«Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю…»В. Высоцкий.
Есть среди нас люди, которые с гибельным восторгом включают в себе механизм самоуничтожения. И не потому, что им чего- то не хватает. Нет, наоборот, они наделены талантами с избытком, но иногда не знают, как всем этим распорядиться, и мечутся, непонятые, страдают и пытаются заглушить неудовлетворённость своею жизнью алкоголем или наркотиками. « В нём кипела жажда жизни, а ему казалось, что хочется выпить». Это о них.
Откуда приехал Павел Кузьмич в наш послевоенный, провинциальный город, я не знаю. Поселился он у моей тёти, как квартирант. Город был полон вдов и подросших за годы войны девушек, но он вскоре женился на тёте Марусе—вдове с двумя детьми.
Новый родственник стал преподавать в нашей школе рисование и черчение. Преподавал он, в общем, хорошо, но как-то без энтузиазма. Сторонился коллег. Я хорошо помню его удивительные руки, руки художника. А он, действительно, оказался художником, причем талантливым.
Всё свободное от работы время он писал картины: пейзажи, портреты, копии с произведений великих художников. Картины художников. От него я впервые узнала о Куинджи, произведения которого «Ночь над Днепром» и « Берёзовая роща» стали моими самыми любимыми.
Он написал несколько моих портретов и дал мне первые уроки живописи.
В свои картины Павел Кузьмич вкладывал всю душу. Тем страшнее и непонятнее было то, что периодически происходило с ним. Красивый интеллигентный добрый человек вдруг превращался в свою абсолютную противоположность. Будто просыпались и требовали выхода, дремлющие до того в нём злые духи.
А «выход» был один: Павел Кузьмич напивался, брал в руки нож и в клочья резал свои картины. Необходимо было как-то отобрать у него нож, чтоб он не наделал бед. Как ни странно, с этой задачей удавалось справиться только мне, 12 летней девчонке. Мы садились с ним на крылечко тётиного дома, и начиналась долгая беседа. Некоторое время Павел Кузьмич ещё «кипел»: « Я не хочу жить! Зачем мне такая жизнь?» Я чувствовала: что-то невысказанное мучает его, но не знала, как ему помочь. Постепенно он успокаивался, поворачивался ко мне и начинал долго и пристально рассматривать моё лицо.
—Ты сама не знаешь, Анета, какое ты чудо. Ты будешь очень счастливой женщиной. У тебя совершенные классические черты лица, поэтому, мне нравится писать твои портреты. (Кстати, позировать было очень утомительно). Наконец, наступал момент, когда можно было попытаться отобрать нож.
—Павел Кузьмич, Вы тоже очень хороший человек. Мы ещё посидим с Вами, поговорим, только отдайте, пожалуйста, мне нож, мне не по себе, когда он у Вас в руках.
—Анеточка, я никогда не причиню тебе вреда.
Когда я всё же забирала у Павла Кузьмича нож, он начинал рассказывать о законах «золотого сечения», о приёмах живописи, о канонах классической красоты. Я некоторое время слушала, но помнила, что меня ждут дома и тревожатся.
— Павел Кузьмич, пойдёмте, я уложу Вас, поспите, и всё пройдёт.
Уложив его, я прятала нож и бежала домой. На другой день художник молча собирал свои растерзанные картины и начинал по возможности их реставрировать. Мне всегда было мучительно жалко и его, и изувеченные им картины.
Разгадка поведения Павла Кузьмича наступила позднее. Однажды в нашу школу приехала делегация из Польши. От них мы узнали, что во время Великой Отечественной Войны, будучи раненым, наш учитель попал в плен и находился в одном из концлагерей на территории Польши.
Там он вёл себя, как настоящий герой, морально поддерживая других пленных товарищей. Поляки рассказали, что долго искали Павла Кузьмича, чтоб выразить ему свою благодарность. Удивлённые коллеги теперь стали с ним дружелюбнее, и даже предложили создать в школе что-то вроде музея. Однако, как ни странно, сам он остался ко всему этому совершенно безразличным. Видно, душевные травмы, нанесённые войной, пленом, подозрениями властей, недоверием коллег, неудавшейся личной жизнью, неосуществлёнными творческими мечтами были очень глубокими.
Финал жизни Павла Кузьмича был драматичен: он трагически погиб в Майкопе, в отпуске. В тот момент рядом с ним не оказалось его «рыжего Ангела Хранителя»… Но осталась благодарная память о нём и картины.
А искорки творчества, которые он разбудил в моей душе, к счастью, не погасли.