Последние минуты.
Обход окончен, теперь надо заполнять истории болезни. Мне нравится моя работа, люблю разговаривать с больными, «ломать голову» над диагнозом, лечением. Но «писанину», как и все врачи, не люблю. Однако, надо. Как говорил наш профессор: «Вы истории болезни заполняете не для себя, а для прокурора».
В нашей ординаторской настоящий «интернационал»: Гертруда—немка, Бронислава—полька, Лариса—украинка, Анна, т.е. я—русская. Часто в ординаторскую «забегает» муж Гертруды Олег Борисович, наш рентгенолог, он еврей. Никакой «межнациональной розни», живём дружно.
Так получилось, что у меня двое больных с фамилией Столетний (не родственники) и оба «тяжелые». Первый—молодой красивый мужчина страдает идиопатическим миокардитом Абрамова—Фидлера, ни причина возникновения этого грозного заболевания, ни лечение его пока практически неизвестны . Несмотря на все наши усилия, болезнь у него прогрессирует: сердце увеличилось до угрожающих размеров, нарастает сердечная недостаточность.
Второй больной, тоже Столетний, поступил с подозрением на пневмонию. Но всё оказалось гораздо хуже: запущенный рак лёгких с метастазами. Несколько дней назад появился отёк левой руки: синдром сдавления верхней полой вены. Мои мысли прерывает телефонный звонок: «Анна Фёдоровна, Вас Столетний зовёт». Это Ада, дежурная медсестра. Но, ведь я только что была у него. Зайду попозже. Положила трубку, но стало как- то тревожно. Нет, всё же пойду, посмотрю. Хорошо, что пошла, успела…
Василий Васильевич, так звали больного, до самого конца не верил в серьёзность своей болезни, всё балагурил. Ещё вчера уговаривал меня принять в подарок домашнее вино. « Сам делал, Анна Фёдоровна, очень вкусное». Я, конечно, отказалась, в нашей клинике «подарки» от больных брать было не принято. Сегодня на обходе попросил: «Посидите со мной, пожалуйста». Посидела, поговорили, но, ведь, у меня обход, другие больные. Ушла. А теперь вот уходит он, уходит из жизни навсегда и ничего нельзя изменить.
Никогда не верьте тем, кто говорит, будто врачи привыкают к смерти. Это неправда. Я помню почти всех своих умерших больных. И каждый забирал часть моей собственной жизни. Вспомнилась 25—летняя больная туберкулёзом. Запущенная болезнь. Запущенная жизнь—алкоголизм, наркотики. Умирала долго, мучительно, не отпускала меня: «Побудьте со мной, пожалуйста». Она сидела в постели с закрытыми глазами (лежать уже не могла, задыхалась, дышала кислородной смесью), но стоило мне пошевелиться («кажется, задремала, пойду»), она тут же открывала глаза и хватала мою руку: «Не уходите, мне страшно». И вдруг в полузабытье с восторгом произнесла: «Белые аисты, белые аисты». Это были её последние слова. Лицо стало спокойным, вернее, каким—то умиротворённым.
Нельзя, чтоб человек был одинок в момент своей кончины. Недавно посмотрела видеокассету «Беседа о болезни и смерти» Митрополита Суражского Антония. Он рассказал, как во время войны он, тогда ещё врач—хирург, всю ночь сидел у постели умирающего от ран молодого бойца. «Я усну, а Вы уйдёте?», с тревогой спрашивал мальчик.
«Нет, сначала ты мне будешь рассказывать о себе, своей жизни—всё, что хочешь. Потом ты устанешь, закроешь глаза. Я стану рассказывать тебе. Мой голос будет становиться всё тише, т.к. ты устанешь слушать, и только будешь сжимать мою руку. Когда у тебя не будет сил сжимать мою руку, я стану сжимать твою, чтоб ты чувствовал: я рядом. И так до конца. Не бойся». Так он и сидел, пока рука, которую он держал, не похолодела.
Никогда не надо смиряться со смертью. Если есть хоть один шанс из ста, за жизнь надо бороться. И никогда не расставаться добровольно с этим великим Даром Создателя. Это страшный грех.