Как—то я сказала дочке, что мне стыдно жить одной в 3—х комнатной квартире, а она меня успокоила : « Мама, ты заслужила право жить в человеческих условиях. Вспомни, как ты жила многие годы, отдавая все силы своей врачебной работе». И я вспомнила.
Начну с детства. Наш дом был старинный каменный, но из трёх комнат жилыми практически были две, а зимой вовсе одна. Почему? Из—за холода. Самую большую комнату с тремя окнами осенью наглухо закрывали, дверь заклеивали, как окно, так можно было сохранить тепло от печки «буржуйки». Зимой на подоконники намерзал лед, а окно разрисовывал мороз чудными узорами.
«Буржуйку» топили довоенными газетами, палочками и щепочками, собранными на развалинах домов и самодельным «торфом». А однажды, доведённые до отчаяния холодом, мы решили съездить за дровами в лес. Мы это я, девочка –подросток, и наш квартирант, артист драмтеатра. Мы взяли саночки, топор и отправились в путь за семь километров от города. Я уже предвкушала, как много дров и веток мы привезём, ведь рядом был сильный мужчина! Если бы я знала, что меня ожидает. Оказалось, что «артист» совершенно не приспособлен к физическому труду, он не сумел срубить ни одного даже маленького деревца, ушиб палец, потерял в сугробе топор, а потом сел на снег и…заплакал. Я впервые увидела, как плачет мужчина, мне было жалко его и очень страшно. С трудом я заставила его подняться, ведь мы могли замёрзнуть. Собрав какие—то веточки, мы отправились в обратный путь.
Светильниками после войны служили так называемые «каганцы». Это были разнокалиберные пузырьки, флакончики или даже гильзы от снарядов, в которые наливался керосин, в горлышко опускался фитиль из тряпочки, который закреплялся сверху. При таком освещении мы, трое учеников, готовили уроки, а мама, учительница, проверяла ученические тетради.
Воду мы носили из колодца, расположенного под горой на лугу за два километра от дома. Сейчас даже не верится, что я, тоненькая девочка—подросток поднимала два ведра на коромысле и шла с ними в гору. Особенно трудно было зимой, когда гора покрывалась снегом и льдом, я не раз там падала вместе с полными вёдрами воды, приходилось вставать и идти обратно к обледеневшему колодцу. Ведь с пустыми вёдрами домой не вернёшься.
Несмотря на все лишения и трудности, воспоминания о детстве остались самые светлые. Наверное, это связано с лучистыми глазами мамы и нашей квартирой, которую мы очень любили: её высокие белоснежные потолки с лепниной, стены с красивым орнаментом , старинную мебель и часы, трюмо и барометр. Такие предметы сейчас можно видеть только в кино о дворянских усадьбах.
Затем моим домом стало общежитие мединститута, где я прожила 6 лет. Из удобств один туалет и душ с холодной водой на 20 комнат, кухня, где можно было из «титана» набрать кипяток, который студенты в шутку называли «студенческий чай». Хорошее было время.
После окончания КГМИ я, молодой врач, приехала на работу в Читинскую область. Первое время мы с мужем жили в комнатке при приёмном покое больницы, куда ночью часто наведывались наркоманы. Было довольно страшно.
Но потом нам дали комнату в коммунальной квартире на четыре семьи. Соседи были хорошие. В комнате напротив жили молодые муж и жена. За стенкой по ночам стонала от боли в суставах вторая наша соседка, врач. Она болела бруцеллёзом. Дальше по коридору жила семья: муж, жена и маленький ребёнок. Муж—шофёр часто выпивал и во хмелю становился буйным. Тогда его жена прибегала к нам за помощью. Наши мужья связывали дебошира. Становилось тихо, но вскоре опять приходила соседка и теперь уже просила развязать её мужа: «Ему же больно!». Когда это повторилось несколько раз, мы решили больше не вмешиваться в их семейные разборки: не зря же говорят: «муж и жена одна сатана».
Когда мы переехали на Украину, то временно поселились в крошечном домике родственницы мужа в шахтёрском посёлке, отделённом от цивилизации огромным глубоким заброшенным карьером. Ни телефонов, ни магазинов, ни медпункта в посёлке не было. Воду брали из колонки, обогревались плитой, в магазин ходили за пять километров по тропинке вдоль карьера.
Утром муж уходил на работу: он работал мастером на буровой установке далеко от посёлка, а на меня обрушивалась груда забот. На улице январь, мороз, голодный грудной ребёнок, гора мокрых пелёнок, стирать которые приходилось руками, ведь стиральных машин не было. Воду грела на плите, которую надо было топить углём. Училась я этому методом проб и ошибок. Сначала выгребала вчерашнюю золу, затем укладывала дрова, подсунув под них скомканную бумагу для растопки. Всё это поджигалось и начинало гореть весёлым пламенем. Но как только я засыпала сверху уголь, всё гасло. Я выгребала из плиты, чадящую синим дымом груду, быстро выбегала во двор, засыпала её снегом, и начинала всё сначала. Наконец—то огонь весело загудел, плита нагрелась, можно приниматься за стирку и готовку. Но в первую очередь, конечно, покормить голодного плачущего ребёнка, а потом уже поесть самой.
После бессонной ночи рано утром я шла до своей больницы, где я теперь работала участковым терапевтом, 3 километра по знакомому маршруту: по кромке карьера. Проводила приём больных, потом бежала домой в посёлок, чтоб покормить сыночка, а затем возвращалась в поликлинику, чтоб обслужить вызова на дому. Я дошла до полного физического и психического истощения.
Не знаю, сколько бы я продержалась на таком изнуряющем режиме, но мне повезло. Меня пригласили на работу в клинику НИИ профзаболеваний и даже пообещали квартиру и клиническую ординатуру. А пока «временно» нас всех поселили в одной из комнат двухкомнатной коммуналки. Дом стоял рядом с институтом, который располагался за городом. Так что хоть до работы было пять минут ходьбы, зато до магазинов, почты и т.д. два километра через парк. Но теперь я, наконец, могла спокойно работать и учиться, ведь я почти сразу поступила в ординатуру, начала заниматься наукой и даже съездила в командировку в Киев к знаменитому академику Н.М. Амосову.
Никакой своей мебели у нас не было, вся казённая, больничная. О холодильнике при наших с мужем зарплатах можно было лишь мечтать. В углу кухни жил огромный чёрный паук, который по вечерам выбирался из своей норы за плинтусом и смотрел на нас выпуклыми блестящими глазами. А главврач всё обещал нормальную квартиру. Я терпеливо ждала. Но, когда узнала, что новый дом уже сдан и заселён, а обещанный ордер я так и не получила, я ушла из кабинета главврача в слезах. А у меня обход больных, работа не ждёт.
В первой палате у меня лежал особенный больной: начальник Треста. Когда он поступал в нашу клинику, главврач приказал положить его в мою палату, как к лучшему, мол, врачу. В палату тут же провели телефон, а на другой день сюда же поступила жена этого важного больного. Рабинович увидев меня, спросил: «Анна Фёдоровна, что случилось, Вы плакали?». Я, конечно, стала убеждать его, что у меня всё в порядке, но он заставил признаться, что мне не дали ордер на обещанную квартиру. Он удивился: «Почему же Вы ни разу мне даже не намекнули, что у Вас проблема с жильём?! Да пока я здесь лежу, у меня уже половина сотрудников клиники побывало: кому ребёнка в ясли устроить, кому с работой помочь, кому квартиру дать. Я всем помог. Одна Вы ничего не просите!». Господи, да я никогда ни у кого ничего не просила, тем более, у своих больных. Это не в моём характере.
Не успела я закончить обход, как увидела, что в палату Рабиновича быстро прошел главврач. И минут через двадцать позвонила секретарь главврача и сказала, что он меня вызывает к себе. Ну, зачем я сказала Рабиновичу о своих заботах? Сейчас меня будут отчитывать. Но я ошиблась. Главврач встретил меня стоя и радостно заявил, что я сегодня же могу получить ордер на новую квартиру и вселяться в неё. Я не поверила своим ушам. Как это возможно? Ведь ещё утром он уверял меня, что дом уже заселён, и нет никакой возможности выделить мне там квартиру. Чудеса, да и только! Так я получила новенькую двухкомнатную квартиру.
Но недолги были радости. Не прошло и года, как муж уехал в Казахстан, где ему предложили хорошую работу. Пришлось оставить работу, квартиру, почти готовую диссертацию и начинать всё с нуля. А именно с временного жилья в семейном общежитии. Прямо перед окнами была «зона»: обнесённый колючей проволокой, строившийся многоэтажный дом, по периметру которого располагались сторожевые вышки с автоматчиками. Мы шутили: « у нас здесь комсомольская стройка: комсомольцы с лопатами, комсорги с автоматами».
«Зэки» вели себя спокойно, но работой не утруждались, больше сидели на стенах, свесив ноги, и комментировали всё, что видели вокруг. Больше всего доставалось мне, т.к. у меня был маленький ребёнок и много стирки. Стоило мне с тазом белья появиться на лоджии, начиналось: «О, она опять стирала! Какая хорошая хозяйка! А какие ножки, какая красавица, сразу видно славяночку!» Приходилось терпеть.
Но довольно быстро нам дали двухкомнатную квартиру в новом доме на самом берегу Каспийского моря. Просто сказка: из окон было видно, как медленно проплывают белые пароходы, направляясь в наш порт Актау (Белая Гора). А когда у нас родился второй ребёнок, дочка, мы получили уже трёхкомнатную квартиру. Прошло 15 счастливых во всех отношениях лет. Но пустыня и высокий уровень радиации не лучшим образом сказались на нашем здоровье. Мы снова вернулись на Украину.
Сначала мне пришлось уехать одной, т.к. получить жильё на Украине было очень трудно. Но мне, как нужному больнице специалисту, прислали вызов с гарантией выделения квартиры в строящемся доме. А пока меня поселили в приёмном покое, совмещённом со службой скорой помощи. Моя комнатка с бетонным полом и кафельными стенками располагалась между служебным туалетом и конференцзалом. Единственное окно выходило на север, было очень холодно и сыро.
Покоя мне не было ни днём, ни ночью. Днём я работала на две ставки, т.к. была единственным специалистом по функциональной диагностике на весь город. Двери практически не закрывались из-за вызовов скорой помощи, с которой у нас был общий коридор. Мало этого, работники скорой будили меня среди ночи «посмотрите, пожалуйста, экг, нет ли инфаркта?». Всё это очень плохо сказалось на моём здоровье. Я чувствовала себя всё хуже и хуже. К счастью, в конце концов, сдали новый дом, и я получила обещанную прекрасную трёхкомнатную квартиру.
Из Казахстана приехала моя семья. Казалось бы—живи теперь и радуйся. Но «недолги были радости»: сказались перегрузки и переохлаждение: я тяжело заболела. Предстояло долгое трудное лечение и новый переезд в Россию, где теперь у меня квартира со всеми удобствами, а за окнами сказочная природа. И тишина…
Моя дочка сказала: «Мама, ты это заработала своим трудом. Живи спокойно». Живу!