собственной жизни подорвал эшелон с немецкой боевой техникой недалеко от Минска.
Не было в тот раз могилы его телу… душа же его, освободившись, понеслась без промедления в ту самую высь, где ждали его души его дочки Олеси и жены Тани, замученной в фашистском концлагере.
А что же касается других негероев той Великой войны… Ганс утонул в лесном болоте при отступлении немецко-фашистских войск, унеся с собой в болотную топь семейную фотографию двух своих маленьких дочек и жены, которая без всякого угрызения совести ублажала офицеров штаба вермахта, расквартированных в его родном Дрездене. Макс же… толстый фельдфебель Макс прожил достаточно долго. Вернувшись с войны в свой Гамбург, он честно трудился долгие годы, восстанавливая свою Германию. Но неизменно каждый пятничный вечер он шел в пивную после работы и напивался, не в силах забыть то, что произошло ранней весной 1942 –го года в лесу Белоруссии.
Николай Зубков. 1 июня 2008 г., 1 мая 2018 г.