Девственник Николай Васильевич Гоголь
Ходил по собственной улице,
Подаренной большевиками
Скользкими гоголевскими шагами
И нашагал – таки «Петербуржские повести»,
Что запротоколировал добросовестно
В общей тетради на 96 страницах,
После чего греховоднику Пушкину отзвонился:
«Ну что, брат Пушкин!
Придумал для меня свои «Мёртвые души»,
Ни дать, ни взять, мою главную книгу? –
Я ведь малу – помалу тоже великий,
Прикинь –
«Вечера на хуторе близ Диканьки»
Читают детишкам блудливые няньки
Перед тем, как отдаться кучеру Ваньке
На облюбованном дворней диване…»
«Отстань, не до тебя!,,» —
Ему Пушкин злится.
Его тут намедни не приняли в декабристы:
«Шумный ты больно и слишком приметный,
Да маловат для нас – полтора с кепкой метра.
Вали –ка ты в Михайловское, Шура!
Води там с Вульфами шуры – муры
Да боготвори свою чистую Керн –
Станешь тогда знаменит как Жюль Верн.»…
Пошмыгал Гоголь своим птичьим клювом.
Так стало ему в Петербурге не любо,
Что укатил, всей России назло
В Италию, в Рим, где ему повезло:
Там в пиццерии за кружкой спиртного
Встретил художника Иванова,
Который явился ему как Христос народу
И заглянул в него Гоголь как в воду.
Увидел – всё в этой жизни не так.
Сжёг свои рукописи до листа,
А Пушкина посоветовал
Лет через двести читать.
«Сегодня, — сказал,- это слишком рано
И место ему аккурат в спецхране. »
Большевики его не послушали
Пустили в тираж безответного Пушкина,
Слепили из него огородное пугало
Как нынче из Бродского близорукого
Ваяют новоявленную икону
Для многострадальных учебников школьных.
И детки, что в садиках радостно пукают
Будут бубнить его «На смерть Жукова»
Как мы когда – то «Бородино»,
Пушкина, Лермонтова – не всё ли равно…
Гоголю тоже досталось нехило –
Выкопали его большаки из могилы,
Убедились, что он там в гробу ворочался
(Персонажи изрядно его поморочили)
И чтоб не воняли потомки злопамятно,
Решили таки водрузить ему памятник.
Все сорок лет его ставили, ставили,
Пока их за это не обезглавили
Демократы лохматые и вонючие.
Так что наконец – то на Малой Конюшенной
Встал он, родимый, в шинелке башмачкиной,
Из которой мы вылупились слепыми собачками,
Разбрелись по России с гусиными перьями,
Растеряли читательское доверие
И что – то строчим под себя в тёплом нужнике,
Никому, особенно родственникам, не нужные.