Г. Антюфеев.
Поездка в «Ашан»
рассказ
В пятницу вечером раздался звонок. Павел Александрович, взяв телефон, услышал голос сына: «Завтра собираемся в Волгоград. В «Ашан». Вы с нами или против нас?» – «С вами». – «Ну тогда к восьми будьте готовы». – «Всегда готовы!» – отрапортовал отец и направился в кухню, где жена домывала посуду после ужина.
– Артёмовна, дети предлагают утром поехать в город.
– Мы вроде там ничего не теряли.
– Ты же хотела присмотреть рамочки для фотографий и пряжу купить. Да и бисер у тебя, говорила, заканчивается.
– Я вообще-то собиралась к Татьяне, рассаду взять.
– В воскресенье сходишь.
– Сам-то поедешь?
– Угу.
– Новую кисточку возьмёшь, а то и пару-тройку, в придачу какую-нибудь охрочку или сиеночу, – усмехнулась супруга.
– Ты, прям, провидица.
– А то я не знаю, за чем ездишь.
– Ну не только же за кистями и красками… Завтра, например, к Толику заскочу, посмотрю на его новые творения. И, вдохновлённый чужими подвигами, ринусь в бой.
– Давно пора, а то твой, как ты говоришь, творческий застой затянулся.
– Это точно.
При поездках в город Александрович захаживал в художественные салоны или лавки, покупал льняное масло, картон и прочий материал, необходимый для работы.
Артёмовна, хоть и снасмешничала, с уважением относилась к занятию мужа. Сколько прожили, а не устаёт удивляться, как он, смешивая краски, наносит их на холст и те горят вечерней зарёй, хмурятся дождливыми тучами, радостно сияют переливами осеннего убранства, звучат весенними перезвонами. Для неё колдовство над палитрой остаётся неразгаданной тайной. Не могла и осмыслить, откуда кудесник брал необычайные сюжеты с завихрениями, разрушающие светлый мир или, напротив, с распускающимися невиданными прекрасными цветами, среди которых гуляли столь же невиданные животные. Интересно было наблюдать за созданием картин, но редко заглядывала в уголок квартиры, гордо именуемый мастерской, когда супруг сосредотачивался у мольберта: не хотела мешать. Она подолгу рассматривала работы во время отлучки мастера из дома. Вот натюрморт с картой штурма Берлина. Окурок «Беломора» вдавлен в центр столицы рейха. За её взятие блестит медаль поверх карты. Военная фляжка, алюминиевая кружка, планшетка со свёрнутым сверху ремнём… Рядом с натюрмортом Василий Суриков, окончив «Боярыню Морозову», задумчиво глядит за пределы холста. Что высматривает русский гений? Новый сюжет? А, может созерцает композицию, где средь города мчит паровоз? Его пытается остановить девушка, размахивающая факелом, потому что поперёк пути машины расстелился мост, а под ним бурлит вода. Водные потоки падают в ущелье, над которым завис шар, похожий на планету Земля. По бурунам, среди скал, бесстрашно несётся к каньону бригантина… Возле этой экспрессивной живописи полотно, выполненное в тёплых тонах, с сидящей парой, которая держит чашу с огнём любви. Над головами летают ангелы, голуби, а между молодыми парит пчела – символ семьи.
Художник и к портретам подходил нестандартно: мог в них вписать клубящиеся космические спирали, тропические лианы, что стелились по струям песков пустыни или пустить облака с вверх тормашками городскими кварталами… Подобное окружение делало даже друзей немного отстранёнными, возвышенными над мирской суетой.
Если мастер заставал зрительницу, то звучал примерно такой диалог:
– Любуешься, Артёмовна?
– Угу. И пытаюсь, Александрович, понять…
– Если всё разгадаешь, то будет неинтересно. В каждом произведении должна таится загадка. Даже в суперреалистичном.
По отчеству или имени-отчеству обращались друг к другу со времени первого знакомства. Выпускницу пединститута, направили в глубинку преподавать химию с биологией. Думала, отработает определённые законом три года и вернётся на малую родину, на Урал, где зимой носилась с гор по слаломной трассе. Как скучала первое время по крутым спускам! Сколько те дарили восторга от скорости со свистом ветра в ушах! А как приятна истома, когда после тренировки пила чай, обсуждала с подругами курьёзы, что происходили при катании. Степной городок, куда забросила судьба, окружали холмы, балки, но они не могли заменить уральские трассы.
После первой линейки, прошедшей в новой для неё школе, педколлектив собрался в кабинете у директора почаёвничать, познакомиться поближе с тремя новичками. Рядом с Людмилой сел среднего роста коллега, с добродушной улыбкой заявил, что весь вечер намерен ухаживать за ней. В подтверждение намеренья положил в тарелочку соседки самый большой кусок торта с кремовой розочкой. Она хотела отказаться от внимания, но увидела искрящиеся глаза и тотчас забыла о своём решении. Павел, представившись, спросил:
– А Вы любите рыбалку?
– Нет, люблю на лыжах кататься. С гор.
– Я не заядлый рыбак, но иногда сижу с удочками. Речка у нас красивая, с поворотами и перекатами. Непременно покажу её Вам.
Осенью так и не удалось выйти на совместную рыбалку, зато с приходом зимы выбирались на лыжные прогулки. Однажды набрели на крутой, длинный бок балки с перепадами, покрытый редколесьем. Глянув, как лихо девушка помчалась вниз, выписывая виражи, компаньон решил не отставать и, оттолкнувшись палками от снега, ринулся заследом. Он по равнине-то с неглубокими падинами бегал, а вот с таких отвесных и длинных яров никогда не спускался. Мчался по прямой с думкой: быстрее бы добраться до конца косогора. Не добрался: лыжа зацепилась то ли за корень, то ли за припорошенную ветку. Паша, почувствовав острую боль с внутренней стороны колена, закувыркался по склону. А потом лежал, боясь шевельнуть ногой. Хохотавшая внизу Людмила, увидев его севшего и взявшегося за сустав, коньковым ходом быстро поднялась к спутнику, присела рядом, легонько качнула из стороны в сторону бедро и голень, осторожно согнула-разогнула колено и произнесла с надеждой: «Связки вроде целы».
В городок возвращались медленно, долго. Как только добрались до дома, Артёмовна вызвала скорую. В поликлинике подтвердили целостность мышц, но потянул их лыжник прилично. Посему – тугая повязка, холод на травму и покой, потом обращение к травматологу-ортопеду, который назначит курс лечения.
На следующий день девушка навестила страдальца. Поговорили о всякой всячине, пришли к выводу: во всём плохом ищи хорошее. Плохо, что травмировался. Хорошо, что каникулы, значит, есть время на поправку. Люся засобиралась домой, и когда потерпевший помогал ей одеть шубейку, сказала:
– Я подумала-подумала и решила принять твоё предложение руки и сердца.
Он застыл на мгновение, затем с усмешкой произнёс:
– Пожалела?
– Ну да. Ежели ты со мной так кувыркнулся, то как же без меня будешь кататься?
Да и о твоём изъяне теперь знаю… Всегда ведь хочется выдать чужую тайну, а поженимся – не ославлять же мужа пред людьми.
– Какую тайну?
– Что тебе ноги мешают на лыжах ездить, как плохому танцору плясать, – с этими словами обняла его, поцеловала, через секунду рассмеялась: – Или ты передумал, друг мой сердешный?
– Нет, теперь, чтобы секрет не раскрыла, ещё больше укрепился в своём решении.
С того дня прошло… неважно, сколько прошло. Ни разу не раскаялась о совместно прожитых с Александровичем годах. Покладистый, но умеющий настоять на своём, учитель рисования и черчения, а управляется и с деревом, и с металлом, человек, строго соблюдающий жизненные правила поведения, но раскрепощённый в творчестве. Когда учительствовал, много отдавал времени школе, где сбивал стенды под наглядную агитацию и сам же её оформлял, вёл кружки, в которых ученики мастерили не только скворечники с табуретками, но и планеры, модели кораблей, ракет. Коллективы педагогов и школьников всегда знали о предстоящем старте из «Молнии» на доске объявлений. Юные конструкторы с наставником хлопотали у пусковой площадки, а потом наблюдали за своим детищем. В высшей точке полёта модель выбрасывала парашют и покачивалась под куполом. К предполагаемому месту приземления неслась орущая от восторга ученическая ватага. А вот манёвры какого-нибудь вельбота или корвета в противопожарном бассейне или в речной заводи зрители, наоборот, обсуждали приглушённо.
Уйдя на пенсию, учитель взялся за воплощение живописных задумок. Всякий раз при начале работы шутливо заявлял: «Артёмовна, создаю шедевр!» – «Бог в помощь!» – серьёзно отзывалась супруга…
… Сын оставил отца на Рокоссовского, потому что перед «Ашаном» надумал завернуть в автосервис, чтобы обговорить, когда пригнать свою машину для профилактики.
Александрович пересёк улицу, направляясь к трамвайной остановке, огляделся, увидел: «двойка» громыхает к перекрёстку. «Удачно, – подумал, – и ждать не придётся». Его обогнала стайка молодёжи, громко обсуждая что-то, яростно жестикулируя и смеясь. «Студенты… Эх, золотое время! Где ты? Умчалось – не увидать».
Мастерская Анатолия, приятеля со времён художественно-графического факультета педагогического института, приютилась на просторном чердачном этаже, но туда лифты поднимались. Удобно: не нужно пыхтеть по лестнице, считать пролёты и ждать их конца. Вместо этого нажал кнопку и – вжик! – скоростная кабина домчит тебя до верхотуры. Выйдешь в коридор с ковровой дорожкой, которая глушит шаги, свёрнёшь направо и через дверь нажмёшь кнопку звонка. Послышится приятный баритон: «Открыто! Входите». Так и произошло. Обнялись с хозяином студии, осмотрели друг друга, похлопали по плечам.
– Чай? Кофе? – поинтересовался Толик.
– А давай кофию испьём!
– Давай.
– Не отрываю от дел? Ежели есть что-то неотложное – скажи. Это я свободный человек, а ты вечно занят: то заказы, проекты, то студенты, встреча с депутатами или с деловыми людьми.
– Не переживай, дружочек! Сегодня что хочу, то и делаю. Тебе повезло.
Сидя за овальным столиком в мягких, широких креслах, повели неспешный разговор. Поинтересовались успехами детей-внуков, перешли к творчеству.
– Паш, я замесил новую работу, глянь, зацени.
Не расставаясь с чашками ароматного кофе, двинулись во вторую половину мастерской с мольбертом, шкафами, полками, столами. Бумага, холсты, подрамники, кисти, краски, какие-то банки-склянки, резаки, точило, багет разного цвета и ширины, стусло… На стенах висели этюды, готовые и неоконченные творения, оправы под будущие полотна.
– По-прежнему сам рамы запиливаешь для картин, паспорту режешь для графики?
– Сам. Во-первых, разнообразие, отвлечение от писанины. Во-вторых, какая никакая физическая нагрузка. В редких случаях отдаю работы в багетные мастерские. – С этими словами Анатолий сдёрнул лёгкую накидку с мольберта, где таился пейзаж, и замер в ожидании.
«Дружочек» рассматривал вид Волги с песчаной косой, над которой взмыли потревоженные кем-то чайки. По реке катили волны, а по ним на фоне меловых обрывов противоположного берега и рваных облаков катер толкал впереди себя баржу.
– Мощно!
– От городской администрации подарок для швейцарцев. Недельки через две должны приехать к нам.
– Заплатят?
– В еврах! Куда ж ему, начальству, деваться? Само напросилось на заказ.
– Не каждый такой чести удостоится.
– Так я столько лет пахал на авторитет! Теперь он работает на меня.
– Авторитет, конечно, штука весомая, но я, Михайлович, талант имею в виду. А ты – мастер. С большой буквы.
– Спасибо, Александрович! Для меня твоё мнение дорого. Не умеешь кривить душой: если какой косяк углядишь – не смолчишь. Да и хвалить по делу не стесняешься. За что и уважаю тебя.
Толя в рабочем халате был похож на слесаря из ЖЭКа, но гость видел как преображался художник, когда одевался в смокинг с бабочкой, идя на приём к высокому начальству, в театр или на открытие выставки. Мэтр! Вальяжный, говоривший с расстановкой, вдумчиво, серьёзно. Знавал Павел его и весёлым, общительным, способным на выдумки и шутки, несмотря на года, звания и заслуги.
Сидя в громыхающем по стыкам рельс трамвае, рассматривал подарок друга: альбом с репродукциями произведений городских художников, где несколько листов занимали изображения картин Анатолия, и где на одной из страниц он оставил автограф и добрые пожелания.
Выйдя на Краснознаменской, неспешно двинулся по улице Болонина, потому что времени до оговоренной встречи у фонтана на привокзальной площади предостаточно. Успевал заглянуть и в художественный магазин возле почтамта.
Впереди шагали две щебетавшие девчушки, из обрывков разговора понял: идут тоже на вокзал. Прибавил шагу, стараясь не отстать от них, словно боялся заблудиться, хотя в город наведывался многократно и этот район знал хорошо. Свернули к подземному переходу, застучали каблуками по ступенькам. Спустившись вниз, удивился: туннель погрузился в густенный сумрак, чего не было прежде. Внезапно охватило непонятное волнение, но, услышав, как один из уличных музыкантов, каковые сменяли здесь друг друга, исполняет грустную песню, успокоился. Всматриваясь в темноту, спешил за двумя силуэтами. Поднялись на последнюю площадку, где поджидала ещё одна неожиданность перед выходом на улицу: вместо двух дверных створок, что отворялись в любую сторону, громоздилась огромная дверь. Та медленно закрывалась, очевидно, за проскочившем раньше человеком. Девчушки юркнули в щель, а мужчина удивился массивности и тяжести дверей, скорее, ворот, потому что они шириной своей сильно превосходили высоту. Обшарпанную громадину, обитую красным дерматином с дырами и порезами, с вываливающейся из них сбитой ватой, путник открыл с трудом. Тяжело дыша от скорой ходьбы и от борьбы с вратами, направился к главпочтамту, перешагивая через трубы, куски кирпича, плит, обходя какие-то ящики, коробки, бочки… «Снова ремонт затеяли, недавно же здесь всё обновили», – пыхтел недовольно, смотря под ноги. Остановился передохнуть, взглянул направо. Вместо светлого здания, стоящего здесь, мрачнели развалины. «Ничего себе! Вот это размахнулись! Неужели площадь расширяют?» Поглядел вперёд, в направлении главной почты. А там – закопчённые остовы зданий с пустыми оконными проёмами. Повсюду мусор, кирпичные завалы, обгоревшие брёвна, бетонные блоки с кусками торчащей арматуры, проволока… Обернулся назад. Вход-выход, который только что покинул, исчез! Вместо него высился кусок стены с выбоинами и щербинами. «Как после бомбёжки…» – подумал отстранённо. Но куда же подевался портал, впускающий люд в переход? Как сквозь землю провалился! Бред. Скользнул глазами по полуразрушенной кладке и побоялся посмотреть на вокзал: вдруг того тоже нет! Но всё же глянул. И оцепенел. И задохнулся. Строение угрюмилось теми же разрушениями, что окружали Александровича. Кольнуло сердце. Глубоко вздохнул, успокоил себя вслух: «Декорации. Кино снимают», но не поверил собственным словам. Неужели для фильма понадобилось такое варварство? Нет, тут что-то не так… «Наваждение!» – произнёс вновь вслух и вздрогнул от того, что кто-то тронул его за плечо:
– Ты чего бормочешь? И топчешься битый час на одном месте? Ты кто такой? Откуда?
– Я?
– Ты, ты!
– Из Суровикино.
– Так смотришь удивлённо, будто вас немец не бомбил.
– Бомбил… Но давно…
– Так и нас не вчера. Странный ты… Потерял кого, что ли?
– С сыном договорились здесь встретиться, а оно, видишь, как вышло…
– Раз договорились, значит, встретитесь. Может, он за фонтаном, – и собеседник шагнул прочь.
Павел последовал подсказке незнакомца и побрёл к скульптурным танцующим детям, в окружение скульптурных же лягушек, что в своё время поливали хоровод водой. Подойдя ближе, с недоумением уставился на аккуратно сложенные снаряды у фонтанного бордюра. «Кто их сюда пристроил?» – и не смог ответить на свой вопрос. Оторвался от рассматривания боезапасов, отметил: похолодало. С новым изумление обнаружил, что держит в левой руке клетчатое пальто. Откуда оно взялось? Из дома точно не брал. Поставив между ног сумку-планшет, стал одеваться. Махнув полами, не застегнувшись, всунул руки в карманы. Погрелся с полминуты, потянулся к сумке и понял: её умыкнули. Ругнулся с досады, с тоской осмотрел группу парней с непроницаемыми лицами. Отчего-то уверовал, что кража их рук дело. Выкинут же и планшет, и подарок Толика, и пенсионное удостоверение… А, возможно, уже и выбросили. С затеплившейся надеждой медленно начал ходить, оглядывать землю и особенно мусор. Понимал тщетность стараний, но упрямился. Поднял палку, ею разгребал бумагу, картон, щепки, мелкие камни…
– Землячок, чего ищешь?
– Планшетку с документами, – ответил мужику в фуфайке.
Тот склонил голову набок, внимательным взором окинул собеседника с головы до ног.
– Откуда будешь?
– Из Нижнего Чира, – соврал почему-то.
– У вас все там одеваются, как ты, или через одного?
Передёрнул плечами:
– Чем тебе не нравится моя одежда?
– Чудная она.
– Обыкновенная.
– Не скажи. Как иностранная.
– Может, и иностранная. Китайская, наверное. Не знаю. Мне жена покупает.
Сермяжник рассмеялся:
– Ну ты шутник! Китайская! Ещё скажи японская.
– Это вряд ли. Не встречал у нас на базаре или в магазинах одёжки из Японии.
– А из Китая, значит, встречал?
– Да её полным-полно…
– Мог бы придумать что-нибудь смешнее. Или правдоподобнее. Я скорее поверю в то, что на тебе американские шмотки или немецкие, на худой конец, но никак не китайские.
– Да вправду не знаю, откуда они! Мне без разницы. Лишь бы было в чём ходить.
– А ты кто?
– Человек.
– Ясно, что не обезьяна. Чем занимаешься?
– Картины пишу.
– А-а, худо-ожник… Тогда всё понятно. Антилигенция. Вы ж любите выпендриться.
– Да я не выпендриваюсь…
– Как бы не так: тряпьё-то забугорное напёр. Советский убор не по нраву? Чистенький такой, аж противно!
– Что же, мне ехать в город грязным?
Беседчик подошёл вплотную, втянул в себя воздух и произнёс с неприязнью:
– И пахнет от тебя ненашенским… Как от фрицев.
– Дезодорантом пшикнулся.
– Чем-чем?
«Откуда он взялся на мою голову? – раздражённо подумал странник. – Из какого хутора, где о дезодорантах не знают?» Но ответил нарочито-спокойно:
– Одеколоном.
– Как его? «Дорантом»? Тоже заграничная штучка? Название явно не русское. Слушай, ты, часом, не шпион? Жалко, мельтонов нету рядом. У них в отделении, небось, по другому запел бы. А ещё лучше в СМЕРШ тебя сдать. Там таких как ты на раз раскалывают!
– Слушай, друг, не пори чепухи!
– Волк тамбовский тебе друг
– Я сына потерял!
– Не прикрывайся солдатом! Нынче многие сынов потеряли… Твой погиб за рабочих и крестьян, а ты ходишь расфуфринным буржуем. Глаза б мои не глядели на тебя! Ладно, заради бойца Красной Армии не сдам отца его никуда, пущай живёт, паскуда…
Мужик с презреньем плюнул под ноги собеседнику, круто развернулся и пошагал, припадая на левую ногу, в сторону Волги.
Александрович в замешательстве оглянулся вокруг. Руины, несёт смесью гари и солярки. Где он? И почему этот встречный говорил об Андрее, как о погибшем бойце?
А площадь быстро погружалась в вечернюю мглу. «Ну точно, как в кино. Там за минуту ночь наступает. А вдруг, действительно, фильм снимается и никого сюда не пускают». Переминаясь с ноги на ногу, не мог решить: в какую сторону идти, что делать? И вообще – куда он попал? Судя по увиденному, находится в Сталинграде. Наверное, в сорок третьем году… Но сего не может быть! Это в картинах он переносится в какую угодно эпоху, в любое время года. А то и смешивает исторические и сезонные периоды, создавая композиции, где мушкетёры уживаются со скифами, рыцари с берендеями и русичами… У него лыжник у заснеженного замка вышел к зелёной лужайке на берегу реки и уставился в изумлении на рыбака, дремлющего в лодчонке. Над героями порхают рыбы, скользят по воде бабочки и птицы, а беседовавшие лягушка и черепаха с интересом вытаращились на пришельца из зимы…
«М-да-а… Дофантазировался… С катушек съехал. Неправда: рассуждаю-то здраво!»
Медленно оглядывал площадь, куда прибывали люди, одетые кто во что горазд и похожие на бомжей или панков. Бездомники разводили костры, разжигали огонь на жестяных листах, в металлических бочках, грелись у них, что-то жевали, громко разговаривали. В костровых отсветах разнообразилась мимика лиц, пугливые тени шарахались от фигур, исчезали, появлялись вновь. Заворожено наблюдал за игрой света и тьмы, прикидывая, как эти переливы применить в одной из своих будущих картин. Но после размышлений с усмешкой тихо произнёс: «Ты сначала вернись в свой век». Чтобы убедиться в реальности происходящего, ущипнул себя за кисть. Больно! Встряхнув ущипленной рукой, с негодованием подумал: «Лишь спьяну такое может померещиться! Но мы же с Толяном один кофе пили!» Нет-нет, не похмелье и не воспалённое сознание породили марева вокруг него. Вот они – люди, костры, запахи пищи вперемешку с пепелищным смрадом. Протест наполнил душу: почему именно он провалился во временную или в пространственную яму?! Значит, эти воронки существуют. Но зачем в одну из них его засосало, а ни каких-нибудь Ивана Петровича или Клавдию Тимофеевну?! Чем провинился пред силами, что распоряжаются человечьими судьбами? Ведь они же вкладывают в голову сюжеты, которые потом воплощаются в картины. Разве мог бы без их помощи учитель рисования с бесконечными школьными проблемами и заботами создать композицию, где арки подпирают небо с клубящимися облаками. Те местами обволакивают свод, свисают причудливыми извилинами, а плывущие меж дугами хмарки превращаются в волны и обрушаются вниз. С одного края холста то ли из воды, то ли из небес выплывает подводная лодка, опутанная маскировочной сетью, а с другого к ней стремится современный истребитель, рассекая косяк экзотических морских рыбок. Меж стихий, под двумя машинами живёт город с домами, в которых светятся окна. По улице, что упирается в нижний край произведения и зовёт пройтись по ней, бегут авто, гуляют люди. На первом плане молодой человек с букетиком цветов опёрся о фонарный столб у троллейбусного кольца. Наверное, к нему спешит-летит наперерез транспорту балерина в пачке…
Были у него и менее насыщенные, но столь же много говорящие картины, которые заставляли на выставках подолгу задерживать возле себя зрителей. На одной из них стоял у ног Вседержителя нагой человек меж светлой и тёмной чаш весов. И ждал решения покорно, опустив голову. Так ждёт наказания нашкодившая ребятня, надеясь, что всё же получит родительское прощения… А мы с рождения и до смерти те же дети и так же надеемся на милость в конце земного пути.
Школа отнимала много сил, но урывал время и погружался в творчество. Став пенсионером, больше отдавал любимому занятию времени, и чаще и чаще приходил к выводу: мир, что возникает из красок – не его прихоть. Это – высший промысел. Художник лишь проводник идей, великодушно ниспущенных до него.
А раз так, сегодняшнее приключение обязательно должно найти место на каком-нибудь холсте…
От размышлений отвлёк ещё один незнакомец, одетый в синий шерстяной спортивный костюм с буквой «Д» на груди. Он держал указательным и большим пальцем папиросу у скошенного рта. Отставив от лица руку с куревом, ощерился, блеснул фиксой и, показав редкозубье, деланно-участливо спросил:
– Тепло ли тебе, корешок?
– Зябковато.
– А я вот начисто продрог. Не одолжишь клифт?
– Чего?
– Свой пальтуган в такую симпатичную клеточку, – пояснил неизвестный и ловко сдёрнул с Александровича одёжку. Тот, хоть и оторопел от наглости, успел ухватиться за неё, потянул на себя.
– А ты, грак*, оказывается!
– Сам ты грак! Почему на тебе костюм из восьмидесятых?
Блатной хохотнул:
– По кочану. Много будешь знать – скоро состаришься. И будешь беззубый, как я.
Павел молча удерживал одеяние, а жулик с улыбочкой щёлкнул его по носу. Это было унизительно! Обидно! Захотелось заплакать, как в детстве. И захотелось… мороженого! Того, из малолетства… Обида вперемешку с желанием затуманили глаза. Внезапный приступ головокружения заставил отпустить воровскую добычу, ухватиться за изгиб спинки парковой скамьи…
Александрович вздрогнул от прикосновения за плечо:
– Бать, что с тобой? Ты какой-то странный. Зову-зову, а ты на вокзал глядишь, руками машешь. Подошёл, всё равно меня не слышишь, бормочешь что-то.
Непонимающе-отсутствующий взгляд родителя озадачил сына. Он выжидающе молчал, а отец медленно осмотрел вокзал, площадь, фонтан… Склонил голову, долго рассматривал свои руки, скамью с лежащей на ней сумкой-планшеткой, потом вздохнул глубоко и улыбнулся широко:
– Не волнуйся: всё под контролем! Видимо, слишком спешил на встречу, аж голова закружилась… Но сейчас мне легко и хорошо настолько, что захотелось мороженого! В стаканчике. Пошли – угощаю!
Направились к павильону, где торговали вожделенным лакомством.
Через несколько шагов почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит… Остановился, отыскивая взгляд. Не сразу, но нашёл. Возле фонарного столба у троллейбусного кольца стоял в клетчатом пальто молодой человек с букетиком цветов и усмехался, глядя на Александровича. Увидев, что он замечен, мужичок ощерился, блеснув фиксой, швырнул окурок в урну, шагнул к вокзалу и растворился в толпе.
– Ты чего остановился, бать?
– Да так, привидилось…
– Ты какой-то потерянный сегодня.
– Потерянный? Да-да потерянный… Но я уже нашёлся, сынок! – И крепко обнял Андрея, чем удивил его: отец редко проявлял родительские чувства. В обнимку же зашагали по залитой солнцем привокзальной площади, где суетились люди, сновали автомобили, взлетали и ворковали у фонтана голуби. А в фонтане хороводились детки, омываемые огромными, но не страшными лягушками.
*грак (жарг.) – жадный человек.