— Мамочка, давай заведем маленького рыженького цэрбернара, — дочка стояла посреди кухни босиком в розовом халате с капюшоном-котиком.
Я на минуту представила, как «маленький рыженький цэрбернар», величиной с новорожденного теленка, носится по нашей малогабаритной однушке.
— Нет, Катенок. Думаю, пока рано заводить собаку.
— Почему?- Катюшка смотрела на меня тоскливо-вопрошающими глазами, как у сенбернара.
— Потому что ты еще маленькая, – подытожил муж, отхлебывая свой утренний кофе. – Этот «маленький рыженький цэрбернар » с тебя ростом, между прочим!
— А кто будет с ним гулять три раза в день? Варить ему еду? Водить на прививки в собачью больницу? Воспитывать? Кто? Мы с папой на работе, ты – в детском саду, — я попыталась быть убедительной.
Дочь насупилась, засверлила глазами, поджала губы:
— А когда я буду большая? На следующее лето что ли?
— Когда азбуку выучишь и читать научишься! – плюхнул безрассудно муж.
— Ага! – многозначительно кивнула Катюшка.
Две следующих недели дочь терзала азбуку и нас, но дальше «ж» дело не пошло.
— Жж-э-э, — старательно жужжал муж.
— Жжж-ук! – вытягивала я губы трубочкой.
— Жиши! – убежденно чеканила дочь. – Пиши с буквой и-и-и!
— Это правильно. Только буква шэ-э будет потом, почти в конце азбуки, — учил муж. – А жи-ши с буквой и-и-и будет в школе.
— А просто жиши когда? – глубокомысленно сведя брови спрашивала Катя.
— Нет такой буквы «жиши», понимаешь? — втолковывала я. – Есть жэ и шэ. Поняла?
— А бабушка говорила жиши пиши с буквой и-и-и! – упрямо долдонила дочь. – Она все-таки учительница! А вы нжинеры!
Свекровь в некотором роде действительно была учительница – преподавала строительное черчение в железнодорожном колледже. Студентам она ставила или «Зачет», или «Незачет», нам же с мужем – вечный «Незачет». Мол, родили ребенка, а что с ним делать не знают! Вон, у Петровых-Ивановых-Сидоровых дети в четыре уже всего «Мойдодыра» до дыр зачитали, а наша что? Пять скоро, а у неё «буква «ё» — это такая же как «е» только с шишечками на голове». Все креативите! А толку? Подождите, в школе все эти ваши «шишечки» свалятся на бедную голову ребенка!
А пока не только шишечки, но и камни с настойчивой периодичностью забрасывались в наш огород.
К концу первой недели бесславно сдулся муж, к концу второй – я выбросила белый флаг. В начале третьей недели дочь решила сделать ход конем, вернее, котом:
— Давайте заведем рыженького котика Барсика!
— Нет! – вскрикнул муж, как будто его обдали кипятком, видимо, помятуя о давних событиях детства, когда они с младшим братом пытались нахлобучить на вполне мирного соседского кота Ваську связанную свекровью буденовку. Васька решительно отверг всякую идеологию и проявил львиный характер: набросился со всем своим звериным остервенением на обидчиков и расцарапал их пакостные конечности в кровь. Мужу тогда еще и пощечина досталась. Младшему брату хоть бы хны – раны затянулись через неделю, а старшего таскали по дерматологам еще полтора месяца: уколы, таблетки, мази, примочки.
– У меня на барсиков аллергия!
— Чешешься? – сосредоточенно спросила Катя.
— Не то слово! Покрываюсь шрамами навсегда! – он показал дочери зарубки на руках и правой щеке.
— Ого-о-о! – не то с удивлением, не то с сочувствием пропела дочь.
— Вот тебе и «ого»!
Катя вышла на середину комнаты, задрала указательный палец вверх и торжественно предложила альтернативное решение:
— Тогда хомячка или мышку….рыженькую! Или крыску беленькую!
Тут поплохело мне – кровь бросилась к вискам, давление упало к ногам:
— Не надо мышей в доме! Они все грызут!
— И воняют! – брезгливо сморщился муж.
— А шмелика? Или муху? – с последней надеждой воззвала дочь.
— Зачем? Зачем тебе муха?! – в унисон протянули мы.
— Я буду её дрессировать! – глаза Катюши трагически заблестели.
— Нет! Шмели больно жалят, а мухи кусаются и разносят заразу! – не выдержала я и перешла на высокие ноты.
— Ценбернара — нельзя! Барсика — нельзя! Хомячка – нельзя! Муху даже нельзя! А кого тогда можно?
— Ни-ко-го! – вытвердил муж.
— Почему??? – заголосила дочь, и на щеках появились мокрые дорожки.
— Потому что ты маленькая! – снова взвыли мы в унисон.
Катюшка стояла посреди комнаты маленькая, несчастная и раздавленная, размазывала по лицу горе, причитала, всхлипывала отрывисто и надрывно:
— Почемууу детям ничего нельзяяя? Только слууушаться можнооо. Нельзяяя что ли так придууумать, чтобы сразу мамы большими деток родилиии?
Мы обнимали её, гладили по мягким волосам, по вздрагивающим плечам, попеременно целовали в светлую, пшеничную макушку.
— Хочешь, я куплю тебе велик с зеркальцем и корзинкой, розовый? Помнишь, ты хотела? Будем учиться кататься, – вытирая Катюшкины слезы, предложил муж.
— Неет, — натужно выдохнула дочь. – У меня ведь колееенки-то не желееезные. Я лучше подожду, когда вырасту.
Неделю Катенок терпеливо ждала, когда вырастет. Все было как обычно. С утра до вечера детский сад. Потом небольшая прогулка: качели, карусели, мячик, скакалка, рисунки на асфальте. Перед сном — «Спокойной ночи малыши», кефир и сказка на ночь. В субботу ходили в парк на аттракционы, а в воскресенье под кроватью у Кати я нашла красно-рыжий кирпич в ярко-желтой хлопковой шапочке. Вернее, это была половина кирпича. По всей вероятности, лучшая его половина, ровная, почти без сколов и выщербин. У кирпича было лицо, выведенное черным фломастером: овал, глаза, нос, рот. Кирпич лежал на маленькой подушке-дракончике, укрытый детской простыней с утятами. Рядом стояла кружка с недопитым кефиром. Катюшка, одной рукой подпирая пухлую щечку, другую пряча под мягкую, большую подушку, мирно посапывала в своей кровати беззаботным детским сном. Интересно, что ей снилось? Гигантский и добрый сенбернар Бетховен с грустными глазами? Или бравый рыжий кот в сапогах и шляпе? Или муха-цокотуха с самоваром?
Утром муж достал кирпич из-под кровати и спросил Катю:
— Дочь, кто это?
— Это Гриша, — тихо ответила Катя, часто моргая. Дурацкая привычка – моя. Малейшее волнение сразу выдают глаза. – Он бездомный. Его вчера во дворе обидели нехорошие мальчишки. Они его пинали. Ему было больно. Пусть он живет с нами? — Катюшка с унылой мольбой смотрела то на мужа, то на меня, неловко поправляя растопыренными пухлыми пальчиками непослушную густую челку.
— Он все понимает! Смотрите!
Она положила кирпич на пол и громко скомандовала:
— Гриша! Стоять!
Катя помогла Грише встать, и он стоял с гордым лицом, разглядывая нас с мужем.
— Гриша! Сидеть!
Гриша послушно садился на бок, устремляя на Катю преданные глаза.
— Гриша лежать!
Гриша ложился навзничь и с удивлением рассматривал натяжной потолок.
— Гриша! Умри!
Гриша утыкался лицом в пол и замирал.
— Браво!- захлопала я в ладоши.
— Потрясающе! – муж скрестил руки на груди. — Какой умный кирпич! Такого надо в Красную Книгу строительных материалов! Конечно, пусть живет с нами!
На том и порешили.
А через пару недель поехали на птичий рынок и купили щенка кокера-спаниеля, рыжего, с квадратной мордой.
— Привет! – обрадовалась Катюшка и погладила щенка по курчавой круглой голове. – Тебя как зовут? Степка?
Щенок посмотрел глупыми веселыми глазами, мотнул свисающими лохматыми ушами и улыбнулся.
Правда, месяца через четыре Степка из кокера превратился в обыкновенную рыжую дворнягу с висячими, как флаги, ушами, слегка дурашливую, но необыкновенно сообразительную, с добрым и задумчивым взглядом.
— Э-э-х! Обманула нас твоя человеческая мать, Степка. Оказался ты не королевских кровей, а рабоче-крестьянских, — муж почесывал Степку за ухом, отчего пса уносило в собачий рай.
— Мамочка! Папочка! Так это и есть ценбернар, а никакой не кокер-спанель! Только малявный! – вдруг осенило дочь.
— Точно! – зашумели мы в голос.
– Как есть ценбернар! Малявный ценбернар! – подтвердил муж.
Гриша оценивающе посмотрел на Степку из-под кровати и одобрительно кивнул.
Так и живем: муж, я, Катюшка, Степка и Гриша. К майским ждем Костика, толстенького карапуза с беззубым ртом и большими, любопытными глазами. Катя его азбуке учить будет. Она уже грамотная.